Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

• Название: В саду памяти
• Автор: Иоанна Ольчак-Роникер
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793415-2

«В саду памяти» Иоанны Ольчак-Роникер, польской писательницы и сценаристки, — книга из разряда большой литературы. Она посвящена истории одной еврейской семьи, избравшей путь польской ассимиляции, но в зеркале судеб ее героев отражается своеобразие Польши и ее культуры. «Герои этой „личной“ истории, показанной на фоне Истории с большой буквы, — близкие родственники автора: бабушка, ее родня, тетки, дядья, кузины и кузены. Ассимилированные евреи — польская интеллигенция. Работящие позитивисты, которые видели свою главную задачу в труде — служить народу. Безумные романтики, поверившие, что можно до основания потрясти мир. И те, и другие оказались позднее в дьявольски сложных условиях тоталитаризма: коммунистического и фашистского… Самый талантливый сценарист не придумал бы таких хитросплетений. Только жизнь может столь драматичным образом создавать и перемешивать человеческие судьбы», — пишет о книге Анджей Вайда.

Книге Иоанны Ольчак-Роникер в 2002 г. была присуждена высшая национальная литературная премия Польши — «Нике».

---

Обсуждать можно до бесконечности, и потому внимание беседующих переключается на другую проблему. Теперь в центре дискуссии — девятнадцатилетняя Камилка. После двух лет изучения естественных наук в Берлине она вернулась домой, чтобы поставить всех в известность: переезжает в Цюрих. Только там она сможет записаться в медицинский институт, о котором столько мечтала. Мама категорически против. Все это время она рассчитывала на то, что младшая дочь познакомится в Берлине с каким-нибудь интересным человеком, выйдет замуж и откажется от своих эмансипированных бредней. Не отдавала себе отчет в том, что у той сильный характер. Пытается ее переубедить. Речь уже давно идет не о несчастной медицине, а о том, что не может девушка одна ехать в чужой город, где нет никаких родственников и никто о ней там не позаботится. Камилка такое находит бессмыслицей. Теперь все чаще молодые девушки выезжают за границу одни и прекрасно с этим справляются. Тогда в ход пускается последний аргумент: на что она будет жить, если не получит из дома ни гроша на свою блажь?

Слева: Флора Бейлин, Гизелла Быховская, Роза Хильсум, Генриетта Маргулис, около 1898 г.

Флора, Гизелла и Роза поддерживают мать. Макс, как всегда, на стороне младшей сестры. Лютек и Стась молчат, стараясь держаться нейтралитета. Будущая моя бабка раздражена. Как же так: ведь это о ней всегда было мнение как о заядлой индивидуалистке, а тут уже в который раз Камилка доказывает, что именно она знает, чего хочет. Янина вдвойне раздосадована: никто из семьи ни малейшего внимания не обратил на новую картину, висящую на стене. Так невозможно, ведь при любых обстоятельствах первая скрипка — ее, и незаметно она выскальзывает из гостиной. Через несколько минут возвращается в том самом костюме, что на портрете. Ах, как она любит театральные эффекты, вот сейчас войти, встать возле картины в той же позе, в том же наряде. И раздадутся крики восторга. Но семья, погруженная в спор, ее не замечает. На нее смотрит только Макс. «Как я выгляжу?» — спрашивает она кокетливо, кружась на цыпочках в своей новой пелерине. «Как павлин», — коротко бросает любимый братик.

Ох, уж этот Макс! Умничающий, строптивый, злой и дерзкий. Благородный, жалостливый, отдававшийся до самоотречения Делу. Партией был делегирован вести агитацию среди еврейской бедноты в районах Налевек и Праги. Мелкие ремесленники, лавочники, разносчики товаров по домам, содержащие на грошовые заработки многодетные семьи, жившие в изоляции, отгороженные языком, религией и обычаями от польского общества, — у всех у них не было никаких шансов изменить свое место в обществе, получить образование, улучшить жизнь. Со стороны поляков — полное к ним пренебрежение, отвращение и настороженность. Думаю, что потрясение, каким для Макса стало открытие масштабов столь безнадежной человеческой нищеты, привело к тому, что еще в молодости он отказался от собственной карьеры и мысли о личном счастье, решив посвятить себя борьбе с тем порядком, который позволяет так унижать личность. Товарищи по партии смеялись над ним, когда он слишком уж образно пытался выразить, как задевает его положение жителей этих местечек. Не раз ему припоминали его выступление, в котором он с умилением говорил о нищете еврейского пролетариата, о бедных, несчастных, рахитичных и золотушных детях, которые уже на свет приходят в грязной и поношенной рубашке, — писал Грабец. Безусловно, Макс порой мог выглядеть смешным в этих своих словесных эскападах. Но ведь ему всего двадцать один год!

