Луис Эмедиату - Зеленые годы

• Название: Зеленые годы
• Автор: Луис Эмедиату
• Издательство: Институт соитологии
• Жанр: Эротика
• Год: 2005
• ISBN: 5-9637-0050-7

«Зеленые годы» — сборник рассказов известного бразильского писателя Луиса Фернанду Эмедиату, проникнутых Чувственностью, Молодостью и Жизнелюбием, которых не может заглушить даже самая жестокая диктатура.

Читатель ощутит кипящие бразильские страсти через удивительное сочетание трогательных историй взросления героев, их любовных и дружеских отношений на фоне мрачных политических катаклизмов, оказывающихся то близкими и узнаваемыми, то ошеломляющими и шокирующими.

---

Мы были молоды. Депутат продолжал свою тарабарщину, а мы понемногу отдалялись от него. Вскоре вернулся профессор, который носился со своим пупком, словно курица с яйцом. Афонсу, совершенно пьяный, ушел с обнимку с Уго. Лусия грустно улыбнулась и повернулась спиной. Я и не заметил, как она ушла, и вроде бы в одиночестве.

Депутат продолжал свою речь, когда я опять помчался в туалет, где меня снова вырвало. Глаза у меня были красные, рот полон блевотины, и в этот момент я снова посмотрел на стену, где было написано: «Смерть тирану!».

— На таком собрании интеллектуалов, — продолжал витийствовать депутат, — нельзя не упомянуть о цензуре, на которую ныне столько нападок. Да, цензура — это зло, когда плохи цензоры. С этим я согласен. Я категорически против того, чтобы литературные сочинения подвергались цензуре. Будучи выставлены на книжных полках, они не привлекают всеобщего внимания. Мы — страна безграмотных, господа. Литература опасности не представляет.

Е…ться в ж… совсем не больно. Попробуй!

— Другое дело — кино, куда ради развлечения ходят люди всех возрастов и классов. Вот где действительно нужна цензура! И не какая-нибудь, а строгая цензура, способная обуздать безнравственность, которая захлестнула наш кинематограф неизвестно во имя чего. Такая безнравственность не может быть терпима или легализована. Нет свободы мысли или творчества в стране, где люди ведут себя как собаки.

Да пошел ты на хрен, мать твою за ноги!

— Чтобы предоставить полную свободу распутству, разложению, порнографии в кино, министр юстиции счел за благо отвести особые кинозалы, где допускается безнравственность, непристойность, кинематографические излишества, как это принято в некоторых странах. Пускай их посещают те, кто желает валяться в дерьме и добропорядочной жизни предпочитает разврат.

Ну, блин, мать твою растак и разэтак!

— Отношения полов прекрасны тогда, когда сочетаются со скромностью, сдержанностью, когда не выставляются напоказ, а остаются глубоко личным делом влюбленной пары. Добро, красота и разум в любую эпоху развития человечества соседствуют с безнравственностью, бесстыдством и растлением. Так что мы не хотим, да и не должны ратовать за полную свободу от цензуры, ибо это несомненно ввергнет нас в бездну варварства, аморализма и половой распущенности.

Смерть тирану!

Пошатываясь, я вернулся в зал. Речь депутата была встречена аплодисментами, хотя никто так толком и не разобрался, защищает он или порицает цензуру. Я подошел и, разинув рот, изо всех оставшихся сил обеими руками пожал ему руку.

— Великолепно! Просто великолепно, господин депутат. Изумительно!

Депутат разразился принужденным смехом и чуть не свалился с ног — к счастью, кто-то его поддержал. Тут к нему подошел человек в костюме-тройке и шепнул на ухо:

— На президента совершено покушение. Полиция разогнала толпу дубинками и слезоточивым газом. По злоумышленнику открыли пулеметный огонь, он убит на месте. Вам следует пройти со мной. Главнокомандующий ранен.

И он увидел своего брата еще совсем маленьким, беззащитным ребенком, играющим с другими детьми. Не таким ли беззащитным ребенком он и погиб в застенке, разве что немного подросшим да осмелевшим? И он снова погрузился в бред и, одурев от тоски и страдания, поднялся с кровати и стал бесцельно слоняться по комнате. И снова до него доносились голоса, произносившие знакомые слова, исходящие, как ему показалось, из уст главнокомандующего. Потом он снова рухнул на кровать, но как только снова начал погружаться в бред, треск пулеметных очередей привел его в чувство. Его слух терзал женский визг, детский плач, крики и стоны раненых. Он слышал топот ног, натыкающихся на поверженные тела, и снова треск пулеметных очередей, крики, стоны и детский плач. Почти ничего не соображая, он встал с кровати, которая стала ему ненужной, и снова перед ним предстало детское тельце брата, игравшего с другими детьми много лет назад, и он вспомнил, как его брат подрастал, мужал и креп — если бы только не эта худоба и не угри на лице! — а потом увидел, как юноша плюет в лицо полковнику, как люди в штатском насилуют невинную плоть, а он стоит, привязанный к столбу, и тут появляется человек в форме и докладывает полковнику, что парнишка умер.

