Игнатий Ростовцев - На краю света. Подписаренок

• Название: На краю света. Подписаренок
• Автор: Игнатий Ростовцев
• Издательство: Современник
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Повествование Игнатия Ростовцева знакомит читателя с картинами жизни русского народа предреволюционных лет. Устами своего героя, деревенского мальчика Кеши Трошина, автор подробно рассказывает о быте и нравах одного из глухих мест Восточной Сибири, что «в пяти днях обозного пути по Енисею от Красноярска». Писатель воскрешает страницы истории сибирского крестьянства, напоминает о живых нравственных уроках нашего прошлого.

---

Я слушал Павла Константиновича и все время думал о нашей бабушке. Ей последнее время часто мерещится нечистая сила, то в виде огненного змея, который пролетает над деревней, то в виде чьей-то собаки, которая ночами подвывает у наших ворот. А последнее время бабушка стала сильно опасаться чужих свиней. В Безкише объявилась, по слухам, чья-то неизвестная свинья и стала говорить с безкишенскими бабами человечьим голосом. И вот бабушка теперь боится, как бы та свинья не перебежала к нам в Кульчек. Деревни-то рядом. Всего семь верст. Но главная беда в том, что бабушка последнее время сильно хворает и убеждена в том, что хворает она по вине своего племянничка Гараськи. Гараська буквально не дает бабушке покоя. Человек он, конечно, нехороший. Это известно всей деревне. И характера вредного. Совсем отбился от семьи, слоняется из дома в дом да выпрашивает рюмки. И угощать его нехорошо, а не угощать боязно. Еще сделает что-нибудь такое, что жалеть потом будешь. Нынче во время страды, когда все были на пашне, пронюхал дядя Гарасим, что тятенька запас у нас к празднику немного винишка, и заявился к бабушке сам не свой. «Подай, — говорит, — рюмочку, христа ради. Мочи моей нет. Извелся совсем. Ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу. Голова вроде колется». Ну, бабушка пожалела его и налила ему рюмочку. А ему от той рюмки стало еще хуже. Свалился на пол и плачет: «Ой, тетонька, помираю! Дай вторую. Видать, смертушка моя пришла». Ну, бабушка видит — совсем плохо человеку. Как бы чего не случилось. Варнак варнаком, а все-таки родной племянник. Подала ему вторую, а потом третью. Так он помаленьку выманил у нее всю бутылку и стал подговариваться ко второй. Тут бабушка наконец сообразила, что дядя Гарасим разыгрывает ее своей болезнью, огрела его ухватом и вытурила из избы. И вот дядя Герасим обиделся на нее и с того времени перестал ходить к нам. А бабушке вскоре совсем занедужилось. Теперь ей на каждом шагу стали чудиться разные несчастья. Увидела раз на амбаре сороку и зовет меня: «Гони ее, проклятую! Ишь уселась, да еще стрекочет». И стала рассказывать про свою покойницу мать. Та вот так же один раз увидела такую же сороку-белобоку. Откуда ни возьмись прилетела, села на крышу, прямо на охлупень, и давай стрекотать. «Ну, быть беде! — решила тогда мамонька. — Станем дожидаться, что-то будет».

— И так эта сорока мамоньке запомнилась, — рассказывала бабушка, — что она и забыть ее не могла. Часто стала задумываться и говорить: «быть беде», «быть беде». Так и году не прошло — преставилась… Царство ей небесное… Вот она, сорока-белобока-то, что значит. Неспроста она прилетела стрекотать к нам. Видать, мамонька послала ее за мной. К себе зовет покойница.

Тут бабушка заплакала и стала говорить о своей матери, которая раньше времени отдала душеньку богу. «Всего и дожила-то только до семидесяти шести годочков. Жить бы да жить еще. А теперь, видать, и моя очередь пришла». И бабушка стала плакаться на свое здоровье, говорить о том, что она прогневила чем-то господа бога и он за грехи ее наказывает. А потом свела все дело к варнаку Гараське, чтоб ему ни дна ни покрышки…

И действительно, бабушке становилось все хуже и хуже. Но лежать она не хотела. Все старалась что-нибудь делать по домашности. То посуду моет в кути, то пряжу перематывает. И все время ругает дядю Гарасима.

А последнее время стала все путать. Большую печь хозяйки начинают топить у нас после третьих петухов. К утру она протопится, и хлебы выпекутся. А бабушка перепутала и затопила печь после первых петухов. Вот печь протопилась, надо хлебы сажать. И тут запели вторые петухи. Бабушка, конечно, всполошилась: что это такое случилось с петухами, четвертый раз поют. Поахала, поахала и посадила хлебы в печь. Ждет утра. Вот хлебы уж выпеклись, пора вынимать их из печи. А на дворе не светает. Более того, в хлеву опять запели петухи. Тут бабушка, сама не своя, будит тятеньку: «Вставай, Гаврило! Что-то неладно. Петухи пятый раз пропели, а все не светает. Сходи-ко в охлев да посмотри, не случилось ли там чего с петухами». Ну, отец вышел, посмотрел на небо. Видит, Утячье Гнездо еще над Чертанкой стоит. Значит, до свету можно еще раз и печь вытопить, и хлебы испечь… Пришел в избу и успокоил бабушку: «Ложись, мамонька. Отдохни. Устала ведь. Петухи в охлеву, на месте. А на дворе уж светать начало». Тут бабушка успокоилась, легла на печку и проспала до самого утра.