Парадокс в том, что социалистическая партия — сторонница еврейской ассимиляции, на работу среди еврейского пролетариата направляла прежде всего товарищей еврейского происхождения, а те, родившиеся в ассимилированных семьях, не находили со своими подопечными общего языка. За год до этого Горвиц, тогда еще студент и член Заграничного союза польских социалистов в Бельгии, писал об этом в письме землякам: В движении евреев нет еврейской интеллигенции, которая владела бы местным языком. Ситуацию осложняло то, что, например, для проверки ошибок в пропагандистских брошюрах, предназначенных евреям, выросший в дворянской семье социалист Леон Василевский вынужден был освоить идиш. И Максу пришлось взяться за этот язык, изучение которого он когда-то счастливо избежал. Иначе не ввести собратьев в польское общество, которому, впрочем, они были не нужны. Вот они, превратности судьбы!

Камилла Горвиц, около 1900 г.

А что думала по этому поводу гордившаяся своей ассимилированностью семья? Мать верила в сына. Он борется за социальную и народную справедливость. Разве легко тому, кто отстаивает самые высокие идеалы? Старшие сестры считали, что он губит свою жизнь. Лютек и Камилка прекрасно его понимают. И по его примеру вступили в партию. ПСП давала тогда людям из разных социальных слоев ощущение братства. Вместе бороться за свободную и демократическую Польшу, в которой исчезнут любые различия — как национальные, так и классовые. Политическое движение, в котором превалирует надежда на лучшее завтра, уже сегодня гарантирует евреям единение с прогрессивной частью польского общества. Совместная борьба, общие цели, а нередко и камера — все это встречало желаемое одобрение и не могло не возвышать.

Одних идея увлекала своей справедливостью, других притягивала художественностью, были и такие, кого она сопрягала с мечтой о некоем геройском поступке. Это цитата из «Воспоминаний» Людвика Кшивицкого[25]. Автор, правда, больше говорит о начальном этапе движения, но его формулировки, сравнивающие социалистическую доктрину с провозглашением нового культа, сторонники которого смело надевали на себя мученический венец, позволяют лучше уразуметь непонятную сегодня слепую веру в бесчисленных мнимых пророков и святые писания. Он пишет далее: Столкновение с социализмом везде приводило к одному и тому же результату: как загорается огнем сухое полено, так молодой человек в течение нескольких дней из идеолога труда превращался в социалиста. Скажу точнее: становился приверженцем новой религии — религии труда и солидарности. Я употребляю слово «религия» вполне сознательно, поскольку эти выспренные чувства восторга походили на религиозный экстаз. Были такие, кто, впервые взяв в руки «Капитал», растроганно целовал книгу, приветствуя ее.

Будущая моя бабушка, к счастью, устояла перед всеми идеологическими соблазнами. Политика ее не интересовала, а общественную деятельность она бесконфликтно соединяла со светской. Брат любил упрекать ее в «мещанском ханжестве» и «двойной морали». Но именно благодаря ему она познакомилась с левыми из варшавских «непокорных».

Особенную активность Янина развила в известных бесплатных читальнях Варшавского благотворительного общества, где на общественных началах библиотекарями работали молодые люди из интеллигентских кругов. В эту деятельность ее втянула руководительница читальни на Дзельной улице, жена доктора Оппенгейма. Сама улица граничила со Смочой, Генсёй и Мурановской. Именно тут проводил свою агитацию Макс — в районе, где проживала исключительно еврейская беднота, она-то и составляла основную читающую публику. Роль юной библиотекарши состояла в том, чтобы дать пришедшему нужную книгу и пояснить, чем она полезна. Получатели были на редкость восприимчивы, эмоциональны и благодарны за подробные разъяснения. Янина очень любила свою работу и посвящала ей все воскресные утра.

Но наряду с этим она охотно предавалась развлечениям, которые ей предлагала мать. Вместе они посещали театры, музыкальные вечера и благотворительные балы. Весной ездили на дрожках по Уяздовским аллеям, постоянно бывали на летних концертах в Швейцарской долине. «Посещения» требовали туалетов. И бегали обе по магазинам мод, где выяснилось, что у Юлии, матери девятерых детей, выглядевшей в свои пятьдесят старухой, безупречный вкус: выбранные ею для дочери фасоны платьев всегда вызывали всеобщее восхищение. Янина в кругу своих знакомых пользовалась репутацией одной из самых элегантных девушек, и даже поэт Казимир Тетмайер — кумир пансионерок, когда-то с румянцем на щеках читавших его любовные опусы, увидав ее в Швейцарской долине, закричал с волнением: «Эта! Эта! Посмотрите на нее. Только эта! Я непременно должен с ней познакомиться!»

В своей красной пелерине она производила на мужчин фурор. В Музыкальном обществе, на одном из концертов по средам, в нее с первого взгляда влюбился какой-то немец, приехавший из Вроцлава. Он разыскал общих знакомых и через них просил позволения посетить их. Осмотрительная мать, прежде чем дать согласие, послала во Вроцлав к родственникам умершего мужа письмо с вопросом, что это за незнакомец. Ответ заинтриговал: Ein feiner musikalischer Herr, vielfacher Millionar[26]. Итак, одним воскресным утром Юлия пригласила его на чай, заручившись предварительно согласием дочери. Но та, не предупредив о своих истинных намерениях, как обычно по воскресениям, пошла в читальню на Дзельной. А потом пыталась оправдаться, что, де, ее еженедельное обязательство гораздо важнее бесед с незнакомым человеком, с которым, как она говорила, у нее не может быть ничего общего.