Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

• Название: Путь теософа в стране Советов: воспоминания
• Автор: Давид Арманд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0391-8

Это исповедь. Исповедь человека высокого духа. Капризный мальчишка сумел воспитать в себе такие не модные ныне качества, как совесть, честь, ответственность перед каждым встречным. Ещё труднее было сохранить эти свойства в кипящих котлах трёх русских революций и под удушающим прессом послереволюционной «диктатуры пролетариата». Голод и унижения, изматывающий труд и противостояние советской судебной машине не заставили юношу хоть на минуту отступить от своих высоких принципов. Он их не рекламирует, они прочитываются в его поведении. Но в грешках молодости герой исповедуется с беспощадным юмором. Об окружающих он пишет без тени зла. Скрытая улыбка не покидает автора на всём пути, в годы голодной сельскохозяйственной юности в детской коммуне, в годы сурового студенчества, безработицы, службы на большом заводе и даже в прославленной советской тюрьме. Друзья и сотрудники окрестили его «рыцарем светлого образа».

Повесть найдет своего читателя среди тех, кто без спешки размышляет о высоких возможностях и красоте человеческой души.

---

Взрослые жители деревни тоже симпатизировали Алёше. Но это было несколько хуже. Дело в том, что его приглашали в избы и угощали тем, что у них было. После этого у Алёши постоянно болел животик. Но Алёше нравилось ходить в гости. Нередко он, заложив ручки за спину и выпятив свой толстый животик, заявлял маме:

— Ну, я иду.

И при встрече со знакомой хозяйкой объявлял ей:

— Я к тебе кушшать иду.

И его неизменно угощали, и опять больной живот. Галя пробовала говорить с жителями, чтобы не кормили его, но они только обижались. Очень уж он был симпатичный, и им нравилось его угощать. А что это вовсе не во время или что не всё подряд ему надо давать, они вовсе не понимали. А Галя строго воспитывала ребёнка, всё по часам, по рецептам, и соски ему никогда не давала, хоть няньки, которые были у нас, говорили ей:

— Не любишь ты свово мальца. А он так быстренько смотрит.

Я оставил в Битце свой велосипед, решил учить Галю кататься на нём. Дело шло туго. Во-первых, велосипед был невероятно тяжёлым и малоподвижным, да ещё с восьмёркой. А я так редко выбирал время для этого обучения, завод меня поглощал полностью. В Москве, когда пробовали где-нибудь в тихом переулочке, велосипед вёл себя, мягко выражаясь, странно. Он просто безобразничал: вилял и ехал не туда, куда направляла его наездница, а куда ему вздумается. Но это ещё ничего. Он, паршивец, как только на пути попадался прохожий или телега, тут же с неудержимой силой устремлялся на него. И кончалось всегда конфликтом, так как пострадавшие, все как один, заявляли, что это намеренный хулиганский поступок. Отложили учёбу до дачи. Но, как я уже сказал, не преуспевали в этом.

В то лето к нам приехала погостить моя двоюродная сестрёнка, та самая Наташонка, чья ванночка досталась Алёше по наследству. Ей было 12 лет. Однажды, когда я задержался в Москве, Галя решила сама попрактиковаться на велосипеде. Пошла с ребятами и велосипедом на самую верхнюю точку шоссе, откуда оно спускалось к пруду и далее снова поднималось, посадила ребят под дерево и, так как сесть с земли на велосипед ещё не умела, вскочила на него с заборчика и пустилась вниз по шоссе. Велосипед помчался вниз, всё ускоряя и ускоряя ход. Галя держалась мужественно, но когда она увидела внизу грузовик, быстро мчавшийся навстречу, и слишком хорошо помня дрянной характер своего велосипеда, во избежание катастрофы, решила соскочить с велосипеда в кювет, так как остановить или свернуть она не могла. До канавки она не допрыгнула, а проехалась несколько метров по расплавившемуся от июльской жары асфальту, содрала большие клочья кожи на ноге, боку и на руке и сильно ударилась. При этом Галя не потеряла соображения, что она может всё же попасть под грузовик. Она поползла в кювет и ниже, к воде пруда. Потом она не могла объяснить, почему она это сделала. И, таки доползши до воды, упала в неё головой и… потеряла сознание. Дальше мы узнали по рассказу Наташонки, что с Галей это случилось рядом с сидящей парочкой. Это было счастье. Они не растерялись, оказали ей помощь и, когда прибежала Наташонка, отнесли Галю домой.

По приезде я сразу же отвёз Галочку в больницу. Поправилась она весьма не скоро. Наташонка уехала к родителям.

Осенью Галя решила подсобрать грибов и ходила по утрам, когда Алёнька ещё спал. Однажды она пошла в лес за железную дорогу мимо станции. Вскоре заметила двух мужчин, ползших по просеке, а потом вскочивших и быстро убежавших в лес. Она не придала этому никакого значения. Через час её догнали милиционеры и стали спрашивать. Не видела ли она в лесу каких-нибудь людей. Оказалось, что эти два мужчины ограбили станционную кассу, при этом убив кассиршу. После этого я просил Галю не ходить по лесу одной.

Вскоре мы уехали в Москву.

В это время на заводе пошли сплошные неприятности..

