Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

• Название: Путь теософа в стране Советов: воспоминания
• Автор: Давид Арманд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0391-8

Это исповедь. Исповедь человека высокого духа. Капризный мальчишка сумел воспитать в себе такие не модные ныне качества, как совесть, честь, ответственность перед каждым встречным. Ещё труднее было сохранить эти свойства в кипящих котлах трёх русских революций и под удушающим прессом послереволюционной «диктатуры пролетариата». Голод и унижения, изматывающий труд и противостояние советской судебной машине не заставили юношу хоть на минуту отступить от своих высоких принципов. Он их не рекламирует, они прочитываются в его поведении. Но в грешках молодости герой исповедуется с беспощадным юмором. Об окружающих он пишет без тени зла. Скрытая улыбка не покидает автора на всём пути, в годы голодной сельскохозяйственной юности в детской коммуне, в годы сурового студенчества, безработицы, службы на большом заводе и даже в прославленной советской тюрьме. Друзья и сотрудники окрестили его «рыцарем светлого образа».

Повесть найдет своего читателя среди тех, кто без спешки размышляет о высоких возможностях и красоте человеческой души.

---

Я тоже намылил голову и с великим отвращением влез в людскую кашу, размышляя о том, какой процент серы, мыла и сифилиса содержит вода в бассейне. Моё желание пробиться под струю было детской наивной мечтой. Здоровенные кацо, соперничавшие за воду, отнюдь не были настроены пропускать русского. Потолкавшись минут пять, я решил вылезать. В этот момент погас в бане свет. Какой-то тип зажёг урну с грязной бумагой и окурками, чтобы хоть немного осветить помещение. В результате баня наполнилась вонючим дымом. Я выскочил в предбанник, стёр мыло полотенцем, кое-как оделся и выскочил на свежий воздух.

Вскоре я увидел испуганную Галю. Она рассказала, что в женском отделении вышло ещё хуже. Когда погас свет, женщины принялись вопить, метаться, колотить друг друга. Она спаслась бегством полунамыленная, получив несколько тумаков.

На следующий день пришла телеграмма, что Алёк болен. Я не мог ехать, так как у меня было ещё служебное поручение на Сурамский перевал. Но Галя тут же взяла билет на ближайший автобус и выехала по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ.

Я поехал на Сурам. Наркомвнешторг, заключив договор с Савильяно на поставку электровозов, одновременно заказал несколько штук Дженераль Электрику. Хотели сравнить. Американские электровозы испытывались в горных условиях на закавказской железной дороге, и мне поручили ознакомиться с результатами испытаний.

Приведя себя, сколько можно, в приличный вид, я явился на испытательную станцию как представитель завода «Динамо». Электровозы имели весьма эффектный вид, но, когда я по ним полазил, мне показалось, что кое-что сделано недоброкачественно. Я познакомился с приёмочными актами и обнаружил там более ста рекламаций на разные недоделки. Познакомился с представителями поставщиков. Одного из них спросил:

— Скажите, сэр, зачем вы нам поставляете некачественные изделия? Неужели вы думаете, что мы не заметим недостатки?

— О, да, ведь это первая поставка. Фирме дешевле, выгодней изготовить изделие не очень хорошо. Обычно наши контрагенты этого не замечают. Но мы ошиблись в русских инженерах, они оказались очень придирчивыми. Мы, конечно, все недостатки устраним и в дальнейшем их не допустим.

Меня удивила откровенность этого коммерсанта. Он ошибся больше, чем думал. Наши производственники решили, что такие электровозы нет расчёта приобретать на валюту, и дальнейших заказов на них не давали.

Выполнив задание, я сел на Тбилисский поезд и вышел не доезжая до Тбилиси, в Ксанке. Мой план состоял в том, чтобы пройти Военно-Грузинскую дорогу, но по возможности по глухим местам, то есть обходными тропами.

В Ксанке были руины прекрасного старинного замка, который я приглядел в окно вагона ещё по дороге в Сурам. Теперь я их полностью освоил. Лазил по растрескавшейся башне и обломкам зубчатых стен, обследовал огромные проломы, оставленные бог весть чьей артиллерией, то ли турецкой, то ли нашей во время дружественного присоединения Грузии. Довольно рискованное дело было тут лазить. Всюду из-под ног сыпались камни, всё было изъедено временем и грозило рухнуть. Но уж больно объект был в моём духе!

В этот день я ещё прошёл около 45 километров. Мой путь лежал мимо озера Базалеты, которое я заранее представлял как бездонную бирюзовую чашу, окружённую неприступными скалами. На деле оно оказалось мелким озерком, лежащим на плоском водоразделе Ксанки и Арагвы, по берегам заросшим тростником.

Что было интересно, так это грузинская пахота, которую я наблюдал глазами специалиста. Учитывая подъёмы и каменистую почву, грузины запрягали в сабан десять волов — пять пар цугом. Пахал один человек, но за каждой парой быков шёл погонщик. Погонщики непрерывно издавали гортанные звуки и размахивали кнутами. Казалось, что по полю движется национальный танцевально-вокальный ансамбль.

