Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

• Название: Путь теософа в стране Советов: воспоминания
• Автор: Давид Арманд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0391-8

Это исповедь. Исповедь человека высокого духа. Капризный мальчишка сумел воспитать в себе такие не модные ныне качества, как совесть, честь, ответственность перед каждым встречным. Ещё труднее было сохранить эти свойства в кипящих котлах трёх русских революций и под удушающим прессом послереволюционной «диктатуры пролетариата». Голод и унижения, изматывающий труд и противостояние советской судебной машине не заставили юношу хоть на минуту отступить от своих высоких принципов. Он их не рекламирует, они прочитываются в его поведении. Но в грешках молодости герой исповедуется с беспощадным юмором. Об окружающих он пишет без тени зла. Скрытая улыбка не покидает автора на всём пути, в годы голодной сельскохозяйственной юности в детской коммуне, в годы сурового студенчества, безработицы, службы на большом заводе и даже в прославленной советской тюрьме. Друзья и сотрудники окрестили его «рыцарем светлого образа».

Повесть найдет своего читателя среди тех, кто без спешки размышляет о высоких возможностях и красоте человеческой души.

---

— Да, да, мы уже дали заказ на завод «Динамо». — Вот ведь начальник, оказывается, правду сказал!

Тусклое пятно шахтёрской лампочки скупо освещало давившие своды. Мы полезли в штольню в сопровождении десятника. Внезапно выкатывавшиеся нам навстречу вагонетки ручной откатки, полуголые горняки в войлочных шляпах, оглушительный стук отбойных молотков и несусветная пыль в забое произвели на меня сильное впечатление. Шахты прекрасно освещены, но нет никакой вентиляции. Дым от взрывов динамита буквально душил. За год состав шахтёров сменялся — больше не выдерживает самый сильный и здоровый человек. Подъём на сто метров по лестнице отнимает у рабочих полчаса свободного времени, так же спуск. Подъёмников нет. Так вот где рождаются чушки, которые я бросал в ванну винцового пресса на ВКЗ! Ох, и тяжелы же их роды! Ну что ж, это новости тоже в копилку.

Я говорил со многими инженерами и шахтёрами, почти сплошь осетинами. Они приветливы и откровенны. За последние годы выстроено много школ, больниц, дорог, много аулов переведено на равнину. Кабы было что есть, лучше б и желать нечего. Над осетинизацией смеются: «Зачем нам эта искусственная культура, зачем нам письменность?» И валом валят в русские школы, рабфаки, ВУЗы.

Следующим аттракционом был Цейский ледник, к которому мы также не преминули завернуть. Красоту Цейского ущелья не стоит описывать, она общеизвестна. Оно вывело нас на древнюю конечную морену, где расположено священное для осетин место — Реком. Собственно, Реком — старинная церковь, полухристианская, полуязыческая. Она стояла в совершенно пустынном месте, к счастью для нас, потому что иначе нам бы не уйти оттуда живыми.

Это небольшая изба на огромной поляне, сложенная из здоровенных сосновых брёвен. У крыльца пузатые колонны, на крыше — резной конёк. Ни дать, ни взять, Билибинская акварель. Снаружи поляна окружена полуразрушенной стеной, сплошь покрытой рогами туров и оленей. Их приносили сюда в жертву после первой охоты. Тут же росло деревцо, тогда уже совершенно засохшее, увешанное тысячами колоколов и колокольчиков разных размеров и ярких тряпочек. При раскачивании дерева все колокольчики звенели на разный тон, а тряпочки качались и мелькали как огоньки. У корней дерева лежала также куча бесчисленных рогов животных. На двери висел увесистый замок. Нам было очень любопытно поглядеть, что внутри. Пользуясь своей худобой, я пролез в окошко. Внутри был алтарь, рядом на столе тренога с подвешенным к ней котлом, по-видимому, для жертвоприношений. Кругом стояло множество предметов: вместе с православными иконами и крестами здесь находились традиционные осетинские медные кувшины, роговые кубки, витые кованые вилки и т. п. В качестве последнего по времени дара богу фигурировал затейливый флакон из-под одеколона. Всё это я вытаскивал в окно и передавал Гале для обозрения. Затем тем же порядком мы аккуратно переправляли все диковинные предметы назад и расставляли в том же положении.

Мы пошли дальше по тропе и часам к двум достигли ледника. Выкупавшись под падающим с него водопадом, отдохнули. Язык ледника напоминал формой, цветом и унылым видом кита, лежащего на мели. Мы вскарабкались на него, бегали и дурачились, впервые попирая ногами настоящий ледник, хотя и засыпанный мелкими камешками. Я сбрасываю со счёта ледяной грот на Монте-Роза. Положительно в этом путешествии географические чудеса так и лезли нам в руки. Мы переночевали на турбазе.

