Рене Кастр - Мирабо: Несвершившаяся судьба

• Название: Мирабо: Несвершившаяся судьба
• Автор: Рене Кастр
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-235-03086-2

Оноре Габриэль Рикети де Мирабо (1749–1791) — один из наиболее ярких деятелей Великой французской революции, блестящий оратор и публицист, бретер и любимец женщин, узник королевских тюрем и защитник монархии. Посмертное открытие его тайных связей с двором Людовика XVI привело к тому, что прах Мирабо вынесли из Пантеона великих людей Франции. Отношение к нему не раз менялось и в последующие годы. Автор данной книги, известный французский историк Рене де Кастр (1908–1987) видит в своем герое не авантюриста, а гения политики, пытавшегося примирить умеренных республиканцев с монархистами и избежать революционных потрясений, войны и террора. «Останься Мирабо жив, история Франции и Европы могла бы пойти другим путем» — этот неожиданный вывод автор книги подкрепляет кропотливым анализом биографии своего героя, его сочинений и мемуарных свидетельств современников.

---

Почему бы королеве отказать в этом человеку, который хотел ее защищать? И разве не в характере Мирабо было, коснувшись губами королевской руки, прошептать с отнюдь не наигранным волнением:

— Мадам, монархия спасена!

Всё это выдержано в том же тоне, что и «записки для двора». Поэтому, вернувшись к кабриолету, где его дожидался племянник, Мирабо вполне мог сказать дю Сайяну:

— Она, конечно, королева, аристократка, но она поистине несчастна, и я ее спасу.

Менее чем через год, после возвращения из Варенна, Барнав скажет то же самое; а достойный доверия Ламарк сообщает, что после встречи в Сен-Клу Мирабо ему сказал:

— Ничто меня не остановит, я скорее погибну, чем не сдержу своих обещаний.

Похоже на истину…

VII

В самый день встречи в Сен-Клу Мирабо передал Ламарку восьмую записку: в ней он старался доказать, что революция не так сильно ослабила королевскую власть, как считали при дворе; абсолютная власть в законодательном плане всегда была мифом; в плане налогов монархия всегда была связана привилегированными сословиями и парламентом. Сегодня был сделан большой шаг вперед; признав ответственность министров, Национальное собрание отдало должное порядочности короля. С той единственной оговоркой, что до созыва Генеральных штатов король управлял бесконтрольно; передать собранию административные полномочия значило отречься от власти: «Управлять значит править; править значит царствовать; этим всё сказано. Разве не важно оказаться без парламентов, без автономных провинций, без церковных властей, без привилегированных сословий, без дворянства? Мысль о единственном классе граждан понравилась бы Ришелье; хотя внешнее равенство подходит для свободы, оно упрощает вершение власти».

Однако, несмотря на этот оптимистический вывод, Мирабо впервые со времени плана бегства короля 15 октября 1789 года видел вероятность гражданской войны. Чтобы ее избежать, нужно провести выборы, избрать умелых министров, приблизить к себе влиятельных депутатов и людей, применять щедроты и приманки королевской власти. По данному поводу Мирабо выступал за увеличение цивильного листа: он потребовал выделить 36 миллионов на содержание короля; Национальное собрание предоставило только 25, но и это уже давало престолу огромное могущество. Отныне король на законном основании располагал кредитами, которые приписывал себе «по своему усмотрению» до созыва Генеральных штатов; теоретически у него была гарантия того, что налоги на покрытие расходов двора всегда будут утверждены.

На взгляд Мирабо, это была значительная сила; он так этим дорожил, что ради принятия своего проекта даже проголосовал за предложение Матье де Монморанси об отмене дворянских титулов, хотя и с большой неохотой. «Назвав меня Рикети, Европу вывели из равновесия на три дня», — писал он. Вернувшись домой после голосования, Мирабо сказал своему лакею: «Если ты позабудешь назвать меня „господин граф“, я сломаю свою трость о твою спину». Если этот анекдот грешит в деталях, он все же верен по своему духу.

Аристократ в душе, парвеню в манерах, Мирабо жаждал почестей, особенно с тех пор, как он стал располагать денежными средствами; прежде всего ему хотелось быть избранным председателем Национального собрания на те две недели, в течение которых будут отмечать праздник Федерации.

К несчастью, встреча в Сен-Клу не была сохранена в полнейшей тайне, как было условлено. Уже 5 июля монсеньор де Фонтанж писал: «О субботней поездке распространяются кое-какие слухи; похоже, это просто болтовня».

Увы, он рассуждал слишком оптимистично; два дня спустя Мирабо сообщил двору, что в Разыскной комитет поступило анонимное письмо: «Сие письмо написано столь дурным почерком и пестрит таким количеством орфографических ошибок, что я почел его за личное для себя оскорбление. Утверждают, что его нашли в парке Сен-Клу, в понедельник или во вторник, накануне или за день до моей мнимой встречи».

