Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

• Название: Путь теософа в стране Советов: воспоминания
• Автор: Давид Арманд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0391-8

Это исповедь. Исповедь человека высокого духа. Капризный мальчишка сумел воспитать в себе такие не модные ныне качества, как совесть, честь, ответственность перед каждым встречным. Ещё труднее было сохранить эти свойства в кипящих котлах трёх русских революций и под удушающим прессом послереволюционной «диктатуры пролетариата». Голод и унижения, изматывающий труд и противостояние советской судебной машине не заставили юношу хоть на минуту отступить от своих высоких принципов. Он их не рекламирует, они прочитываются в его поведении. Но в грешках молодости герой исповедуется с беспощадным юмором. Об окружающих он пишет без тени зла. Скрытая улыбка не покидает автора на всём пути, в годы голодной сельскохозяйственной юности в детской коммуне, в годы сурового студенчества, безработицы, службы на большом заводе и даже в прославленной советской тюрьме. Друзья и сотрудники окрестили его «рыцарем светлого образа».

Повесть найдет своего читателя среди тех, кто без спешки размышляет о высоких возможностях и красоте человеческой души.

---

Народ стал галдеть, требовать, чтобы хозяин зарезал в честь почётного гостя не барашка, а телёнка. Тот отнекивался, говорил, что хватит с меня и барашка. Я понял, о чём спор, заявил, что моя вера запрещает вообще есть мясо.

— Разве ты не русский? Русский все едят!

— Я сторонник особой секты, мне нельзя мяса.

Телёнок был спасён, но баран всё же погиб. Его притащили и зарезали тут же. Освежевали и женщины принялись жарить его целиком на костре, надев на вертел.

Молодой хозяин ходил вокруг стола с оплетённой четвертной бутылью и наливал араку в коровий рог, оправленный серебром. Арака была отвратительна, но пить её надо было не задерживаясь, так как рог был один на всех и его ждал следующий. Через силу я выпил свою порцию и передал рог, но он быстро обошёл круг и опять вернулся ко мне.

— Отказываться нельзя, народ обидится, — шепнул мне солдат. Я с утра ничего не ел, и арака здорово ударила мне в голову.

— Расскажи, откуда ты? — спросил один из стариков.

— Из Москвы.

— Москва большой аул?

— Самый большой, самый большой.

— Ну, это ты врешь, самый большой аул Тбилиси. А сколько баранов у каждого хозяина?

— Баранов? Совсем нет баранов.

— Ха-ха-ха! Вот так большой аул! У нас самый бедный, да и то у каждого хозяина баранов 20–30 будет. Почему там нет баранов? Или пастбища плохи?

— Пастбища хороши. Но москвичи их все забили камнями.

— О-хо-хо! Ну и врёт наш гость. Видно, много араки выпил. Хорошие люди убирают камни с пастбища, а москвичи толкают камни на пастбища. Вот удружил! Ха-ха-ха! Спасибо, повеселил стариков!

А я страдал и с нетерпением ждал и гадал, когда же будут кормить? Барана разрезали. Хозяин встал у противоположного конца стола и, надевая куски мяса на кинжал, как пращей, бросал его гостям. Все ловили мясо руками, а один виртуоз даже прямо ртом. Кости бросали женщинам, которые толпились в дверях и эти кости обгладывали. Передо мной поставили деревянную громадную миску с топлёным маслом:

— Лепёшек нет, чурека нет, ячмень только сегодня убрали…

Нечего делать. С голоду будешь хлебать ложкой топлёное масло. Когда кончили есть, появились зурны и ещё какие-то неизвестные инструменты. Все громко запели, а два джигита вскочили на стол, схватили кинжалы в зубы и принялись лихо отплясывать лезгинку.

Как я ни был пьян, но не мог не оценить дикую красоту этой сцены. Свирепый танец, при двойном освещении луны и костра, рёв реки, доносящийся сквозь облака, заполнявшие ущелье под нами. Никогда ничего подобного не видел ни до, ни после.

Когда я спросил, как мне утром пройти в Казбеги, мне показали на одного старика:

— Вот, Ахмет на рассвете понесёт через перевал продавать барана. Иди за ним.

— Но Ахмет один выпил целую четверть (3 литра) араки. Дойдёт ли он?

— Дойдёт! Будь здоров. Ему ведь только 75 лет.

В заключение меня заставили петь. В любой другой обстановке я бы не сумел и не решился, но здесь… Я исполнил «Вниз по матушке, по Волге». Разумеется, в пении не было ни складу, ни ладу. Но публика отнесла все диссонансы за счёт специфических законов русской мелодии и осталась очень довольна.

Я не помню, как меня сволокли в сарай на солому. Впрочем, я скоро проснулся. В моих недрах происходило форменное сражение араки с топлёным маслом. Я промучился всю ночь и заснул только под утро. Вскочил я от того, что петух отчаянно кукарекал, усевшись у меня на голове.

Ахмет давно ушёл. Денег у меня было в обрез, и потому я подарил хозяину компас, который он повертел в руках в недоумении. Я пошёл по едва заметной тропе к перевалу, так и не поняв, к какой нации принадлежали мои хозяева, никогда не бывавшие в городах и как будто живущие на другой планете. Может быть хевсуры? Но я не заметил крестов на их платье. Имя Ахмет и приниженное положение женщин наводило на мысль о каком-то мусульманском племени.