Дальше наверх лёд светлел и в конце его были видны сверкающие на солнце голубые ступени. До них пришлось добираться целый час, но зато мы были вознаграждены видом ледяных обрывов, бездонных трещин, прозрачных озерков, скатывающихся с ледника водопадов. Почему-то я вышел в тот день с турбазы в тапочках. Они совершенно не были созданы для хождения по льду, размокли и невероятно скользили. А тут мне взбрела в голову мысль пройтись по узкому наклонному гребешку между двух озерков. Я поскользнулся и покатился вниз. Чудом, с большим трудом задержавшись, я увидел, что нахожусь в критическом положении: я сидел верхом на узком остром ледяном гребне, всё круче спускавшемся вниз. Влезть наверх было невозможно, если же попытаться соскользнуть вниз, то даже благополучно приземлившись, я рисковал умереть, не оставив потомства. В стороны шли почти вертикальные спуски к озёрам во льду, из которых не было никакого выхода. Я похолодел, ясно представив себе безвыходность ситуации. Господи, и как это в такой радостный день всё может в одну секунду смениться ужасным отчаянием! Галя тем временем паслась где-то рядом внизу и, не замечая моего положения, что-то мне весело кричала. Я не хотел звать её на помощь, ведь она никак не могла меня выручить. Чтобы её не испугать, я крикнул, чтобы она шла тихонечко вперёд, меня не дожидаясь, чтобы не на её глазах произошла со мной катастрофа, которая казалась мне неминуемой. Руки, которыми я держался за лёд, совершенно окоченели и отказывались служить. Я решил пожертвовать животом: лёг на гребень и, стараясь сжимать его ногами, свесив для равновесия руки, заскользил вниз. Я старался, чтобы нагрузку принимал поясной ремень, а не голое тело. Но когда я помчался вниз со скоростью автомашины, все предосторожности оказались тщетными: живот, руки и ноги все в крови, рубашка и брюки совершенно разорваны и мокрые, зубы стучали от страха и острой боли. Словом, жалкое зрелище! Ледник с его красотами показался мне ужасным, отвратительным. Галочка мужественно помогла мне подняться, обмыла кровь и повела вниз на базу, поскорее получить медицинскую помощь.

Когда меня привели в человеческий вид, я узнал, что я не один раз, а дважды рисковал жизнью. Когда я рассказал о посещении Рекома, мне разъяснили, что осетины, заметив нас там, убили бы обоих, что они страшно возмущены святотатством, насмешками туристов и похищением части их священных предметов. Они предупредили, что будут убивать подряд всех забравшихся туда. Чистая случайность, что нас там не застали.

Вообще это весёлое путешествие не было лишено опасностей. На той же турбазе нас предостерегли от ведения политических разговоров с населением:

— Знаете, настроения разные, — сформулировал заведующий.

Действительно разные. За неделю до нас в горы пришли два комсомольца, взявшие, в дополнение к отдыху, на себя миссию агитировать за коллективизацию. Их убили в первом же ауле, где они пытались выполнить своё социалистическое обязательство.

Поэтому мы не на шутку перетрусили, когда встретили на следующий день буйную компанию осетинской молодёжи, явно пьяной и орущей под звуки неведомых нам музыкальных инструментов. Мы ожидали всяческих антирусских эксцессов.

— Куда идёшь? — Через Мамисон в Грузию. Мы отдыхаем, хотим посмотреть разные страны.

— Тогда необходимо выпить!

На сцене появилась огромная оплетённая бутыль с аракой, из которой нам налили жестяную кружку.

— Пэй!

— Да что вы, мы не пьём, большое спасибо.

— Пэй! За здоровье моего брата. Он сегодня женился. На красивой дэвушке жэнился! Пэй!

— Увольте, нам ещё далеко идти сегодня. С рюкзаками.

Парни побагровели:

— Пэй! Рэзать будем!

Это был сильный аргумент, и мы сняли возражения. Давясь и кашляя с непривычки, мы выпили по кружке и даже тост провозгласили за молодых. Увидев, что нас сразу разобрало, осетины всё же с сожалением и хохотом нас отпустили.

Недалеко от Заромага мы увидели трос, перекинутый через Ардон. К нему была подвешена люлька. В ней сидел полуголый парень и, подтягивая себя на блоке, измерял вертушкой скорость течения реки в разных местах. На его лице было написано такое благодушие, а грозные скалы поднимались над ним так величественно и река ревела и пенилась так неистово, что у меня что-то перевернулось в душе. Я подумал: «Вот это жизнь! Разве могут с ней сравниться крановые моторы, хоть бы и с наивысшими оборотами? Но, увы, жребий брошен». И всё-таки потом я долго вспоминал эту картину и мысленно переименовал ущелье Ардона в «Ущелье счастливого гидролога».

Впечатление испортил небольшой отряд войск ГПУ с ружьями и пулемётами, продвигавшийся в горы на грузовиках. Мы спросили прохожих:

— Разве в горах идёт война?

— Нет, это они едут проводить коллективизацию…

Вот вам и идиллия с гидрологом!

Заромаг — своего рода центр. А как же! 60 дворов, не считая боевых башен и могильников. Все сакли, как построенные до русских, так и самые новейшие, похожи на развалины. Бедность неописуемая. Я обошёл 15 дворов в поисках пищи и купил одно яйцо за 10 копеек. Кооператив есть, но съестным не торгует. Осенью этот кооператив скупал у населения кукурузу по твёрдой цене — 15 копеек за пуд. Теперь крестьяне для своего питания покупают её на базаре в Алагире по 10 рублей за пуд. Катастрофически снизилось количество овец — главного богатства Осетии. Здесь были иные высказывания, чем в Мизуре и Садоне.