Журнал Русская жизнь - ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008)

• Название: ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

Зеркалам и буревестникам, до востребования

Елена Чугунова - Как Горький спасал Блока

«Стихи Бальмонта о нарциссе казались мне написанными для меня»

ДУМЫ

Максим Семеляк - В конце тоннеля

Дмитрий Быков - Назову себя ВПЗР

Захар Прилепин - К черту, к черту!

ОБРАЗЫ

Елена Веселая - Записки из гетто

Олег Кашин - Печатались вместе

Дмитрий Данилов - Ангел мой, голубчик

Аркадий Ипполитов - Суд Париса

ЛИЦА

Людмила Сараскина - Привилегии триумфа и коварная изнанка славы

Михаил Харитонов - Арион

Дмитрий Быков - Сентиментальный воин

Дмитрий Ольшанский - Манхэттенский странник

ГРАЖДАНСТВО

Евгения Долгинова - Теснота

Павел Пряников - Массаж деревянной ноги

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Северные конвои

СЕМЕЙСТВО

Евгения Пищикова - Жрицы

ХУДОЖЕСТВО

Ольга Кабанова - Покадровая история

Денис Горелов - Лир

Андрей Ковалев - Один за всех

---

Могут вывести в круг света Эдуарда Лимонова с кольцом в носу, но именно как старого волка в шутовском наряде; и пришептывать при этом: «Акела промахнулся! Акела промахнулся! И вообще это не Акела, а дворняга старая и злая…»

По сути, нет никакого общественного договора о присутствии и наличии великих писателей, без которых нам было бы жить страшно, так как мы ничего не понимаем.

А мы ничего и не хотим понимать! Нам понимать еще страшнее, чем жить в неведеньи.

Последним, кого спрашивали хоть о чем-то, оказался покойный Виктор Астафьев, но там слишком подл и пакостен был расчет: вытягивать из старого, злого, раздражительного человека бесконечные, несусветные проклятия советской власти - и тем быть сытым и вполне довольным: ничего иного от Астафьева и не требовалось.

Виктор Петрович доиграл эту роль до конца и ушел с брезгливостью и ненавистью в душе, о чем прямо сообщил в предсмертной записке.

А все потому, что писателя как такового стали воспринимать неадекватно и использовать не по назначению. Началось это, судя по всему, с товарища Сталина, который тем не менее формулировал роль литератора предельно точно: как инженера человеческих душ.

Именно душу и врачует литератор, оперируя метафизическими понятиями. Рассудок ему лучше не доверять, он со своим-то не знает что делать.

Бабушка моя, вовсе неграмотная крестьянка, спросила меня однажды о моем покойном отце, ее сыне, умершем очень рано:

- Как же он так сердце свое надорвал? - говорила она удивленно и горько. - Зачем так пил много? Он же столько книг прочел! Разве там не учат, как надо жить? Что пить не надо, разве там не написано?

Наше разочарование в литературе именно таким отношением и порождено - хотелось же, чтоб нас научили долго и сладко жить, а оказалось, что нашептали нам обратное - как быстро и мучительно умереть.

Так нам кажется до сих пор, и даже если перекрестишься, ощущение это не пропадает.

Посему великого писателя видеть нет желания. Он как дурная примета, он как воронье крыло. И голос у него высокий и неприятный.

К тому же - в идеологическом быту это существо крайне неудобное и малоприятное. При ближайшем рассмотрении великий русский писатель обязательно будет выглядеть неказисто, говорить наперекосяк и косноязычно, причем не по существу и о своем.

Сложно представить себе Льва Толстого или Михаила Шолохова в нынешней жизни, в блеске софитов, окруженных стремительными журналистами, жаждущими получить исключительно тот ответ, что уже имеется в формулировке вопроса. Но не менее сложно и Валентина Распутина поместить в те же условия: а ведь Распутин здесь, совсем рядом, неподалеку от нас, день пути - и можно рукой его коснуться.

Но никому не надо его касаться. Не надо нам мучительной и косноязычной неоднозначности. Однозначность нам подавай!

В ходу велеречивые симулякры, - если хотите: веллероречивые. Люди, не осененные божественным крылом русского языка, но при этом очень похожие на великих писателей.

Они дают точные формулировки, грамотные советы и пишут вполне себе пошлости хорошим, без божества, без вдохновенья языком.

Однако сколько не заглядывай в эту прозрачную воду, никогда не увидишь там отражения своего лица, неожиданно схожего в ночи, как писал великий поэт Юрий Кузнецов, с отражением звезды.

Отличие симулякра от великого русского писателя простое. Симулякр пугает, а нам не страшно. Потому что цена его слову определена и обозначена на подкладке пиджака. Симулякр нам расскажет все о жизни, и мы с интересом ознакомимся, ровно потому, что к настоящей жизни написанное не имеет никакого отношения. Симулякр нарисует закат, а мы полюбуемся - потому что знаем, что красота ненастоящая, и закат картонный.

Потому что нам не надо, не надо, не надо настоящего.

Потому что за настоящее нужно отвечать жизнью. К черту это все, к черту!

