Аза Тахо-Годи - Жизнь и судьба: Воспоминания

• Название: Жизнь и судьба: Воспоминания
• Автор: Аза Тахо-Годи
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-235-03192-0

Вниманию читателей предлагаются воспоминания Азы Алибековны Тахо-Годи, человека необычной судьбы, известного ученого и педагога, филолога-классика, ученицы, спутницы жизни и хранительницы наследия выдающегося русского философа Алексея Федоровича Лосева. На страницах книги автор вспоминает о трагических поворотах своей жизни, о причудливых изгибах судьбы, приведших ее в дом к Алексею Федоровичу и Валентине Михайловне Лосевым, о встречах со многими замечательными людьми — собеседниками и единомышленниками Алексея Федоровича, видными учеными и мыслителями, в разное время прошедшими «Арбатскую академию» Лосева.

Автор искренне благодарит за неоценимую помощь при пересъемке редких документов и фотографий из старинных альбомов В. Л. ТРОИЦКОГО и Е. Б. ВИНОГРАДОВУ (Библиотека «Дом А. Ф. Лосева»)

---

Однажды Алексей Федорович решил устроить мне маленькое путешествие, подальше от Москвы. Ведь Валентина Михайловна и он, как я уже писала, направляли меня и моих друзей повидать чужие края с целью образовательной. А после ухода моей дорогой Мусеньки столько мы пережили вдвоем, что мудрый Лосев хотя бы недели на две постарался оторвать меня от горьких воспоминаний и от самого себя, чтобы я попала совсем в другую обстановку и набралась новых живительных впечатлений. Все получилось, как нарочно, необыкновенно удачно. Моя сестренка Миночка, аспирантка пединститута им. Герцена в Ленинграде, приехала к нам в Москву с путевкой в Прибалтику. Путевка на одного человека. Но Алексей Федорович дал совет — заплатить руководителю группы, и все устроится.

Так и сделали. Путешествие оказалось для нас полно приятных неожиданностей. Мы едем в Европу! Какая уж там Европа — подступы всего лишь, но какие, ни на что не похожие — без гор, перевалов, ущелий, бурных потоков и водопадов и жарких морей. Зато совсем чужие города, рыцарские замки, католические храмы, толстостенные башни, роскошные парки, вечный покой усыпальниц.

Мы, конечно, сначала ехали с группой, а потом отделились и храбро ехали вдвоем. Напутствуя нас в дорогу, Алексей Федорович — опытный путешественник — рекомендовал нам останавливаться в привокзальных гостиницах. А мы и понятия об этом не имели (как и многие другие люди). Оказалось, что при вокзалах есть хорошие небольшие, десятка на два человек, гостиницы, да еще дешевые — и все эти удобства при советской власти. Представьте себе — совет был замечательный, и никто не удивлялся, когда мы приходили в уютные комнаты, где давали чистое белье для постелей (чистое по-настоящему, ведь это Прибалтика), где даже можно выпить чаю (всегда есть кипяток), спокойно оставить вещи и отправиться в город или куда глаза глядят.

Мы запаслись хорошим справочником. Откуда? От Николая Павловича Анциферова, нашего благодетеля. (Вспоминаю поездку в Крым — это ведь он ее благоустроил, направив к суровой, но заботливой Ирине Николаевне Томашевской.)

Так вот Николай Павлович вручил нам книжечку со странной надписью (видимо, ее кто-то подарил самому Н. П.): «Милым пикарасикам». Почему такая надпись? Кому предназначалась? Может быть, для всех, кто берет в руки эту книжицу и сразу становится загадочным «пикарасиком»? Но самое интересное — в первый же день в Риге, оглушенные всем виденным (Домский собор, Ратуша, крестовые своды, рыцарские залы, узенькие улочки и т. д. и т. п. — все сразу в один момент — потом уже по отдельности смаковали), мы тут же на прилавке какого-то магазинчика (очень заманчивого) забыли дар Николая Павловича. Что с нами было! Как мы скажем о потере Николаю Павловичу, как будем каяться?.. А здравый смысл подсказал нам вернуться в магазинчик — и что за счастье (или попросту честность несоветского человека с прежней закалкой): нам вручают наш талисман (а как же иначе, удивляется продавец), и «пикарасики» спасены. Это первое, что нас обеих поразило[322].

И вот Рига, Ливония, за которую сражались русские еще со времен Ивана Грозного, пока Петр Великий не стал на берегах Балтики твердой ногой. Ливония — твердыня рыцарей-крестоносцев, тевтонов, потомки которых верою служили России. Воспетый Пушкиным непризнанный герой Барклай-де-Толли, граф Пален — глава убийц императора Павла I, неутомимый мореплаватель Крузенштерн, неистовый барон Унгерн, враг Советов, Бенкендорф — III отделение Собственной Его величества Канцелярии императора Николая I, герои Отечественной войны 1812 года — всех не перечесть, и красные латышские стрелки, верная стража Ленина.

Всякая история — драма. Но здесь, на маленьком пятачке земли, она особенно сгущена и кровава. Вот почему каждому надо прикоснуться к серым камням Братского кладбища. (Задумано было в память погибших в Первую мировую и за свободную Латвию. Работы шли с 1924 до 1936 года, а там смотришь — и свободе конец.)