Я вдребезги износил свои старые ботинки. Уже несколько дней они держались на верёвочках, которыми я пытался соединить стремившиеся к автономии части. Но в это утро остатки подмёток окончательно отделились от верхов. Я почувствовал облегчение, когда их бросил и пошёл босиком. Но меня ожидал сюрприз: на Квеналетском перевале выпал снег. Я со страхом вступил на него, но уже через десять минут вынужден был сесть и оттирать ноги руками. А тут промокло седалище. Я пустился бегом, сперва в гору, потом под гору. На северном склоне снег спускался значительно ниже. Я пробежал, буквально не чувствуя под собой ног, три километра и свалился в конце концов на землю.

Дальше пошёл очень крутой спуск, который вывел меня в долину Гудушаурской Арагвы. Более мрачный ландшафт трудно себе представить. По всей вероятности, это была долина трогового происхождения. Чёрные скалы и осыпи упираются прямо в плоское, очень широкое днище, устланное крупным щебнем, остатком паводков и селевых потоков. Нигде ни травинки.

Впереди показался всадник. Казалось, едет громадная бурка в папахе на тонких лошадиных ножках. Когда булка поравнялась со мной, я спросил:

— Далеко ли до Казбеги?

— Ходы себе тихонько, тихонько!

Хороший совет. Я уже прошёл около 30 километров, когда показалась первая деревня Сно. Я лично не ел уже два дня за исключением треклятого топлёного масла и араки, которые вывернули мне все внутренности, и потому я с вожделением мечтал, как я куплю молока и брынзы. Однако деревня была почти пуста — все люди были на полях. Вместо того навстречу мне вылетело штук двадцать разъярённых псов. Вероятно, они тоже два дня не ели и набросились на меня с яростью, вызванной их стремлением закончить пост и разговеться. Отчаянно отбиваясь палкой, я задом полез в Арагву. Камни были очень скользкие, вода ледяная, течение бешеное, собаки поскакали в воду за мной. С другого берега атаку вела другая свора. К счастью, когда я отошёл на глубину, где мне было выше колен, собак стало сносить течением. Они поспешили убраться на берег и там продолжали бесноваться и рычать.

Я понял, что при ходьбе по снегу холод был только цветочками. Тут мне ломило ноги так, что хоть кричи. Я действительно закричал, призывая кого-нибудь на помощь. На мой крик выбежало несколько черномазых мальчишек. Но они и не подумали отгонять собак, а видя мою полную беспомощность, набрали гальки и принялись бомбардировать меня. Чертенята были очень меткими и при каждом попадании заливались смехом. Они искренне резвились.

Под обстрелом, сопровождаемым собачьим рычанием, я двинулся вниз по течению. Вскоре я перестал чувствовать ноги и каждую минуту рисковал быть опрокинутым потоком. Меня спасала только опора на палку. Так я прошёл с полкилометра. Село кончилось и собаки отстали, а мальчишки обратились в бегство, как только я направился к берегу. Я сел на камни совершенно без сил. Вспомнив о ногах, я стал бить по ним кулаками — никакого впечатления. Я набрал горсть мелкого гравия и принялся им растирать ноги. Потекла обильно кровь, а минут через десять я почувствовал дикую боль и несказанно ей обрадовался. Всё ещё шатаясь, весь в синяках и крови от камней, я поплёлся по дороге. Постепенно разошёлся и через пять километров вышел к Казбеги. Турбаза была заколочена на зиму. Было 11 часов вечера. Во всех домах были потушены огни, и только рычание цепных псов за дувалами показывало, что жизнь в них продолжается. К тому же я знал, что на больших туристских дорогах за ночлег в частном доме надо много платить. Денег оставалось в притирку на билет до Москвы и на дешёвенькие чувяки. Я не решился просить ночлега. Встретившийся одинокий прохожий сказал мне, что переночевать бесплатно можно только в рабочей казарме в Ларсе:

— Здесь недалеко, за Дарьялом, километров двадцать.

О, боже! Было очень холодно, я знал, что на улице ночью не выдержу. И я пошёл по Военно-Грузинской дороге. Наверно, в крайних случаях нет предела силам человеческим. Давно уже собиралась гроза. Она разразилась как раз, когда я вошёл в Дарьяльское ущелье. Это знаменитое место, которое я всю жизнь мечтал посетить. Мне суждено было увидеть его при свете молний. Зрелище было грандиозное: скалы, тоннели, бушующий Терек. При одной вспышке я разглядел даже замок Тамары. Наверно, Лермонтов не видел всё это при таком волшебном освещении. До чего досадно было, что нельзя фотографировать!

Внезапно из тьмы прямо мне на грудь бросилась с рычанием огромная собака. Ох, как я ненавидел всё собачье племя! Я понял, что тут вопрос ставится по-ленински: «кто кого». Изловчившись, я ударил изо всех сил собаку по голове палкой. Она упала, захрипела и захлебнулась Я увидел, что она мертва. Послышалось цоканье копыт. «Хозяин, ингуш. С этим палкой не справишься», — мелькнуло у меня в голове. Я заметался. Скрыться некуда: отвесная стена с одной стороны, клокочущая река — с другой. Я метнулся через парапет, рассчитывая, что более мокрым, чем от грозы, я всё равно не буду, а у берега, надо думать, мелко. Но я не долетел до воды, повиснув на колючих кустах шиповника. Пришлось терпеть. Я затаился. Ингуш подъехал, нашёл мёртвую собаку. Я не понял ни одного слова, но по интонации не сомневался, что он изрыгал по адресу убийцы все проклятья, которые знал на ингушском языке. Потом он забегал в поисках следов, пытался зажечь спички, чтобы осветить парапет. К моему счастью, спички его быстро заливало дождём. Я вжимался в колючий куст сколько только мог, хотя это было нестерпимо мучительно. Наконец раздалось цоканье копыт, он уехал.