Он вскочил с кровати, словно одержимый, бросился к окну, посмотрел в разверзшуюся перед ним пропасть, на дне которой серая масса народа расступалась перед пулеметными очередями, высунулся из окна, наблюдая, как народ бежит с площади в День независимости, и даже не обернулся перед тем как перебросить ногу через подоконник и сорваться с высоты с плачем и криком: «Да здравствует Бразилия!». Пока его тело рассекало пространство, ему виделось избитое лицо юноши, умирающего от боли и стыда.

Сузана задрала левую ногу, и Олаву увидел маленькую черную родинку на внутренней поверхности ее бедра. Она засмеялась, а он смотрел, как она голая катается на постели. Сузана повернулась спиной, и Олаву залюбовался ее плотно сжатыми крепкими ягодицами.

— Да здравствует Бразилия! — крикнул он, подбегая к постели.

Сузана довольно рассмеялась и спросила, не прикажет ли он президенту уйти.

— Куда уйти, моя хорошая?

— Во дворец Алворада, куда же еще! — ответила она, раздвигая ноги.

— Оп-па! — воскликнул Олаву, зарывшись головой между ног Сузаны. Он ощутил пряный аромат, исходивший от стройных бедер и крепких ног, и слегка провел языком по Сузаниным половым губам.

— Не сейчас, моя хорошая. В конце концов, кто я такой, чтобы приказывать президенту?

Сузана обхватила ногами голову Олаву, да так сильно, что он едва не задохнулся.

— Ультиматум! Или ты сейчас же приструнишь этого придурочного президента, или я тебя задушу…

— Умру, но против отчизны не пойду! Готов погибнуть во славу Бразилии в День независимости! Да здравствует демократия!

Сузана рассмеялась и отпустила его. Олаву обнял ее и стал целовать ей груди. Она закрыла глаза и расслабилась. Олаву потрогал ее лоно и убедился, что оно влажное. Она застонала, прося, чтобы он поскорее в нее вошел, и он не замедлил это сделать. В этот момент ему почему-то вспомнился бравый облик главнокомандующего, увешанного звездами.

Мы видели, как президент вернулся на трибуну. Мы видели, как главнокомандующий что-то шептал на ухо президенту. Мы видели, как президент нахмурился, глядя на народ вокруг трибуны. Мы слышали выстрел и видели, как главнокомандующий с криком упал. Мы видели, как президент спрятался за спиной людей в строгих костюмах и как полиция окружила трибуну. Мы видели, как бежит толпа и слышали, как строчит пулемет. Мы видели мужчину в черном, который упал, подкошенный пулеметными очередями. Мы видели женщину, которая бросилась к нему и тоже упала, вся окровавленная. Мы видели ребенка нашего возраста, который упал на мостовую с простреленной грудью. Мы видели, как полиция избивает мужчин, женщин и детей. Мы слышали командирские окрики: а ну, расходитесь, расходитесь, сукины дети. Мы видели, как танки давили людей, чтобы подъехать к трибуне. Мы видели, как пулеметчики целились в нас. Мы подчинились учителю, который велел нам спокойно продвигаться к автобусу. Мы прошли по узкой улочке и увидели, как толпа собирается вокруг человека, распластанного на мостовой. Мы видели, как из больницы выходят плачущие мужчина и женщина с ребенком на руках. Мы видели другую женщину с четырьмя детьми нашего возраста, которая тоже плакала и, казалось, кого-то искала. Мы видели парня и девушку, которые, обнявшись, стояли на углу и целовались, и вдруг парень стремительно побежал с криком: «Да здравствует Бразилия!». Мы видели, как на большой скорости проносилась черная машина президента с сопровождением под неистовый вой сирен. Мы видели худого плачущего парня, блюющего у стены, на которой он нацарапал углем: «Смерть тирану!». Мы спрашивали учителя, что это значит, а тот ответил: вы еще дети, вам еще рано это знать. Мы, однако, настаивали, учитель рассердился и сказал: всему свое время, всему свое время. Мы еще ничего не знали, но о многом догадывались. Мы шли вперед, со своими сомнениями, неразрешенными вопросами и тайными надеждами.

He перешедши за Иордан

Я умру в сей земле, не перешедши за Иордан, а вы перейдете и овладеете тою доброю землею.

Второзаконие, IV, 22

Я собирала книги и тетрадки, когда зазвенел звонок. Было еще слишком рано, отворить было некому. Я спустилась по лестнице и открыла дверь, хотя была еще в ночной рубашке. Кто там — молочник, булочник или еще кто? Но стоило мне приоткрыть дверь, как ее толкнули со всего размаху. Высокий мужчина со шрамом на лице схватил меня за руку. Мне хотелось крикнуть, позвать на помощь, но он наставил на меня пистолет. Не выпуская моей руки, он вытолкал меня из квартиры. Для меня это не было неожиданностью — как часто я вздрагивала, воображая подобную сцену, — но мне не верилось, что это произойдет так скоро.