Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

• Название: В саду памяти
• Автор: Иоанна Ольчак-Роникер
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793415-2

«В саду памяти» Иоанны Ольчак-Роникер, польской писательницы и сценаристки, — книга из разряда большой литературы. Она посвящена истории одной еврейской семьи, избравшей путь польской ассимиляции, но в зеркале судеб ее героев отражается своеобразие Польши и ее культуры. «Герои этой „личной“ истории, показанной на фоне Истории с большой буквы, — близкие родственники автора: бабушка, ее родня, тетки, дядья, кузины и кузены. Ассимилированные евреи — польская интеллигенция. Работящие позитивисты, которые видели свою главную задачу в труде — служить народу. Безумные романтики, поверившие, что можно до основания потрясти мир. И те, и другие оказались позднее в дьявольски сложных условиях тоталитаризма: коммунистического и фашистского… Самый талантливый сценарист не придумал бы таких хитросплетений. Только жизнь может столь драматичным образом создавать и перемешивать человеческие судьбы», — пишет о книге Анджей Вайда.

Книге Иоанны Ольчак-Роникер в 2002 г. была присуждена высшая национальная литературная премия Польши — «Нике».

---

Вот так, со всей щедростью были удовлетворены потребности этой моей романтической фантазии, — пишет в воспоминаниях бабушка. — Теперь я вволю могла исповедовать и свою загубленную молодость, и голод по любви и тоске. Я писала: Вижу силу и красоту вещей, на которые ты мне указываешь, но у меня нет крыльев подняться до них. А он отвечал: У тебя есть крылья. Белые крылья чайки. Даже острый коготь иронии, скрытый в их перьях, не ранит, а утешает.

Как удивительно, что ты открыл мне новый мир чувств и волнений! Я была ими так ошеломлена, что смотря в Бургтеатре «Ромео и Джульетту», шепнула своей подружке, венской кузине, что мне знакомы любовные письма, которые прекраснее всех признаний Ромео. Она с тревогой взглянула на меня, не брежу ли… О, эти желтоватые конверты, адресованные Янине. Вена. Poste restante (фамилии моей он не знал). Как я признательна вам за темой впечатления!

Вернулась я в Варшаву, переполненная переживаниями. Но действительность довольно быстро положила всему этому конец. В то врет кик я, по собственным его признаниям, «ожидала песни влюбленного трубадура», его письма с каждым разом становились горестнее, он сожалел, что перестает соответствовать моим мечтам. Я же со своей стороны узнавала много нового о моем таинственном «трубадуре», известном до этого мне разве что по перемигиваниям и поэтическим посланиям. В итоге наступил разрыв, который сопровождался фразами вроде: «Не хочу иметь ничего общего с сотрудником „Часа“ и „Края“».

Журналы — краковский «Час» и петербургский «Край» — проповедовали примиренчество и лояльность в отношении захватчиков, осуждая любые формы сопротивления, даже самые невинные, вроде просветительской деятельности. Моя будущая бабушка вращалась в кругах либеральной интеллигенции, настроенной к власти оппозиционно. После романтического лета в Закопанах наступила унылая варшавская зима.

Как сегодня, так и тогда, воззрения людей были полярно противоположными и бескомпромиссными. Как сегодня, так и тогда, исключены были всякие дружеские отношения с идеологическим противником. А ведь эта переписка имела для ее чувств немаловажное значение. Думаю, принятое решение далось не без боли.

Из Друскеник, где она проводила лето 1900 года, поэту было написано в последний раз, с просьбой вернуть ее письма. Он ответил, но тон его письма был, скорее, фривольным: Письмо получил в Закопанах. Как тут красиво! Даже дрянная глина, из которой сделан человек, представляется несказанно прекрасным первоцветом. А и у Плонки я увидел тебя на том же самом стуле, что и год назад. Те же изгибы твоей фигуры, которые год назад бросали меня в дрожь. Смущаешься? Но было именно так. Однако она перестала наслаждаться этим воображаемым любовным приключением. Сухо потребовала: Прошу вернуть мне письма: Друскеники, Poste restante. И получила их. Без единого слова.

Но сама писем поэта ему не вернула. Всю жизнь со всей тщательностью прятала эту переписку. Забирая самое ценное в 1939 году из-под руин разбомбленного дома в Варшаве, взяла в свое новое жилище на Старом Мясте и чемоданчик с этими желтоватыми конвертами и страницами, исписанными поэтическими излияниями. А перед отъездом из Варшавы, отправляясь в оккупационные скитания, села перед старой кафельной печью и сожгла их все, одно за другим. Не хотела, чтобы они попали в непрошеные руки и чтобы чужие глаза читали эти платонические излияния. Боялась, что кто-нибудь может неправильно их истолковать и сделать ошибочные выводы, которые запятнают ее любовь к мужу.

Невероятная деликатность. А ведь что-то же они должны были значить, раз была к ним привязана и не единожды мысленно прочитывала их уже в возрасте восьмидесяти трех лет, цитировала одно за другим в своих воспоминаниях. Похоже, ей хотелось, чтобы эта история оставила после себя хоть какой-то след. И потому я полагаю, что не задеваю ее памяти, приведя отрывки из этого младопольского эпистолярного наследия. И открываю тайну: ее обожателем был Мачей Шукевич — критик, поэт, драматург, позже хранитель музея Матейко в Кракове. Он умер в 1943 году. Свои письма он пережил на три года.