Пресса подхватила эти слухи: «Говорят о глухих угрозах Рикети-старшего в Сен-Клу», — уверял Марат в «Друге народа».

В парижских кругах имела ход анонимная брошюра под заглавием «Ночная встреча Оноре Габриэля де Рикети, бывшего графа де Мирабо, с королем в Сен-Клу 2 июля 1790 года».

Хотя доказательств не было, эти слухи не давали покоя. Натиск на Мирабо велся тысячами других методов, некоторые из них напоминали собой самые подлые полицейские приемы. Некий Труар де Риоль, вероятно двойной агент, был арестован в Бургуэне; при нем оказались бумаги, которые навели на него подозрение в контрреволюции, в их числе — «письмо, приписываемое графу де Мирабо, хоть и не написанное его рукой», и документ, начинающийся такими словами: «Мирабо-старший — негодяй, готовый продаться кому угодно». Арестованного заключили в тюрьму и начали расследование, которого мы еще коснемся.

Совокупность этих досадных инцидентов вызвала у Мирабо еще более острое желание стать председателем Национального собрания. Это укрепило бы его положение в парламенте, он с полным основанием полагал, что с большей пользой будет служить королю, если это назначение первостепенной важности совпадет с масштабными мероприятиями, намеченными на 14 июля 1790 года.

В праздновании первой годовщины взятия Бастилии приняли участие все слои общества, но зачастую по противоречивым причинам: для левых оно должно было стать окончательным торжеством над врагами революции; для правых — проявлением единства нации и средством сохранить то, что еще можно спасти; нужно было оставить в силе право собственности, заставить соблюдать законы империи и уважать власть монарха.

Эти расхождения во взглядах в полной мере открылись зрителям, следившим за приготовлениями к празднику на Марсовом поле: с одной стороны, под стягом, украшенным изображением большого ножа с надписью «Дрожите, аристократы, вот подмастерья мясников», люди таскали камни, распевая «За ira»; с другой стороны, герцогиня де Люинь во главе женской делегации толкала тачку из красного дерева, подавая пример в труде, тогда как между двумя этими группами орудовал киркой дом Жерль, возглавляя делегацию монахов.

Чтобы взять власть над разрозненным национальным единством, Мирабо следовало предпринять непростые шаги; он прощупал намерения Талейрана, несмотря на ссору; епископ Отенский, который должен был служить праздничную мессу, согласился бы взять Мирабо в певчие, а следовательно, не стал бы возражать против его избрания председателем.

Напротив, Лафайет, наверняка бывший в курсе нападок на него, был непримирим. Он рассказал в своих мемуарах, что, «не противясь избранию Мирабо председателем при иных обстоятельствах, в данный момент хотел бы видеть на этом посту добродетельного патриота и прямо об этом заявил».

Мирабо отправил к генералу на разведку своего друга Фрошо. Лафайет ответил исторической фразой, проникнутой тщеславием:

— Господин де Мирабо очень плохо ведет себя со мной. Я превзошел могущество английского короля, власть короля французского, ярость народа, и я не уступлю господину де Мирабо.

Передавая эти слова Ламарку, Мирабо сопроводил их презрительным комментарием:

— Это вызвало бы смех в балагане, но поверьте, дорогой граф, рано или поздно он заплатит за эти слова, открывающие, до какой степени он ничтожен и тщеславен.

Правду сказать, и Мирабо, и Лафайет ясно представляли себе положение дел: великое народное торжество, к которому шли приготовления, требовало триумфатора.

Мирабо думал, что, будь он председателем Национального собрания, этим победителем может стать он; точнее, заняв первый пост в государстве, он смог бы своим присутствием навязать власть короля и попрочнее усадить Людовика XVI на троне.

Лафайет полагал, что та же роль по праву принадлежит ему как главнокомандующему; он присовокупит к ней свою военную славу, гарцующего коня и позолоту мундира. Мудрая психология толпы не даст промашки.

Людовик XVI не стал произносить речь, которую подготовил для него Мирабо; он неловко принес присягу, в которую не верил, и хотя полтора миллиона человек повторили ее слова вслед за ним, их восторг проистекал больше из их единства, чем из присутствия правителя.

Присутствие Мену — безвестного депутата, которого Собрание избрало своим главой на эти две недели, — было едва замечено, а вымокший под дождем мэр Парижа Бальи не имел никакого успеха.

Все взгляды были обращены на генерала Лафайета, застывшего перед алтарем на своем белом коне. Талейран, поднимаясь по ступенькам, говорил своим помощникам Луи и Гобелю: «Не смешите меня».

Когда Лафайет принес присягу, толпа хлынула волной; безбожники склонялись перед своим кумиром; генералу целовали руки, сапоги, седло, даже круп его коня.