Рене Кастр - Мирабо: Несвершившаяся судьба

• Название: Мирабо: Несвершившаяся судьба
• Автор: Рене Кастр
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-235-03086-2

Оноре Габриэль Рикети де Мирабо (1749–1791) — один из наиболее ярких деятелей Великой французской революции, блестящий оратор и публицист, бретер и любимец женщин, узник королевских тюрем и защитник монархии. Посмертное открытие его тайных связей с двором Людовика XVI привело к тому, что прах Мирабо вынесли из Пантеона великих людей Франции. Отношение к нему не раз менялось и в последующие годы. Автор данной книги, известный французский историк Рене де Кастр (1908–1987) видит в своем герое не авантюриста, а гения политики, пытавшегося примирить умеренных республиканцев с монархистами и избежать революционных потрясений, войны и террора. «Останься Мирабо жив, история Франции и Европы могла бы пойти другим путем» — этот неожиданный вывод автор книги подкрепляет кропотливым анализом биографии своего героя, его сочинений и мемуарных свидетельств современников.

---

Выдающиеся финансисты, такие как Кондорсе и Лавуазье, забили тревогу в связи с неразумным печатанием бумажных денег. Дюпон де Немур поддержал их, опубликовав очень умную брошюру под заглавием «Воздействие ассигнаций на цены на хлеб, написано другом народа»; в этом сочинении разбирались будущие отрицательные последствия инфляции и возвещался неизбежный и неконтролируемый рост цен на продукты питания.

Неккер, разделявший точку зрения экономистов, отказался от новой эмиссии банкнот. Мирабо, довольно сведущий в финансах (в свое время он подверг критике эмиссии Учетной кассы), повел наступление на Неккера 27 августа. Его весьма посредственная речь была составлена Рейбазом, в ней содержались размытые нападки на дефицит; он обвинял Неккера в косности и объявлял его совершенно неспособным успешно осуществить новую эмиссию.

Однако, опасаясь критики со стороны специалистов, Мирабо воздержался от того, чтобы расхваливать ассигнации. В «записках для двора» он даже соглашается с тем, что предполагаемая эмиссия преследовала политические цели и заключала в себе финансовые риски.

Хотя речь Мирабо и была безосновательной, он все же добился желаемого результата: отказавшись дать разрешение на новую эмиссию бумажных денег, Неккер подал в отставку.

Министр финансов оставил 2 миллиона ливров — половину своего состояния — в качестве гарантии государственной казне, однако его уход прошел без блеска. Неблагодарные и забывчивые французы не выказали уважения к государственному деятелю, которого боготворили тринадцать месяцев тому назад. Карету Неккера остановили в Арси-сюр-Об, и бывшему первому министру пришлось взывать к великодушию Национального собрания, чтобы ему разрешили продолжить свой путь в замок Коппе.

С исчезновением Неккера Мирабо получил все карты в руки; поэтому 27 сентября он вышел на трибуну, чтобы произнести новую речь о финансах. Общественность многого ожидала от этого выступления; уже месяц все только и говорили, что о новой эмиссии бумажных денег, высказываясь «за» или «против», в зависимости от того, доверяли Мирабо или нет.

Речь, которую он произнес, самая длинная и, возможно, наименее удачная из всех, имела, однако, далекоидущие последствия; она позволила Революции продолжиться.

Мирабо провел различие между плохой инфляцией и хорошей: плохая — это инфляция, как у американцев, из-за которой во время войны за независимость доллар упал до одной сороковой своей стоимости в золотом эквиваленте; причиной такого краха послужило то, что используемый тогда залог был иллюзорным, он ограничивался словами и доверием к государству. Совсем иначе будет с бумажными деньгами, гарантированными плодородными землями Франции и неистощимыми богатствами ее духовенства. Отказавшись выставить на продажу государственное имущество, Неккер усомнился во Франции. Мирабо мог с легким сердцем нападать на своего побежденного врага, придавая вес себе самому:

— Осмелиться быть великим, уметь быть справедливым — только такой ценой можно сделаться законодателем.

Как ни прискорбно, Национальное собрание проголосовало за то, чтобы напечатать эту посредственную речь, благодаря чему Мирабо частично отвоевал свою популярность.

Открылось ли посвященным всё значение аргументов Мирабо, какое они получат впоследствии? Историки, подчеркивавшие такую цитату из речи: «Выгода, разумеется, связывает эгоистов через их частную собственность с собственностью государства, с успехом революции», справедливо заключили, что в решении, принятом Собранием после речи Мирабо, Революция нашла принцип преемственности: отныне у нее был способ обеспечить свое финансирование.