Жизнь надо прожить так, чтобы никто не сказал, что наши цветные стеклышки, пестрые ленточки и радужные камешки являются чепухой. Не говорите нам этого, а то будет мучительно больно, как при ампутации.

Жизнь надо прожить так, чтобы никто не объяснил всем существом своим, что есть и страсть, и почва, и судьба, и сквозь все это спазматически, в бесконечных поисках пути, рвется кричащая кровь, иногда вырываясь наружу.

К черту, да? Я тоже так думаю.

* ОБРАЗЫ * Елена Веселая Записки из гетто

Аэропорт и его обитатели

Лет сорок назад ходила по Москве шутка: если сбросить парочку фугасных бомб в районе метро «Аэропорт», страна может разом лишиться всей своей великой литературы. Несколько домов, кучкой стоящих на месте бывшей деревеньки, окрестили «писательским гетто». Кому пришла в голову идея поселить писателей в одном месте, непонятно. Скорее всего, она родилась в аппаратном мозгу какого-нибудь высокопоставленного чекиста - присматривать за гетто все-таки легче, нужно гораздо меньше персонала.

Дома поражали нездешней буржуазностью. Лифты с зеркалами (с годами становившимися все меньше, пока и вовсе не были разбиты), неотъемлемая принадлежность ведомственного дома - лифтерши, строго спрашивавшие «Вы к кому?» даже у жильцов, чистые (подумать только!) лестничные клетки… Все это сулило домам особую респектабельность. Разрешив писателям купить в рассрочку первое в их жизни приличное жилье, государство задохнулось от собственной щедрости. Ему, видимо, казалось, что теперь все писатели, как комары, должны есть с руки, а если что, можно и прихлопнуть. Неблагодарные мастера пера, инженеры и техники человеческих душ, однако, нет-нет да и норовили куснуть руку дающего, диссидентствовали, писали пасквили на советскую действительность. Государство искренне обижалось. И хотя квартиры были кооперативные, то есть не «давались», а «покупались», само право на их приобретение считалось не просто благом, а благодеянием.

Кооператив «Советский писатель», распределение жилья в котором описывать не стоит хотя бы потому, что это уже сделано Булгаковым в романе «Мастер и Маргарита», начал заселяться в беспечные оттепельные годы. Писателей оказалось гораздо больше, чем квартир, поэтому было решено надстроить еще один этаж, предполагавшийся чердаком. Именно в этом бывшем чердаке получили квартиру и мы. При распределении жилплощади мама услышала все, что полагалось в то время жильцам на птичьих правах: ее отца, писателя Артема Веселого, расстрелянного в 1938-м, реабилитировали в 1956-м, а мертвый писатель в глазах Правления - это плохой писатель. «Тут живым писателям квартир не хватает, а вы лезете», - сказали маме. Впрочем, она никуда не лезла. Поэтому мы семьей из четырех человек выехали из огромной комнаты в коммунальной квартире в Сивцевом Вражке и оказались в длинной, нелепой «двушке» с одной стеной и одним углом, зато с двойным балконом…

Заселялись весело. Все наши соседи были молоды, почти все печатались в «Юности» и в «Новом мире». Размежевание по политическим мотивам еще не началось, сталинисты затаились, юные дарования, обласканные Полевым и Твардовским, ходили друг к другу в гости, читали стихи, много пили, называли друг друга гениями - лишь для того, чтобы получить в ответ: «От гения слышу». На первом этаже поселился Михаил Светлов, что было очень удобно: гости пользовались не только дверью, но и окном. Много лет спустя эта квартира досталась моему брату, и я сполна оценила планировку: в узком пенале с крошечной кухней начиналась такая клаустрофобия, что впору было запить. Или жениться. Ни о чем другом в этой комнате думать было нельзя. Светлов, как известно, выбрал первое. Брат - второе, да скоро и съехал вместе с женой.

Списком жильцов мог бы гордиться любой журнал. Великие писатели земли русской заселили свою пядь настолько густо, что могли бы делать приличные издания не выходя из дома, в тапочках на босу ногу. Многие так и поступали: секретарь «Нового мира» Софья Ханаановна Минц жила здесь, и многие бегали к ней с рукописями, просьбами и интригами. Интриги она гнала прочь - более принципиального человека найти было невозможно. Ироничный Фазиль Искандер мирно по тем временам уживался по соседству со Станиславом Куняевым, Владимир Войнович из соседнего дома бегал к критику Бену Сарнову, Аникст принимал на дому студентов, а Эмма Герштейн наслаждалась тишиной в первой в своей жизни отдельной квартире… Глухая старуха Мариэтта Шагинян веселила окружающих изощренной громкой руганью со своим шофером, пытаясь подавить его авторитетом и революционной выслугой лет. Шофер, пожилой лысый мужчина, как огня боявшийся пламенной революционерки, всегда сидел на лавочке у подъезда вместе со старушками в шляпках, которые вспоминали свою парижскую юность. Ему, как видно, было интересно - до тех пор, пока они не переходили на французский.