Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

• Название: Путь теософа в стране Советов: воспоминания
• Автор: Давид Арманд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0391-8

Это исповедь. Исповедь человека высокого духа. Капризный мальчишка сумел воспитать в себе такие не модные ныне качества, как совесть, честь, ответственность перед каждым встречным. Ещё труднее было сохранить эти свойства в кипящих котлах трёх русских революций и под удушающим прессом послереволюционной «диктатуры пролетариата». Голод и унижения, изматывающий труд и противостояние советской судебной машине не заставили юношу хоть на минуту отступить от своих высоких принципов. Он их не рекламирует, они прочитываются в его поведении. Но в грешках молодости герой исповедуется с беспощадным юмором. Об окружающих он пишет без тени зла. Скрытая улыбка не покидает автора на всём пути, в годы голодной сельскохозяйственной юности в детской коммуне, в годы сурового студенчества, безработицы, службы на большом заводе и даже в прославленной советской тюрьме. Друзья и сотрудники окрестили его «рыцарем светлого образа».

Повесть найдет своего читателя среди тех, кто без спешки размышляет о высоких возможностях и красоте человеческой души.

---

— Стоп, ущелье Рамзая. Чуть не прошли.

Действительно, без него мы обязательно прошли бы мимо, так узок и незаметен был вход в ущелье. Сквозное ущелье Рамзая представляло самый удобный из трёх проходов в Хибинских горах, которым можно было выйти на запад к Мурманской железной дороге и к озеру Имандра. Два другие прохода — ущелье Географов и перевал Чоргорр — труднее и выше, гораздо выше.

Мы вошли в знаменитое ущелье с чувством должного благоговения. Оно представляло собой трещину — клямм, разделявшую массивы Тахтарвумчорра на юге и Часначорра на севере. Стены его угрожающе нависали и пестрели всевозможными пятнами. Когда мы задирали головы, нам мерещились зеленоватые, лиловатые и даже красные тона. Вверху белела узкая полоска неба. Всё смотрелось через густой фильтр крупного снегопада. Местами клямм достигал всего десятка метров ширины.

В середине ущелья мы тепло распрощались с Володей. Чтобы оправдать наличие револьвера, он решил дать прощальный салют. Едва раздался сухонький звук выстрела, повторенный многократным эхо, как высоко над нами, вспугнутый громким звуком, задымился снежок. Потом он заструился водопадиком на нижележащую ступень скалы, потом, вобрав в себя лежавший там снег, обрушился ещё на несколько метров ниже. Мы глазели на эту игру с бескорыстным интересом, как вдруг, сообразив, что это имеет к нам непосредственное отношение, пустились наутёк. Но не тут то было! Ноги увязали в глубоком снегу по колено, лыжи не показывались на поверхности, палки погружались наполовину и не помогали движению. А лавина росла и своим шумом вызывала себе подобных в других точках ущелья. Так бывает во сне: убегаешь от опасности, а ноги вязнут в какой-то патоке, и так ни с места. Сухая лавина сошла в нескольких десятках метров от нас и рассыпалась конусом, завалив нас только по пояс. Да, нам чертовски повезло! Если б с головой, то мы так бы и остались стоять до лета, будучи намертво привинчены к земле жёсткими креплениями и навалившимся на них снегом.

Выбарахтавшись кое-как из снежного капкана, мы вышли к противоположному концу ущелья. Перед нами открылась широкая долина Лутнермайока, покрытая лесом и полого спускающаяся к Имандре. Мы были вознаграждены почти непрерывным трёхчасовым скольжением — апофеозом лыжного туризма. Вечером мы со станции Хибины сели в поезд, шедший в Мурманск.

Мы слезли в Коле, решив пройти до Мурманска пешком, чтобы познакомиться с ландшафтом. Кола представляла собой деревушку с совершенно почерневшими избами. Главной достопримечательностью была крохотная церквушка времён Господина Великого Новгорода.

Действительно, ландшафт в корне изменился. От Колы на север тянулось почти горизонтальное плато, покрытое чахлой тундровой растительностью. То и дело выступал на поверхность рухляк — кора выветривания. Морской ветер сдувал снег, так что временами приходилось снимать лыжи.

В Мурманске, состоявшем из двух-трёх рядов двухэтажных, преимущественно деревянных, домов, мы первым делом направились в порт, чтобы узнать, как можно пробраться поближе к Баренцеву морю. Нам показали на тральщик, который должен был выйти к Терскому берегу и, так как для промысла был не сезон, он сможет забрать пассажиров. Но так как он только 5 дней как пришёл из аналогичного рейса, вся команда, не исключая капитана, гуляла, то есть была вдрызг пьяна.

— Когда проспятся, тогда и пойдут, — объявил начальник порта.

Этого счастливого момента мы ждали два дня. Когда матросы, наконец, пришли, они, успев сильно опохмелиться, едва держались на ногах. Капитан пропитым голосом матерился в трубу, но механик никак не мог запустить двигатель, и вообще бестолочь была удивительная.

Всё же отчалили и пошли. Полюбовались живописными берегами Кольской губы, которая представляет объединённый эстуарий Колы и Туломы. Когда стемнело, мы принялись искать своё место в жизни. Но мы упустили возможность занять стулья в крохотной кают-компании. К тому же набившиеся туда человек 20 пассажиров дружно закурили махру, так что валивший оттуда дым мог соперничать с дымом из печной трубы. Эврика! Мы положили палки на перила поперёк трапа, ведущего в каюты, с комфортом разлеглись на них и так переночевали, хотя выходящие пассажиры неизбежно стукались головой о наши самодельные полати.