Мирабо открыл эту истину прежде остальных; он слишком хорошо разбирался в финансах, чтобы понимать, что он неправ, отвергая аргументы Дюпона де Немура и осуждая Неккера. Но он заблуждался лишь в технических финансовых вопросах; он знал, что прав в плане управления; пока Национальное собрание и король смогут обеспечивать выплату ренты, платить жалованье государственным служащим и обеспечивать текущие государственные расходы, монархия продержится до восстановления порядка. Добившись эмиссии бумажных денег, обеспеченных имуществом духовенства, Мирабо хотел вовлечь всех французов в Революцию, в которой видел спасение монархии. Но из-за новой и трагической ошибки его судьбы произошло прямо противоположное: ассигнации позволили Революции продержаться до падения монархии; держатели ценных бумаг, обеспеченных национальным достоянием, поддержали республику, которая пришла на ее место. Поэтому, когда Мирабо, следуя своей логике, торжествующе писал Мовийону: «Это истинная печать революции», кое-какие серьезные умы спрашивали себя — не остается ли он по-прежнему бунтарем, восставшим против монархии в июне и октябре 1789 года?

II

И все же, если сопоставить все аспекты поведения Мирабо, оно всегда было логичным.

Изучая его записки с восемнадцатой по двадцать восьмую, составленные с 17 августа по 28 сентября 1790 года, можно обнаружить полную последовательность в мыслях — к несчастью, немного теряющуюся в отступлениях, уступках текущему моменту, порывах чувств.

«У этого человека вместо души — зеркало, где всё отражается и тотчас исчезает», — писал когда-то Друг людей о своем старшем сыне. Жесткость этого замечания справедлива, только если поверхностно проглядеть «записки для двора»; она смягчается, даже исчезает вовсе, если постараться копнуть поглубже. Цель, преследуемая Мирабо, неизменна: нужно свалить Лафайета, забрать власть над Национальным собранием, руководить королем.

Во время полутора месяцев, ознаменовавшихся падением Неккера и защитой ассигнаций, Мирабо негласно придерживался этой программы: чтобы завоевать Национальное собрание, он без колебаний пустился в финансовую демагогию, а параллельно сделал несколько иных заявлений, чтобы успокоить двор.

25 августа он выступил с докладом о международной напряженности, составленным от имени дипломатического комитета; в интересах нации он поддержал точку зрения монарха касательно внешней политики; защищая обязательства, содержащиеся в семейном пакте Бурбонов, заключенном в 1761 году, он призывал немедленно вооружить сорок пять кораблей, которые позволили бы напасть на Англию, если спор по поводу залива Нутка не удастся уладить дипломатическим путем.

Мирабо дважды выступил в защиту своего брата: уходя от преследования, Мирабо-Бочка пересек Рейн и сколачивал общину эмигрантов в Брейсгау. Действуя в том же направлении, Оноре Габриэль провел 3 сентября приказ о поздравлении местных властей, войск и национальных гвардейцев, подавивших восстание в Нанси. И эти залоги верности престолу подтверждались заявлениями в его записках, в которых он оправдывал свои высказывания, которые могли показаться подозрительными королю и королеве; такая позиция особенно четко проявилась в вопросе об ассигнациях.

Однако через одиннадцать записок, составленных в тот период, красной нитью проходят нападки на Лафайета, доверие к которому Мирабо хотел подорвать любой ценой; его настойчивость могла показаться почти ребяческой, если не знать, что под ней скрывается; если же вникнуть в суть дела, то она покажется невероятно ловкой. В самом деле, несмотря на депутатскую неприкосновенность, против Мирабо тогда начали политическую процедуру с целью его погубить; он заранее выстраивал свою защиту; если он преуспеет, то обвиняемым вместо него окажется Лафайет.

Именно под таким, непривычным углом зрения следует рассматривать довольно запутанные события, которые часто сводят воедино под общим названием «расследование Шатле».

Это расследование было начато в предыдущем году, чтобы определить виновных в событиях 5 и 6 октября; оно началось с самого прибытия Людовика XVI в Тюильри заботами муниципального следственного комитета; в конце ноября 1789 года комитет передал это дело в ведение Шатле — парижского управления уголовной полиции.

Вести дело оказалось непросто. Опасаясь себя скомпрометировать, муниципалитет отказался передать документы, находившиеся в его распоряжении; часть свидетелей, например, сто двадцать правых депутатов, которые в октябре подали в отставку вслед за Мунье, рассеялась по провинциям. К тому же наслоилось дело Фавра, так что следствие велось черепашьими темпами. Это не значит, что общественность им не интересовалась; газеты часто на него намекали; обычно упоминались два имени: герцога Орлеанского и Мирабо. Правые ожидали от возможного процесса окончательного падения Мирабо; левые думали, что судьи Шатле не могут судить беспристрастно, поскольку находятся в руках короля, и презрительно называли Шатле «прачечной королевы».

Столь противоречивые настроения не позволяли сделать окончательный вывод; процесс против действующих депутатов был юридически невозможен, пока Национальное собрание не распущено. По меньшей мере, так в те времена толковалась доктрина о парламентской неприкосновенности.