Эдуард Эррио - Жизнь Бетховена

• Название: Жизнь Бетховена
• Автор: Эдуард Эррио
• Издательство: Музыка
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

Эта книга о Людвиге Бетховене - великом композиторе и великом гражданине.

В книге автор бессмертной Девятой симфонии предстает на фоне бурной событиями эпохи. Титаническая фигура Бетховена "вписана" в картину того подъема в Западной Европе, который был же провозвестником "весны народов", не случайно ознаменовавшейся триумфами бетховенских творений в Вене, Париже, Праге и других очагах революционных взрывов.

---

То было еще одно свидетельство непризнания новаторства бетховенского гения, новаторства бетховенской драматургии. Когда на фоне мягкого звучания аккордов один за другим выходят одетые в лохмотья, обросшие бородами узники, и когда в хоре, проникнутом искренней поэтичностью, они sotto voce прославляют красоту небосвода, радость дышать свободно, выражают свой ужас перед мрачной тюрьмой; когда у них возникает, — чтобы вскоре вновь исчезнуть, — надежда на свободу и покой, — все то, что Бетховен передает с такой волнующей непосредственностью, — в этом его преклонение перед жизнью; он ужо набрасывает гимн к радости. Поразительно, как мог некий английский путешественник, присутствовавший на спектакле, найти эту музыку трудной, сложной; друзья композитора во главе со Стефаном Брейнингом, чтобы подогреть рвение слушателей, должны были распространять в театральном зале стихотворение, прославляющее автора оперы. Исследуя «призыв Леоноры» в первой редакции, восстановленной Пригером, Ромен Роллан замечательно характеризует «величественную песнь, гимн надежды среди скорби, мольбу израненных сердец, которую никто из нас никогда не сможет передать или слушать без скрытых слез».

То, что нас изумляет, когда мы знакомимся с первой редакцией «Фиделио», — это стремление Бетховена подчеркнуть лирические элементы сюжета; стремление, которому он позднее всецело отдается в «Торжественной мессе» и в Девятой симфонии. Даже в театре он проявляет себя гораздо больше как поэт, нежели как драматург. Первоначальная увертюра, та, что в наше время именуется «Леонора № 2», развивается с полнотой и оркестровыми богатствами симфонии. Несомненно, тот либо иной дуэт или трио, ария Марцелипы, песенки Рокко — все это освященные обычаем номера, необходимые в добропорядочном зингшпиле. Моцарт и Керубини узаконили традицию. В своем замечательном исследовании, поэтичном и в то же время глубоко научном, Ромен Роллан утверждает, что «Фиделио» вдохновлен музыкой французской революции, в честности Мегюля. Но, чтобы услышать подлинную бетховенскую речь, достаточно одной лишь фразы, предшествующей знаменитому квартету, — нежного звучания альтов и виолончелей в нескольких тактах Andante, перед тем как начинает петь Марцелина. И еще: после чисто итальянской напыщенности партии Пизарро, когда Леонора, предупрежденная об опасности, принимает героическое решение, — как по-бетховенски выразителен ее призыв. Наслаждаясь этими страницами, где мы вновь обретаем Бетховена — автор сонат и симфоний, где вырисовываются мотивы, знакомые по Фортепианному концерту соль мажор, — можно охотно принять и уступки устаревшим приемам, некоторые недочеты либо пробелы в оркестровке. С точки зрения драматургии проявлено много изобретательности, приведшей к совершенно новым сценическим эффектам, — например, квинтет солистов, соединенный с хором узников, прощающихся с дневным светом. «Большой ансамбль во втором акте «Тангейзера», — пишет Мориц Куфферат, — сочетание голосов и полиритмия в «Лоэнгрине», так же как и септет из «Гугенотов» и многое другое, ведут свое начало непосредственно от «Фиделио». Но лирика, нежная мягкая поэтичность преобладают здесь во всем; Ромен Роллан исследует ее, не разрушая музыкальной конструкции; дуэт Рокко и Леоноры (эпизод, когда они роют подземный ход в тюрьме), по верному замечанию Венсана д'Энди, написал в сонатной форме; поиски звуковых красок, — например, применение гобоя, чтобы оттенить жалобы Леоноры, или nutaep, как в Четвертой симфонии, — указывают, что Бетховен в эту пору работает над развитием оркестровых средств выразительности. В спектакле 1805 года не было еще обширного финала, введенного в новом варианте 1814 года, — радостного благодарственного гимна, который поется на маленькой крепостной площади, у подножия статуи дон Педро Справедливого. В том виде, в каком опера была предложена венской публике (Карлу Черни поручили сделать фортепианное переложение), какой мы узнали ее после восстановления первоначальной редакции, она представляла смелую и настойчивую попытку Бетховена овладеть законами оперной сцены. Этим он отдал дань устремления, изведанным всеми — или почти всеми — великими музыкантами, хотя подобное поле деятельности и требует для величайших из них некоторых компромиссов. Бетховен потерпел неудачу, несмотря на мастерство, с которым он воплощал свой драматургический замысел, несмотря на похвалы, вызванные знаменитой сценой с пистолетом. Но сочинение это, наиболее близкое его сердцу, очень органично связано со всем бетховенским творчеством в целом. Бетховен наметил пути развития современной оперной драматургии именно потому, что он обратился к простым образцам античного дифирамба и сделал поэтическое начало главенствующим, насколько допускало сценическое действие. И чем глубже мы проникаем в истинную сущность, в страстную искренность его творения, тем больше оно волнует нас.

