Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

• Название: В саду памяти
• Автор: Иоанна Ольчак-Роникер
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793415-2

«В саду памяти» Иоанны Ольчак-Роникер, польской писательницы и сценаристки, — книга из разряда большой литературы. Она посвящена истории одной еврейской семьи, избравшей путь польской ассимиляции, но в зеркале судеб ее героев отражается своеобразие Польши и ее культуры. «Герои этой „личной“ истории, показанной на фоне Истории с большой буквы, — близкие родственники автора: бабушка, ее родня, тетки, дядья, кузины и кузены. Ассимилированные евреи — польская интеллигенция. Работящие позитивисты, которые видели свою главную задачу в труде — служить народу. Безумные романтики, поверившие, что можно до основания потрясти мир. И те, и другие оказались позднее в дьявольски сложных условиях тоталитаризма: коммунистического и фашистского… Самый талантливый сценарист не придумал бы таких хитросплетений. Только жизнь может столь драматичным образом создавать и перемешивать человеческие судьбы», — пишет о книге Анджей Вайда.

Книге Иоанны Ольчак-Роникер в 2002 г. была присуждена высшая национальная литературная премия Польши — «Нике».

---

Музыкальное товарищество возникло в ее жизни еще раз. Одним осенним днем 1898 года почтальон принес на Крулевскую запечатанный конверт. В нем лежали два билета на ближайший в среду концерт. И письмо от Камилки, которая писала матери, что, вопреки тому, что та так и не дала своего согласия, уезжает в Цюрих. Что не может отказаться от своих планов, они для нее — дело всей жизни. Средства на поездку она достала, продав золотую медаль, полученную за экзамены на аттестат зрелости, блестяще когда-то ею сданные. Устроится собственными силами. Из дома ей помощь не нужна, она просит прощения за самовольный поступок, уверяет в своей любви и выражает надежду на понимание. Присовокупляет к этому два билета на концерт, о которых накануне говорила мать. Купила их по дороге на вокзал.

Надо отдать должное: Юлия была женщиной великодушной и рассудительной. Довольно быстро она примирилась с решением дочери и поспешила с материальной поддержкой. Позже стала очень ею гордиться, и в последние годы жизни, когда Камилка уже работала врачом в Мюнхене и Берлине, немало времени проводила с ней за границей.

Выехав в Цюрих, Камилла тотчас же включилась в политическую деятельность, вступила в молодежную секцию Заграничного союза польских социалистов. Вскоре, закончив учебу в Варшаве, в Швейцарию приехал стажироваться Лютек. Пользуясь пасхальными каникулами, оба вернулись в Варшаву и приняли участие в первомайской демонстрации. Царская полиция, как всегда, перекрыла движение участникам, но задержанных сразу не арестовали, а только проверили документы. Тут как раз и записали данные обоих Горвицев. Опасаясь ненужных последствий, вечером они уехали в Цюрих. А на следующий день на Крулевскую заявилась полиция с приказом арестовать «бунтовщиков». Не застав их дома, забрали с собой Юлию. Близкие были напуганы. Опасались, что далеко уже немолодая женщина после ареста тяжело заболеет. Освободить ее из тюрьмы ратуши удалось лишь спустя несколько дней. Сетованиям и сочувствию не было предела. Юлия, однако, нисколько не сокрушалась по поводу возникшей несправедливости. Наоборот, и она почувствовала себя «бунтовщиком».

Она призналась, что, когда демонстрация проходила по Крулевской под окнами ее дома, в сторону Театральной площади, и она услыхала: «Да здравствует свобода! Да здравствует братство! Долой власть капитала! Долой эксплуатацию!» — а среди красных знамен разглядела своих детей с алыми гвоздиками в петлице, то забыла, что сама капиталистка и эксплуататорша. Она пришла в неописуемый восторг, сорвала со стола в гостиной красную скатерть и стала из окна размахивать ею, как знаменем.

Портрет Янины, в красной пелерине, пропутешествовал по разным салонам. Висел он и на улице Окульник, где его героиня была уже моей бабкой. В 1940 году портрет повесили в комнате дома на площади Старого Мяста в Варшаве. До войны там размещалась типография издательства Мортковича и склады. После первых же налетов, сорвавших с дома на улице Окульник крышу, мы переехали на Старе Място вместе со всем нашим скарбом. Бабка очень старательно обустраивала новое жилище: развесила картины, привела в порядок книги, расставила памятные вещицы на ясеневых столиках. Была убеждена, что тут мы спокойно переживем войну, и считала, что пока живется, жить надо, окружая себя красотой. Через пять месяцев нам пришлось оттуда спешно бежать, прятаться от немцев по разным укрытиям, жить в условиях, весьма далеких от ее эстетических пристрастий. А во время восстания портрет на Старом Мясте сгорел вместе со всем семейным имуществом. И следа не осталось. Ни одной репродукции или фотографии. Пусть же хоть тут появится, на страницах этой книги — как тень своего бытия.

Бледный призрак, легкая тень

Грустно, как подумаешь, старики любят рассказывать о своем прошлом, а молодые, если и согласятся послушать, будут невнимательны, запомнят немногое, не поинтересуются подробностями и тотчас же постараются выкинуть все из головы. Понять не могу, почему в молодости я погружалась в собственные дела, вместо того чтобы втягивать бабушку в разговоры, не располагала к откровенности, не записывала тех случаев, из которых складывалась ее личная жизнь, становясь одновременно частью истории, культуры, литературы. Сегодня от этих рассказов остались лишь смутные образы. А хочется сделать их контуры более зримыми, заполнить фон красочными деталями. Но, увы, слишком поздно.

