Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

• Название: Путь теософа в стране Советов: воспоминания
• Автор: Давид Арманд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0391-8

Это исповедь. Исповедь человека высокого духа. Капризный мальчишка сумел воспитать в себе такие не модные ныне качества, как совесть, честь, ответственность перед каждым встречным. Ещё труднее было сохранить эти свойства в кипящих котлах трёх русских революций и под удушающим прессом послереволюционной «диктатуры пролетариата». Голод и унижения, изматывающий труд и противостояние советской судебной машине не заставили юношу хоть на минуту отступить от своих высоких принципов. Он их не рекламирует, они прочитываются в его поведении. Но в грешках молодости герой исповедуется с беспощадным юмором. Об окружающих он пишет без тени зла. Скрытая улыбка не покидает автора на всём пути, в годы голодной сельскохозяйственной юности в детской коммуне, в годы сурового студенчества, безработицы, службы на большом заводе и даже в прославленной советской тюрьме. Друзья и сотрудники окрестили его «рыцарем светлого образа».

Повесть найдет своего читателя среди тех, кто без спешки размышляет о высоких возможностях и красоте человеческой души.

---

Задача осложнилась, хотя и становилась несравненно интересней. Всё надо было спроектировать и сделать самому. Я роздал заказы в отдел механика завода. Но так как никто ничего в этом деле не понимал, то я сам засел за конструкторскую доску. Особенно интересно было конструировать барабаны для массовой оцинковки крепёжных деталей. Представляете: вместо того, чтобы каждый болтик подвешивать на проволочке к катоду, можно было заложить сразу несколько сотен болтов в барабан. Покрутить их мотором с часок и готово, всё оцинковано. Такое повышение производительности очень меня увлекало. Пришлось взяться за роль снабженца. Ездил в Гжель за кислотоупорными сосудами и метлахской плиткой, в Ленинград — за базальтовыми кирпичами, в Перерву за кремнефтористым натрием. Последний пришлось просто украсть, вынести через дыру в заборе. Уж очень сложной и канительной была процедура выписки и отпуска его. А он валялся кучами во дворе под открытым небом и у самой дыры.

В это время общая обстановка всё усложнялась. У меня в каждой мастерской было по цеховому инженеру. В первой катушечной был Липшиц — молодой парень, инженер не ахти, но неплохой мужик, только трусоват. Мы иногда с Китаенко и с ним по воскресеньям ходили на лыжах на большую гору в селе Коломенском. Однажды Липшиц исчез. Искали его два месяца, а потом вдруг прочли в газетах, что он арестован по делу об организации покушения на Сталина и Ворошилова. Он якобы должен был стоять на улице Моховой и махнуть рукой бомбометателям, когда машина Сталина выедет из Кремля.

Зная полнейшую аполитичность и робость Липшица, я ни минуты не сомневался в фантастичности этого обвинения. Но… Липшиц был расстрелян с другими «террористами».

Разгромили Институт Каган-Шабшая. Он был передан Наркомпросу и, по иронии судьбы, преобразован в Институт слабых токов, от которых постоянно нас предостерегал Яков Фабианович.

Сам он устроился работать в какой-то металлургический институт. Вся партийная и профсоюзная верхушка Электротехнического института: оба Бирбайера, Рубинштейн, Грант и многие другие евреи были арестованы якобы как участники оппозиции, вместе с группой студентов во главе со Шполянским. Они, будто бы, были связаны с меньшевиками. Это просто били по евреям.

Безотрадно складывалась судьба моих родных.

Лена и Саша, отбыв три года ссылки в Коканде, получили три новых в Сыктывкаре. Утешало разве то, что они поселились в пригороде Сыктывкара, называемом «Пиренеи». Когда же кончился и этот срок, им назначили новый — в Вологду на пять лет. В прежних местах Саша работал по специальности — экономистом в Облплане. Благодаря высокой образованности и горячему отношению к делу, он приносил там немалую пользу. В Вологде это было запрещено. Жить им было нечем. Мы им посылали каждый месяц небольшую сумму, чего, конечно, не хватало на семью из четырёх человек. Для развлечения они организовали в местном клубе детский кукольный театрик. Саша писал пьесы. Лена с Наташей делали кукол и сами же были кукловодами. Получалось хорошо, но заработок был минимальный.

В это время в райвоенкомате проверяли картотеку. Нашли: Арманд Д. Л., рядовой, необученный. Почему необученный? Надо обучить! И призвали меня на всевобуч или на допризывную подготовку, не помню, как это тогда называлось.

Я пошёл в военкомат объясняться. Доказывал, что освобождён от военной службы, хоть и было совестно размахивать незаконно полученным белым билетом.

— Освобождён? С чем вас и поздравляем. А мы вас призывать и не собираемся. Только обучим на всякий случай, а там отказывайтесь себе на здоровье. Но уж если обучаться откажетесь, тогда не взыщите.

Что же делать? Опять садиться в тюрьму, сейчас, когда жизнь наладилась, когда на заводе интересная, творческая работа? Ну, скажем, этим можно пожертвовать, но что будет с Галей, как она прокормит, вырастит малыша? Кто будет помогать Лене и Саше с дочкой двенадцати лет? Как-то оказалось, что от меня зависит благополучие целых шести человек. Не эгоизм ли подвергать их всех, особенно маленького, страданиям ради чистоты своей совести? Ох, как правы были народовольцы, что отрекались от родных и не заводили семьи, посвящая себя революционной работе.