Утром вошли в Екатерининскую гавань, расположенную близ выхода из губы. Здесь в посёлке помещался ГОИН — Государственный океанографический институт. Рассчитав оставшиеся до конца отпуска дни, мы сообразили, что дальше нам не уехать, и сошли.

В ГОИНе мы быстро сошлись с одним зоологом, который предоставил нам право ночевать в его комнате в обмен на обещание служить гребцами и крутить лебёдку на катере при драгировании. В комнате зоолога поддерживалась невероятная грязь и беспорядок. На столе в дружном сообществе лежали объедки колбасы и селёдки, сапоги, микроскоп, патроны, шкурки убитых уток, какие-то черви в формалине и без и т. д. Трупы животных тошнотворно воняли. Вот когда мы подумали, что спать под кроватями у девиц с гитарами не так уж плохо.

Зато драгирование было великолепным занятием. В четырёхвёсельной лодке мы выходили в море. Зоолог травил трос, и мы принимались грести, как на всемирной олимпиаде, выпахивая и соскребая ножом драги каменистое дно бухты. Мы скидывали по очереди ватники, свитера, рубахи и, наконец, майки, невзирая на десятиградусный мороз. Потом начинали с не меньшим напряжением крутить лебёдку, поднимая драгу. А когда копошащаяся масса морских ежей, голотурий, морских звёзд и актиний оказывалась на дне лодки, в наши обязанности входило изумляться, демонстрировать свою зоологическую неграмотность, задавая бесчисленные вопросы:

— А это что ещё за морское чудо?

Хозяин был очень доволен нашей работой.

Один раз мы совершили длинный поход в Сайда-губу, сливавшуюся с Кольской губой около её выхода в море. Вид напоминал мне известную картину Рылова «В голубом просторе».

Пора было возвращаться. Единственная возможность попасть в Мурманск заключалась в использовании почтового катера. Команда его состояла из двух человек: капитана и механика. Мы упросили взять нас с собой.

— Инженеры пригодятся, — наложил резолюцию капитан.

В каюте было места едва на двоих. Мы там расположились.

Немного спустя капитан нас позвал: «Лезьте в машинное отделение. Мотор заглох. Если не запустите, нас трахнет о скалистый остров. Тогда капут».

Вход в машинное отделение был из рубки и весьма оригинально помещался между ног капитана. Мы нырнули туда. На капитана не хочу грешить, но механик опять-таки был пьян, как стелька. Мы оттащили бездыханное тело в сторону, где оно храпело и пускало пузыри до самого Мурманска.

Положение действительно было серьёзным. Стемнело, сильнейший ветер-вест гнал судёнышко поперёк губы. Снегопад перешёл в метель, в которой тонул слабый свет фары и топового фонаря. Мы стали лихорадочно разбираться в двигателе, мобилизуя в памяти лекции Лобача-Жученки. Но двигатель не походил ни на одну знакомую схему. Вот деталь, очень похожая на карбюратор, но тут же шао накала, которого вовсе не должно быть. В отчаянии мы вертели маховички, открывали и закрывали краники.

Волна хлестнула через борт, обдав брызгами машинное отделение. В каюту она проникла через трубу от времянки, из которой с шипеньем полетели угли, наполнив помещение дымом.

— Один пассажир на помпу! — скомандовал капитан. Оставив Бориса с двигателем, я схватился за ручку помпы. И очень своевременно: волны одна за другой начали переливаться через борт. Отчаянно качало. Наши рюкзаки, привязанные к кабемтану, насквозь промокли и обледенели. Скалистый берег рокового острова уже показался в фаре. Как вдруг двигатель зачихал. Ещё минута, и чиханье перешло в ровное тарахтенье.

В последнюю минуту Борису повезло: он нажал на нужное место. Катер снова обрёл управляемость, капитан круто повернул румпель, и мы пошли на юг. Мы сменялись в машинном отделении. Через 10 часов после выхода из Полярного мы вошли в Мурманск.

— Молодцы инженеры, — похвалил капитан.

— Но скажите, ради бога, что у вас за машина? Мы такой не проходили.

— Норвежская «амфибия». Помесь дизеля с карбюраторным двигателем.

За время поездки мы приобрели вкус к Северу. А жутковатые моменты: восхождение на Юкспор, лавина в ущелье Рамзая, критические минуты на почтовом катере превратились в воспоминания как о весёлых приключениях.

Дома было всё в порядке. Галочка и Глупс здоровые и весёлые. Сын такой буян! Спасу нет. И уже говорит «папа» и «мама». Но, кажется, не относя это непосредственно к нам. А сильный, по-мужски. Уж если вцепится ручкой, не оторвёшь. И научился хитрить. Галя на руки его берёт редко, чтобы не приучать. А то ведь потом не справишься с ним и со всеми делами. А он что делает! Начинает попискивать, будто ему что-то нужно, а когда Галя подойдёт и наклонится к нему, он сильными лапками вцепляется в одежду и не отпускает. Ну, она и не выдерживает, возьмёт на руки, а он прыгает, радуется. Но Галя как-то умеет, взяв его, погладить, поговорить, и после этого он спокойно ложится в свою кроватку, и надолго.