Наконец-то!

Какое удивительное чувство — погружаться в туман прошлого, следя за тем, как действовало Предопределение, сводя друг с другом людей, которым я опосредовано обязана своим собственным существованием. Однажды осенним днем 1899 года Макс Горвиц привел в дом знакомого и представил его Янине. «Вас обоих интересует искусство, следовательно, будет о чем поговорить», — сказал он с некоторой усмешкой. Будучи профессиональным революционером, он считал художественные увлечения обоих барскими затеями.

Молодому человеку было двадцать четыре года, умные и одухотворенные, как у Христа, глаза, лицо, обрамленное курчавой бородой. Год назад он вернулся из Антверпена, где закончил Торговую академию. Двумя годами раньше изучал политические и социальные науки в Мюнхене. В настоящее время работал в банке Вевельберга в Варшаве зарубежным представителем. Но банковская служба ему смертельно надоела. Довольно быстро оказалось, что с панной Горвиц у них схожие вкусы. Общими были и эстетические взгляды: оба были влюблены в живопись голландцев и фламандцев — Вермера ван Дельфта, Рубенса, Рембрандта, Гальса. Она познакомилась с их работами в Амстердаме, когда навещала сестру, а он — во время учебы в Бельгии. Он уже тогда изучал искусство, выписывал роскошный журнал «The Studio», издававшийся в Лондоне, и знаменитый «Yellow Books», иллюстрированный лучшими графиками эпохи. Она не знала этих изданий, и он, приходя, каждый раз их ей приносил, и они вместе восторгались воздушной, слегка манерной живописью Фантин-Латура, Бурнэ-Джонса, Пуви де Шаваннэ, рисунками Ракхама, Дулака и Бердслея.

Янина Горвиц, около 1898 г.

Он стал бывать у них всё чаще и чаще. Она уговорила его записаться на занятия Летучего университета, и он посещал теперь лекции Адама Марбурга по теории познания, которые в тот год проходили в ее доме — в гостиной на Крулевской. Она уже была в числе лучших студенток, и он не сводил с нее глаз, очарованный ее эрудицией, элегантностью и красотой.

Но их объединяла еще и все более расширяющаяся сфера социальной активности. Она принимала участие в тайном просветительском движении. Работала в бесплатных читальнях Варшавского благотворительного общества. Была членом комиссии по каталогам, цель которой — повысить интеллектуальный уровень читателей. Входила в тайный кружок Женщин Короны и Литвы[41]. Всё это чрезвычайно импонировало молодому банковскому служащему.

Да и у Якуба Мортковича в этой области тоже были большие заслуги. Еще в Радоме, где он учился в гимназии, он стал членом подпольного кружка самообразования. Позднее в Бельгии участвовал в студенческом социалистическом движении, благодаря чему и столкнулся с Максом Горвицем. Никогда не состоял в партии, но в конспиративном движении действовал самым активным образом. Его квартира в Варшаве, где на стенах висели три портрета: крылатой Ники Самофракийской, актрисы Элеоноры Дузе и Карла Маркса, — служила складом для нелегальной социалистической и повстанческой литературы, которую привозили из-за рубежа или печатали в тайных варшавских типографиях, а потом распространяли среди рабочих и молодежи.

Якуб Морткович, гимназист, Радом

К своей политической деятельности он относился чрезвычайно серьезно, однако за его конспиративной кличкой «декадент» еле тлела в самых глубинах ироническая искорка. Хорошо, что он не чувствовал своего призвания к политике.

Попробуйте сегодня найти подобный идеал! — и вздох тоски. Где прикажете искать двадцати с чем-то лет молодого человека, который получил образование за границей, бегло знает четыре языка, имеет прекрасную профессию, интеллектуальные и художественные интересы, испытывает потребность в социальной активности, учтив, бескорыстен, да к тому же еще и хорош собой? Откуда взялся этот образец добродетелей, который, как всякий смертный, к вящей радости был не без изъянов?

Он родился в 1875 году в Опочне, в еврейской семье, о которой, к сожалению, мне почти ничего не известно. У него было много братьев и сестер. Как их звали? Эдзя — самая младшая. Хеля, внучка которой Крыся Вассерман, — ныне хранительница музея в Вашингтоне. Михал. Олесь. Самуэль, уехавший в Америку. Генрик молодым парнишкой отправился мир и там затерялся. Кто еще?

Отец Якуба Элиас был в Радоме владельцем книжного и антикварного магазина, отсюда, видимо, у сына интеллектуальные пристрастия и любовь к книгам. Но если учесть, что у нас мало говорили о семье деда и много — о семье бабушки, я склонна допустить, что этих Мортковичей немного стеснялись. Видимо, те находились на более низком уровне общественной иерархии. Когда Якуб открыл собственное издательство, он вызвал отца в Варшаву и дал ему работу в своем книжном магазине. Но в задней его части, в конторе, а не у всех на виду. Чтоб не общался с клиентами. Моя мать с детства помнила седого, кроткого старичка с черными слезящимися глазами, сидящего над счетами где-то сбоку пульсирующей жизни. Но ни слова не посвятила ему в своей исчерпывающей книге по истории издательств «Под знаком колоска». Почему? Не будь Марианны Млекицкой, которая защитила докторскую диссертацию о Якубе Мортковиче, я бы понятия не имела, что мой дед из Опочна и что его отец тоже занимался книжным делом.