На оцинковке работал бригадиром молодой парень — Терентьев. Очень хороший человек, весёлый, сознательный, трудолюбивый. Он работал и одновременно учился. Однажды он заметил, что в цинковальном барабане ослаб какой-то болт. Производить ремонт на ходу строго воспрещалось. Однако, ему не хотелось прерывать процесс. Он не придал значения, что тесёмки на рукавах его спецовки болтались свободно. Шестерни втянули тесёмки, а за ними руку Терентьева в электролит. Сменный мастер растерялся, меня не было в цеху. Сам Терентьев нашёл в себе силы с раздавленной рукой, зажатой шестернями, давать распоряжения, как разобрать барабан, чтобы вынуть руку. Это была длинная история. Я пришёл, когда его уже освободили. Носилок не было, он обнял меня здоровой рукой за шею, и мы быстро пошли в околодок. По дороге он мне ещё рассказывал, как всё произошло, а у врача потерял сознание. Руку ему ампутировали по локоть. На следствии он взял всю вину на себя и тем самым, можно сказать, выручил меня от тюрьмы.

Когда он вышел из больницы, я его взял назад в цех. Работать он не мог, и я его назначил приёмщиком. Но с этого времени вся его жизнь пошла кувырком. Бабы из его бригады, жалеючи, предоставляли себя ему. Он начал пить, бросил учёбу. Пропал вовсе.

Освоившись с новым цехом, рабочие начали воровать. Старшие из них происходили из кустарей. Они и теперь имели на дому маленькие ванночки и брали потихоньку заказы — серебрили ложки и разную мелочь. Я заметил, что уж очень быстро стали расходиться у меня серебряные и кадменные аноды. Раз я поймал за руку своего хромовщика. Выдавив стекло в окне, он передавал аноды своему товарищу. Хромовщика пришлось уволить, хромирование встало, ко мне зачастили агенты МУРа.

Цианистый калий мы получали из Германии. Отличный продукт — белоснежные шарики, ни дать ни взять клюква в сахаре, так и хотелось положить их в рот. Ванны на них работали отлично. Но вот наши химические заводы освоили производство его, и нам предписали перейти на отечественный продукт — липкую бурую массу, подобие глины, если не хуже. Началось мучение — никель лупился, отдел контроля браковал все изделия.

В это время пошли аресты троцкистов, и у одного из них нашли кусочек цианистого калия. Ясно, припасён для отравления Сталина. Но откуда же троцкист мог взять цианистый калий? Ясно — из гальванических цехов… Обыскать все цеха в городе! Сверить наличие!

В Москве было 11 цехов. И во всех обнаружилась маленькая недостача. Говорили, что десятерых заведующих посадили. Я думаю, что это преувеличение. Когда ко мне нагрянули агенты ГПУ, проверили книги, списали остатки, то не хватило 16 килограмм. Этим количеством можно было отравить всю Москву. Я оправдывался сломанными весами, предъявил копии всех служебных записок. Вот когда я вспомнил завет Ивана Евграфовича: «В случае коснись»! Коснулось! Посадили заведующего отделом снабжения за то. Что не дал мне вовремя весы.

Про себя я ломал голову: куда делся цианистый калий? Испорченными весами это нельзя было объяснить. Потом я узнал. У меня был дурашливый сменный мастер Мельников. Раз он дежурил в ночной смене. Мучился, мучился с «отечественным продуктом», да и швырнул его в водосточный трап целый пуд: «Зачем такое говно нужно!» А наутро забыл мне об этом сказать. Сколько он, мерзавец, рыбы потравил, подумать страшно! Ведь завод на самом берегу стоит, и производственная канализация выливалась прямо в Москва-реку.

В конце 1933 года начались повальные аресты инженерно-технических работников. После шахтинского процесса, процесса промпартии и других, органы безопасности, очевидно, остались без работы и тщились создать новые дела, чтобы не подвергнуться сокращению штатов. На нашем заводе не было никаких поводов для арестов. Завод освоил новое производство, более или менее выполнял план, в эксплуатации не было серьёзных аварий с нашей продукцией, никто не сыпал песок в подшипники, штурмовщина и бестолочь были в пределах средней нормы.

Поэтому громом среди ясного неба прозвучал арест и последовавший расстрел Генко. Все жалели (шёпотом) доброго старика эстонца, такого хлопотливого и работавшего с полной отдачей сил. Вслед за ним погиб величественный, респектабельный Долкарт. Последний удар по машинному отделу тех-бюро нанёс арест обоих наших конструкторов — Старуха и Чернова. Жена последнего, простая женщина из рабочей семьи, и двое детей-подростков совсем растерялись. Они остались вовсе без средств. И так как никогда не имели дело с арестами, то считали их концом жизни. Эта семья дружила с нами, жили мы на одной лестнице, и потому они обратились к нам за помощью. Мы советовали им, куда ходить за справками, писали какие-то заявления.

Все арестованные были в своё время работниками у Вестингауза. Мы надеялись, что ими дело и ограничится. Но когда взяли Китаенко, все испугались. Если берут молодых специалистов, и притом самых талантливых, энергичных и честных, то значит могут арестовать каждого из нас. Разумеется, никто из людей, знавших арестованных, не верил в то, что они шпионы или вредители. На заводе воцарилось подавленное настроение. Более предусмотрительные инженеры держали в столе смену белья, подушку и сухари, так как брали чаще во время работы. Жёны плакали, провожая мужей на службу. И мы с Галочкой ежедневно прощались «навсегда» в течение этого длительного периода. Галя при этом держалась удивительно мужественно и этим очень меня поддерживала. А ведь переживала она этот кошмар не меньше других.