А потом ей совсем стало плохо. Она уж с постели не встает, а все равно о всех заботится. А обо мне больше всех. «Вот умру скоро, — недавно сказала она мне, — некому будет и присмотреть за тобой. Всем ведь некогда да недосуг с этим хозяйством. Чтоб оно погорело ясным огнем». Потом подумала немного и добавила: «И без хозяйства опять же не обойдешься. Как жить-то?.. По миру ходить, куски собирать. Если бы здоровья бог дал, хоть бы лет на пяток, на десяток — все-таки помогла бы тебе встать на ноги. Но, видать, не придется мне». Тут бабушка вспомнила дядю Гарасима и даже заплакала от обиды на него.

Теперь, после уроков Павла Константиновича, мне стало ясно, что бабушка просто сильно хворает. Может, у нее здоровье от старости сдало, может, от простуды, А может быть, от того, что нынче летом она опять в погреб свалилась. Оступилась на лестнице и грохнулась. И сама покалечилась, и молока целое ведро пролила. Поначалу ей вроде было ничего. Полежала недели две в постели и мало-помалу оклемалась. А к зиме оно, видать, стало сказываться.

В общем, по дороге из школы я решил сейчас же обсказать ей все, что говорил нам Павел Константинович насчет порч, наговоров, чертей и приворотов, уговорить ее, чтобы не сердилась напрасно на дядю Гарасима.

Дома я застал у нас дедушку Федора. Дедушко Федор живет недалеко от нас насупротив сборни, рядом с Трошкой Плясунком. Мы — ребятишки — все очень любим дедушку Федора, потому что он всегда веселый, говорит с разными прибаутками, а главное, рассказывает нам целыми вечерами сказки. Выйдет весной в праздник на улицу, сядет где-нибудь в сторонке на бревнышке и смотрит, как парни с девками пляшут и поют песни. И тут сразу возле него собирается народ. И старые, и малые, и степенные мужики начинают упрашивать его рассказать что-нибудь интересное. А дедушко Федор приосанится, разгладит для форсу свою большую серебристую бороду, встряхнет несколько раз своими седыми волосами, выстукает не торопясь о бревно свою трубку и начнет отказываться, что он в прошлое воскресенье рассказал уж свои последние сказки, что новых сказок у него в запасе нет, а старые он повторять не любит. А все ведь хорошо знают, что дедушко Федор пуще всего на свете любит рассказывать свои сказки, что сказок у него непочатый край и что отказывается он так, для куража. И тут все начинают его упрашивать: «Дедушко Федор! Пожалуйстова, рассказывай. Если новых сказок нет — повторяй старые. Нам все равно интересно». Тут дедушко Федор как бы пожалеет всех и скажет: «Ну, так и быть. Вспомнилась мне одна сказочка про Франциля Венциона. Рассказать, что ли?» Тут все скопом кричат: «Расскажи, дедушко Федор, расскажи!» И дедушко Федор начинает рассказывать. Сначала действительно про Франциля Венциона, потом про верную жену, потом про разных крестьянских, купеческих и царских сыновей. Тут все устраиваются, кому как удобнее, вокруг него и слушают. Дедушко Федор рассказывает и рассказывает, а слушатели около него все меняются. Сначала матери и отцы уводят спать маленьких ребятишек, потом пойдут по домам старики и мужики-хозяева. Тем временем молодые ребята отпоются и отпляшутся на лужке и тоже подойдут послушать дедушку Федора. Им все нипочем. А дедушко Федор все рассказывает и рассказывает, пока не заметит, что дело подошло уж к утру. «Ох, мать-перемать! — скажет он. — Пора и честь знать. Уж совсем рассвело. Давайте, ребятушки, по домам. Скоро лошадей запрягать да на пашню».

А у нас сегодня дедушко Федор не шутит, не балагурит, не рассказывает разные небылицы. Напротив, он сегодня важный и какой-то сердитый. Когда я вошел в избу, он сидел на лавке у стола и читал какой-то наговор над ковшиком воды. И не обратил на меня никакого внимания. Оказывается, бабушке было совсем плохо и отец сбегал за ним.

Я осторожно прошел в куть и оттуда стал наблюдать за дедушкой Федором. Отец сидел у окна и уважительно смотрел на то, как он мудрует над ковшиком с водой. Бабушка тихо стонала на печи. А дедушко все читал и читал свой наговор. Потом попросил у мамоньки ножик, перекрестился и стал резать этим ножиком воду в ковше крест-накрест. После этого он еще раз перекрестился, подошел к печке, и подал бабушке ковш с водой.

— Выпей-ко немного. И вечером испей. И завтра утром. Как только проснешься, и попей. А там посмотрим. Утром я зайду понаведать тебя…

— Спасибо, Федор, — тихо сказала бабушка и приняла ковш с водой. — Совсем ослабела я. Видать, конец пришел. Сегодня ночью под ложечку подкатилось. Ни охнуть, ни вздохнуть. Думала — совсем окочурюсь.