Выразить это величие вечного покоя в камне — чудо его создателя Карла Заале. Не буду говорить сама. Дам слово Магдалине Брониславовне Вериго-Властовой[323]. Она, покоренная дерзостным замыслом творца, написала в 1958 году «Балладу о скульпторе Карле Заале», подарила нам с Алексеем Федоровичем. Я храню ее в роскошно изданном в Риге альбоме «Братское кладбище».

Скульптор мечтает в камне «века угрюмого видеть печать»:

Дрогнуло сердце в груди у Заале
Холодом смерти и тлена дыша,
Затрепетала Заале душа.
Он ощутил, как меняется плоть,
Крепкого тела спадает оплот
И, нарушая живого устав,
Разум меняет земной свой состав.

И вот:

Встали бесшумно из мрака теней
Мертвые всадники мертвых коней.
Были сурово спокойны их лица,
Мертвые очи в глубоких глазницах
Видели то, что незримо живым,
Тем, что под сводом живут голубым.
……………………………
В конскую гриву щекою упав,
Воины молча блюли свой устав.
И исчезали, подвластные тьме,
Взятые тьмою на мертвом коне.
Больше не правя уздою коня,
В смерти достоинство жизни храня.
…………………………………
Дальше, у лестницы серых ступень,
Мертвые лица откинуты в тень.
Здесь обороны узнали конец
Юноша-воин и хмурый боец,
Мертвые оба, спиною к спине,
Стынут под солнцем в таинственном сне.
И облелеяли дуба листы
Мертвую доблесть людской красоты.
……………………………
С правой и с левой ворот стороны
Старшие воины древней страны,
Крепкой рукой удержавши коней,
Смотрят из сумрака сгинувших дней
И наклоняют хоругви у входа
Строгие пращуры воли народа.
………………………………
Те, кто пройдут через легкую тень
Серых ворот и в сияющий день
Молча коснутся окованной силы,
Выйдут отсюда иными, чем были.
……………………………
Девять прекрасных и горестных лет
Строил Заале для тех, кого нет,
Город бессмертной и вещей красы…
Жизни его уходили часы.
Строил до вздоха последнего сил…
Кончена повесть о том, кто любил.
………………………………
Выстроил город и с мертвыми лег
Мертвый Заале в холодный песок.

Нет, не забыть этот город мертвых рыцарей, и в смерти своей хранящих величавое достоинство. И вода жизни изливается из каменных чаш, и мать Латвия скорбно увенчивает лаврами героев древней саги, и вечнозеленые травы буйно увивают серые, мертвые стены, и птицы щебечут, и покой мертвый, и жизнь вечная, и душа живая.

Я удивляюсь, как мы с сестрой, две молодые особы (она младше меня почти на десять лет), осмелились отправиться в долину реки Гауи, спускаясь по склонам знаменитой заповедной Сигулды, — в руках только пестрая резная трость (их продают на станции, на память), больше для красоты, чем для опоры, ноги несут быстро, утро раннее, день разгорается. И никого вокруг. Куда делись приезжие? Буквально растворились в лесных гущах.

Мы одни. Идем храбро и никого не боимся. Тишина, ветерок сладостный, шепот листьев, и всюду память о прошлом. То загадочные пещеры, омываемые водой, то священные развесистые дубы — языческое прошлое, то развалины каких-то стен, а то и самая настоящая башня (а замка давным-давно нет), и мы смело взбираемся по винтовой лестнице в ее чрево, пока сил хватает (прямо рыцарский роман). И знаменитая могила Турайдской Розы — тоже романтическая история, запечатленная Янисом Райнисом (трагедия «Любовь сильнее смерти», чем не Максим Горький с бессмертным вердиктом Сталина: «Эта штука сильнее „Фауста“ Гёте — любовь побеждает смерть»). Мы с сестрой — романтики, к тому же я ученица Алексея Лосева, значит, еще и символизм мне люб.

Вот и вспомнила я, когда мы с сестрой перебирались через протоки тихой, мелкой речки с песчаными отмелями (надо было пробраться в пещеру), что ведь это та самая река Аа, или Ая (как поэтично, не то что Гауя), в которой здесь в долине Сигулды утонул юный поэт Иван Коневской много лет тому назад (потом выяснила, что 8 июля 1901 года)[324]. И времена были другие, и река с водоворотами губительными (не то что при нас, тоже летом), и книгу его я держала в руках, читая по ночам. И как характерно — у нас дома такое странное издание: Коневской. Стихи и проза. Посмертное собрание сочинений. Без года и места издания. Как будто вне времени и пространства — посмертная, вечная.

Таллин почудился нам страничками из старых сказок братьев Гримм. К узеньким улочкам мы уже привыкли в Риге, к развалинам — в Сигулде, но здесь замок Вышгород, мощные башни. Не вздумайте-ка охватить «Толстую Маргариту» или равнодушно миновать грозное страшилище, мрачно взирающее на вас со времен Ивана Грозного (башня Кик-ин-де-Кэк, уж точно заглядывает в каждую кухню — любопытная старуха).