Тенору Иозефу Августу Рекелю (он скончался в 1870 году) было двадцать три года, когда автор «Фиделио» обратился к нему; из его рассказа мы узнаем, при каких обстоятельствах Бетховен согласился переделать свое произведение. Дело происходило во дворце князя Лихновского в декабре 1805 года. Концертный зал, ярко освещенный многочисленными бра, украшенный картинами великих мастеров и шелковыми драпировками… Княгиня, уже немолодая и болезненная, но радушная и кроткая женщина, сидела за фортепиано, рядом с ней — Бетховен, держа на коленях тяжелую партитуру своей оперы; здесь присутствовали поэт Маттеус фон Коллин, надворный советник Брейнниг, исполнители произведения. Композитора упрашивали сократить несколько растянутых эпизодов в первых двух актах, но он отказался; он хотел убежать, и лишь одной княгине удалось убедить его, напомнив Бетховену о его матери, она умоляла не обрекать себя на неуспех. «Этот великий человек, чей облик обладал поистине олимпийским величием, — говорит Рекель, — долго стоял перед ангелоподобной почитательницей его музы; затем, откинув рукой длинные пряди волос, ниспадавшее на его лоб, как если бы прекрасная мечта проникла в его душу, он воскликнул, разрыдавшись, подняв к небу взволнованный взор: «Я хочу этого… я хочу все… все сделать: для вас, для моей матери!»

Когда Бетховен, таким образом, покорился необходимости изувечить сочинение, которое он вынашивал в течение двух лет, наиболее дорогое ему среди всех, «sein liebes Schmerzenskind»[48], был месяц Аустерлица. Столица вновь наслаждалась полным спокойствием. Нам удалось разыскать брошюру, изданную в 1805 году в Париже, у Сольве: «Беглый взгляд на Вену, по письму одного из высших чинов Великой армии». Благодаря этому документу перед нами предстает город той эпохи: довольно грязные улицы, где тротуары устроены на том же уровне, что и мостовые; улица по прозванию Глубокая канава; смешение всевозможных народов — австрийцы, поляки, турки и венгры, казаки и калмыки; дома, второй этаж которых обычно принадлежит казне и служит для квартир дворцовых чиновников; знаменитое место гуляний Грабен, где собираются праздношатающиеся, полицейские сыщики и женщины определенного сорта, не отличающиеся неприступностью; старинные монастыри, превращенные Иозефом II в казармы; предместья с маленькими палисадниками, которые разводят мастеровые, выходцы из Штирии; таверны, — по распоряжению полиции они закрываются в 10 часов вечера; греческая кофейня в Леопольдштадте. Поселившихся здесь французов удивляют всевозможные ограничения и проявления тирании во всем, что касается общественной жизни; после смерти Иозефа II восстановлены формы управления, напоминающие о временах Карла V. Автор «Беглого взгляда» — моралист в духе Руссо — особо отмечает большое количество домов терпимости и распространения известной болезни, ответственность за которую каждая страна возлагает на свою соседку. В результате войны разрушено много фабрик, не хватает сырья. Новых пришельцев поражает множество запрещенных книг, ничтожное число газет, убожество преподавания в средних учебных заведениях; впрочем, в учительских семинариях можно встретить новшество — преподавателя физического воспитания. Здесь, заявляет автор брошюры, «нельзя ожидать чего-нибудь крепкого в литературе и искусствах. Все ростки талантов придушены». Вскоре такое же мнение высказала и госпожа де Сталь. Зато в смысле развлечений город кажется единственным в своем роде. После службы французские военные отправляются в прославленный арсенал; здесь в полном вооружении выставлены многочисленные фигуры, изображающие представителей правящей династии, здесь показывают доспехи Готфрида Буйонского, его кольчугу, щит, пунцовую шапку с золотым шариком, которую он носил в Иерусалиме, из чувства смирения не желая появляться там в королевской короне. Посетители останавливаются перед вещами, принадлежавшими Густаву-Адольфу: проколотая насквозь безрукавка буйволовой кожи, черная шляпа, загнутые поля которой снесены выстрелом как раз на месте черепа. Вот и все, что осталось от героя… Но французские офицеры бывают также в аллеях Аугартена и Пратера, где столько итальянских таверн и буфетов в китайском вкусе, — пристанищ мошенников и хорошеньких девиц; полно богатых экипажей — кабриолеты, фиакры, шарабаны по американской моде. На этих гуляньях толпятся князья и бюргеры, монахи и гризетки. Бывают и происшествия: жулик сорвал чей-то шитый золотом чепчик. Музыка звучит повсюду: это подлинная страсть местных жителей. Везде также и рестораны. Венская поговорка гласит: «Да здравствует любовь, — но лишь после обеда!»