Я вышел на Военно-Грузинскую дорогу в Ананури и там заночевал. Наутро осмотрел Ананурский монастырь-крепость XVI века. Она представляла собой подобие вытянутого кремля, поднимавшегося на гору и украшенного высокими башнями. Поразительно тонкое каменное украшение-кружево на наружной отделке большого храма вызвало чувство удивления и уважения к старинным мастерам.

Самое интересное было внутри. Там скрывалась под куполом ещё одна церквушка, такая маленькая и корявенькая, что можно было поверить сторожу, который говорил с гордостью:

— Это церковь пятого века. Мы были уже христианами, когда вы, русские, ещё в пещерах жили и нагишом ходили.

От Ананури я пошёл по шоссе, а в Пассанаури, который стоит на слиянии рек Белой и Черной Арагвы, свернул в замечательно живописное ущелье последней, по которой вилась лишь просёлочная дорога, проложенная арбами. Километров через десять близ селения Китохи стояла, прислонившись к обрыву, одинокая церковка, полузакрытая ветвями деревьев. Сложена она была грубой бутовой кладкой, с кровлей из сланцевых плит. Низенькая, так что едва можно было в неё войти, она ничем не отличалась от горских саклей. Но у неё были и особенности: каменный крест на крыше, турьи рога на низкой ограде и, главное, перед фронтоном жердь на шестах, положенная горизонтально на высоте человеческого роста, и на ней — 14 медных колоколов, от самого большого, с арбуз, до самого маленького, с кулак.

От церкви шла только тропка, поднимавшаяся очень круто. К вечеру я уже думал, что выше меня нет ни души, когда неожиданно мне стали попадаться полоски пашни и бабки сжатого ячменя. Крутизна была более 300, так что вскапывали их, конечно, мотыгой. Вот показались человек 20 людей, мужчин и женщин, которые жали хлеб серпами. Ячмень был очень низкий и редкий и люди, чтобы захватывать больше колосьев, удлиняли себе пальцы с помощью привязанных прутьев. Все они сгрудились на пятачке. «Вероятно, уже и здесь прошла коллективизация», — подумал я и, подойдя, сказал:

— Бог помочь!

Они остановили работу и окружили меня. Никто не понял моих слов. Все быстро лопотали на непонятном мне языке, до меня дошло только единственное слово «солдат», многократно повторяемое. Куда-то наверх послали мальчишку. А я стоял, окружённый толпой, в центре всеобщего внимания и любопытства. Я никак не мог им объяснить, что хочу попроситься на ночлег. Наконец, вернулся мальчишка с мужчиной, который на очень скверном русском языке сказал мне, что ещё гораздо выше, на границе Хевсуретии, есть селение Бусорчиль, что эти поля принадлежат ему. Все поля узкой лентой поднимаются в горы. Здесь никто не понимает русского языка, только он один. Так как он служил в Тбилиси в Красной Армии. Вопрос о ночлеге, сказал он, подлежит совету старейшин.

Из толпы отделилось несколько стариков, отошли в сторону и вместе с солдатом стали решать мою судьбу. Остальные вернулись к жатве. Я собрался их сфотографировать в последних лучах солнца, но тут поднялся страшный переполох: женщины бросились бежать, а мужчины выражали явное желание набить мне морду. Прибежал испуганный солдат:

— Нельзя, нельзя, убери скорей! Люди знают, что ты карточку сделаешь, а потом над ней колдовать будешь.

Я убрал аппарат, и все успокоились. Решение совета было мудрым: — Ты сперва скажи, ты за колхоз или против? Если хорошо ответишь, пустим ночевать.

Вот задали задачу! Сказать, что я «за», пожалуй, убьют. Как тех комсомольцев. Сказать, что против… Но они, по-видимому, уже в колхозе, чего доброго ещё донесут…

— Смотря какой колхоз. Если хороший, так я за него, а если плохой, то лучше совсем не надо, — ответил я уклончиво.

Солдат перевёл, старики зашумели:

— Ты очень хорошо ответил, умный человек. Они говорят, гостем будешь.

Стемнело. Мы полезли опять в гору… Через километр или два я увидел сакли, почти землянки, ютившиеся там и здесь на склонах гор. По дороге солдат рассказывал мне про их социальное устройство:

— Мы уже 500 лет в колхозе. Наши поля на разной высоте. Когда на нижнем поле поспевает урожай, на верхнем хлеб только колосится. Верхним людям делать нечего. Они идут помогать нижнему хозяину. В два дня всё кончают, хозяин благодарит — режет барана, варит ведро араки. Все вместе пьют, танцуют, веселятся. Потом переходят на поспевшее поле повыше, там опять всё сначала. Так убирают все поля, быстро и в лучшие сроки. И каждые два дня праздник и все пьяные. Хорошо!

Меня привели в дом, где готовилось очередное пиршество. Дверь выходила на маленькую площадку, залитую светом луны. На площадке стоял длинный-предлинный стол, по высоте — карлик, всего сантиметров 30. В пяти шагах за столом был отвесный обрыв, на дне которого ревел Бусарчил — приток Чёрной Арагвы.

Все мужчины уселись на землю, скрестив ноги по-турецки, по обеим сторонам стола, а меня, как почётного гостя, усадили в торце на большой сундук, хоть и низенький, но ноги всё же находились как раз на уровне стола. Солдат сел со мной рядом, чтобы быть переводчиком.