Сожалею, например, что так мало знаю об одной довольно сентиментальной истории, которая произошла летом 1899 года. В тот год Закопаны преобразились в некий привилегированный литературный салон еп plein air[27], в котором почти все до единого, кто заслуживает чести именоваться мозгом общества, представляли собой видного деятеля… Каждый десятый, которого можно было встретить на Крупувках, был какой-нибудь знаменитостью, — писали в краковском «Часе». Сотрудник «Revue des deux mondes», создатель «Флорентийских вечеров» — старый Юлиан Клячко проводил в Закопанах время в трехколесной каталке, подталкиваемой прислугой. Тут отдыхал с детьми Генрих Сенкевич, поглощенный работой над «Крестоносцами», Леон Вычулковский[28], Теодор Аксентович[29], Люцьян Рыдель[30], Стефан Жеромский. Это был год апогея Молодой Польши[31]. И Закопаны кишмя кишели декадентами. На террасе модной кондитерской у Плонки можно было встретить молодого поэта Ежи Жулавского, начинающего драматурга Мачея Шукевича, Тадеуша Бой-Желеньского — тогда еще студента медицины. В центре внимания, как обычно, — Дагны и Станислав Пшибышевские[32]. Все говорят только о них, что невероятно задевает Сенкевича.

Кроме как популярности, Пшибышевским больше завидовать нечему. Да и популярность не самое сладкое бремя. Дагны больна, совершенно измучена, без денег и надежд на то, что жизнь еще, может, войдет в свою колею. Проживает с детьми — четырехлетним Зеноном и двухлетней Иви — в известной водолечебнице доктора Храмца. Стах в запое, в июле этого года влип в удручающий роман с женой своего лучшего друга Яна Каспровича[33], одновременно соблазнив художницу Анель Пайонк.

Дагны пишет ему из Закопан: «Дорогой! Дорогой! Умоляю тебя, не грусти и приезжай ко мне, как только сможешь. Я жду тебя с распростертыми объятиями, тоскую по тебе и люблю тебя». И еще: «Любимый! Мне грустно, я в меланхолии со дня твоего отъезда, так что это уже переходит всякие границы… Сегодня поджидала меня новая неприятность. Хозяйка сдала мои комнаты, я, следовательно, опять без жилья, но что хуже всего, как ты понимаешь, — без денег… Можешь ли прислать мне 50 ренских?.. Я знаю, как это трудно, но что же мне делать… Люблю тебя безгранично».

Возвращаться ей некуда. Стах, измученный кредиторами, продал их красивую четырехкомнатную квартиру в Кракове и наперекор мольбам жены за гроши сбыл ценную мебель, вещи, все имущество. Запил. Писал жене Каспровича: Уничтожай письма, иначе мне конец. И пришли 10 гульденов. Писал Анель Пайонк: Немедленно пришли хоть 10 гульденов. Только побыстрее, дорогая, у меня сегодня нет даже на сигареты. Ужас.

Но что общего было у моей будущей бабки со всем этим семейным адом? Только то, или то лишь, что именно в тот роковой для Пшибышевских 1899 год она проводила лето в Закопанах. С матерью и близкой подругой Нюсей, а также с младшими: Лютеком, Камилкой и Стасем, которые, учась уже за границей, на лето приезжали в родные края. Для варшавян Закопаны по-прежнему были экзотикой. И потому приходилось тщательно готовиться к поездке. Нужны были паспорта, чтобы пересечь границу, отделявшую Королевство Польское от Галиции[34]. Подбиралась специальная парусиновая или сделанная из модной тонкой кожи обувь на толстой подошве — сохрани Бог, на каблуках! Прорезиненные плащи от дождя. Толстые шерстяные пелерины с капюшоном. Теплое белье — по вечерам прохладно. Для женщин — шляпы с вуалью и зонтики от солнца — горное солнце жаркое. Для мужчин — подбитые палки для горных прогулок. Лорнеты — восхищаться красотами пейзажей. Запасы чая, сахара, горячительного арака, свечей — на всякий случай.

Перво-наперво на приехавших из-за кордона произвел незабываемое впечатление Краков, затронув патриотические и эстетические чувства сразу. Потом поездом ехали до Хабувки. Там надо нанять двуколку, прозывавшуюся будкой. Белое толстое полотно, раскрытое над повозкой, защищало от дождя, жары и пыли. Ехали долго, по дороге ели бутерброды, крутые яйца и жареных кур.

Остановились в вилле «Полесье» на углу Крупувек, где сегодня размещается почта. Моей будущей бабке двадцать шесть. Закопаны ее очаровали на всю жизнь. Она всегда была восприимчива к красоте природы и с упоением ходила на все совместные экскурсии, индивидуальные прогулки, бродя по лугам под Реглями и в горах. Не менее сильными были впечатления как чисто эстетического характера, так и связанные с ними дружеские встречи. Казимир Пшерва-Тетмайер — божество девушек — в гостинице «У туриста» читал фрагменты своего последнего романа «Пучина». Когда он закончил, его закидали цветами. Ежи Жулавский[35] в зале Татрского вокзала рассуждал о «Короле-Духе» Словацкого. Ежевечерние концерты, вечера поэзии, сатиры и юмора. По вторникам танцевальные «reuniony» в лечебном заведении доктора Хвистека, по четвергам — у Храмеца, а в субботу — в Клеменсувке у доктора Бауэра. Обедали у пани Либкин на улице Халубиньского, где столовалась вся артистическая и литературная слава. И вот тогда-то судьба предназначила Янине место за столом рядом с Дагны Пшибышевской.