С другой стороны, если сейчас пойду во всевобуч, то как я буду выглядеть в случае войны? Помимо того, что спрос с обученного будет строже, чем с необученного, что я скажу, когда меня спросят: «Для чего же ты обучался в мирное время? А теперь, когда есть опасность для жизни, так ты и в кусты?»

В конце концов я всё же решил идти на всевобуч. Ох, как не хочется писать про эту историю, тем более, что всё вышло гораздо гаже, чем я предполагал! Да уж, видно, из песни слова не выкинешь. В моей памяти это запечатлелось как самый беспринципный мой поступок. Но, что сделано, то сделано.

Районный штаб всевобуча помещался близ Таганки на тихой Воронцовской улице. Нас набралась рота молокососов, причём я не запомню ни одного человека не то что с высшим, но даже со средним образованием.

Учились повзводно. Взводный командир читал политграмоту. Это было не только для меня, но и для всех бойцов чистым наказанием. Настолько примитивными, шаблонными, газетными были все аргументы, лозунги, выводы, что не заснуть не было возможности. И засыпали, и получали наряды. Немногим лучше были занятия по строевому уставу. Всё ж-таки там надо было что-то учить, запоминать. Но это было нетрудно. Когда шла проверка, меня всегда подмывало поднять руку, но я сдерживался, так как взводный предупредил, что будет лучших бойцов выделять в отделённые. Этого мне только недоставало!

Ротный фельдшер читал курс «гигиены и санитарии». Это был единственный предмет, против которого я ничего не мог возразить, но, увы, он не шёл дальше того, что от сырой воды болит живот, а от развратной жизни делается сифилис.

Все оживлялись, когда начинались практические занятия. Строй я прекрасно знал со скаутских времён и, даже испытывал некоторое удовольствие, когда взвод чётко проделывал артикулы. Это как коллективная гимнастика. Командовал взводный лихо, но нельзя было сдержаться от смехе, когда он орал на замешкавшегося парня (он был еврей):

— Какие могут быть пегчатки после команды говняться?

Не плохо было маршировать по улицам, хотя пробежка от Таганской площади до Спасской (ныне Крестьянской) заставы давалась с трудом. Зато с души воротило, когда отдавался приказ: «Запевай!». На беду я попал в роту «химиков».

Роты, роты, роты
Даёшь газомёты,
Баллоны поскорее,
Чтоб было веселее!

«Ничего себе, веселее. Какой цинизм!» — думал я.

Остальные песни поражали своей глупостью:

Хорошо на вольной волюшке
С книжкой в поле работать,
Чем поповски сказки глупые
С дымом-ладаном глотать.

Или:

Через речку перешли, у канавы встали,
Мы не долго, с полчаса командиров ждали.
Едет, едет командир с красными войсками,
У них ружья за плечами с красными штыками.

Сколько я ни спорил, что надо петь «с острыми штыками», сколько ни доказывал, что штыки никогда не красят, ребята продолжали долдонить своё. Очевидно, они считали, что чем больше красного, тем больше будет довольно начальство.

В одной из песен пели такое:

Товарищ Ворошилов
На белом коне,
На коне вороном…

— А вы почему не поёте? — несколько раз придирался взводный. — Слуха нет. — Как такое нет, когда был пгиказ!

Интересный предмет был конструкция оружия. Она была несомненно остроумна. Миномёт, винтовка ловко разбирались и собирались, мне это напоминало завод. Отсечка-отражатель одна чего стоит! Эх, кабы изобретательность военных конструкторов направить на невоенное дело! Гадливость только вызывали газомёты и газовые баллоны, изучение свойств удушливых газов. В мировую войну я видел в госпитале солдат, поражённых газами, и имел некоторое представление о том, как выглядит это средство истребления людей. Между прочим, я заметил, что военные никогда не произносили слов «убить людей», но всегда «поразить цель». Какая деликатность!

Поражать цель — пожалуйста! Я и сам любил это занятие, когда цель была деревянная. Вероятно, благодаря многочисленным упражнениям в стрельбе из лука я оказался в числе лучших стрелков во взводе. Нам мало давали боевых винтовок, и потому стрельба в цель рассматривалась нами как праздник.

За два дня до конца занятий нам объявили, что они кончатся принесением воинской присяги. Это для меня было полной неожиданностью и повергло в состояние растерянности. Принести присягу, чтобы потом её нарушить? Это совершенно исключалось. Чтобы потом её исполнить? Это значило отречься от главного принципа своей жизни. Продать то, за что я пять раз был судим, сидел в тюрьме. Считать, что присяга чистая формальность, спрятаться за reservatio mentalis[41] — ведь я не иезуит, это абсурд. Значит, нужно было её избежать. Но как это сделать? У меня не было знакомых врачей, имеющих право выдать мне бюллетень. Да я и не хотел бы впутывать в это дело кого бы то ни было. Уж если идти на обман, то одному. Я даже дома Галке ничего не сказал о присяге и пошёл в последний день на всевобуч, как на казнь.