Туре Гамсун - Спустя вечность

• Название: Спустя вечность
• Автор: Туре Гамсун
• Издательство: Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-93381-232-3

Норвежский художник Туре Гамсун (1912–1995) широко известен не только как замечательный живописец и иллюстратор, но и как автор книг о Кнуте Гамсуне: «Кнут Гамсун» (1959), «Кнут Гамсун — мой отец» (1976).

Автобиография «Спустя вечность» (1990) завершает его воспоминания.

Это рассказ о судьбе, размышления о всей жизни, где были и творческие удачи, и горести, и ошибки, и суровая расплата за эти ошибки, в частности, тюремное заключение. Литературные портреты близких и друзей, портреты учителей, портреты личностей, уже ставших достоянием мировой истории, — в контексте трагической эпохи фашистской оккупации. Но в первую очередь — это книга любящего сына, которая добавляет новые штрихи к портрету Кнута Гамсуна.

На русском языке публикуется впервые.

---

В конце церемонии исполнили «Весну» Грига, гроб опустили и все было окончено. Его воля была выполнена до конца.

Годы, последовавшие за смертью отца, не стали легче для матери и других обитателей Нёрхолма. Ее многочисленные письма этого периода отмечены унынием и тоской. Многое из того, что случилось, я знаю и из ее книг и из биографий, написанных другими, поэтому не буду следовать за нею день за днем, но остановлюсь на том, что выделяет она сама. Насколько я помню, в наши общие счастливые времена она бывала и веселой, и счастливой, и находчивой, и остроумной. Но еще с молодости она имела склонность к депрессии, меланхолии, одиночеству и задумчивости. Было ли это наследство от ее матери, всегда печальной старухи?..

На почтовой открытке с черной каймой она написала мне после смерти отца:

«Нёрхолм 4.3.52.

Поздравляю тебя с 6 октября!

Глупая формула, но я желаю тебе в этот день, как и во все остальные, чтобы в твоей судьбе появилось хоть немного удачи. Я особенно хорошо помню свое сорокалетие. Меня так угнетало, что я уже такая старая, что весь вечер я провела в лесу в полном одиночестве, разожгла костер, чтобы спастись от ноябрьского холода, сидела там и не хотела никого видеть. А теперь, в семьдесят лет, мне кажется, что с тех пор прошло совсем мало времени, так быстро оно бежит у стариков.

У меня нет денег, чтобы купить тебе подарок, который мог бы тебя порадовать. Поэтому посылаю тебе эти носовые платки, которые я подарила папе двадцать лет назад…»

Время с его тяготами, горем и заботой, часто вызывало сильные чувства и откровения, которые она адресовала и Сесилии и мне, такие, как, например, в письме, датированном: Нёрхольм, 13.3.52.

«Я получила письмо от С. о том, что Сигурд Хуль и Том Кристиансен намерены выступить с осуждением папы по радио{134} 23 числа. Передача должна называться „От Ницше к Гитлеру“, и Хуль будет читать отрывки из „Голода“, которые должны показать, что папа был прирожденный изменник родины. Сесилия знает несколько человек в руководстве радио и прислала мне черновик своего протеста, по-моему, совершенно замечательного. Он написан с достоинством и очень убедительно, это протест верной любящей дочери. Я считаю, что она должна отправить это письмо. Неужели недостаточно той трусливой мести, которую позволил себе Хейберг в день смерти папы?

Еще до того, как я получила письмо Сесилии, я сама написала Сигурду Хулю и откровенно высказала ему свое мнение о его (и других) поведении. Так что если он после этого все-таки будет продолжать заниматься осквернением праха, то ни я, ни Сесилия в этом не виноваты. Необходимо бороться за то, что тебе кажется правильным или ты уверен, что это правильно. Можешь считать, что это бесполезно, но от уступчивости пользы еще меньше. Человек становится ущербным, находясь в этом зле, лицемерии, лжи и жульничестве, я слишком долго молчала и накопила слишком много горечи…»

Пока она работала над продолжением двух статей для немецкого журнала «Нойе Иллюстрирте» (продолжение так и не было закончено), я получил от нее письмо с почтовым штемпелем от 9.5.52.

«…По-моему, просто невозможно не упомянуть Грига. То есть имя я могу и не называть. Но его предательство, его неблагодарность и бессердечие образуют центр тяжести в папиной трагедии, именно это сделало последние папины годы такими убогими. Когда папа вышел из Психиатрической клиники с заключением Лангфельдта, он, восьмидесятивосьмилетний старик был настолько безвреден (и даже невменяем), что любой человек должен был оказать ему немного человеческого сострадания, не рискуя ничем для своих глубоко национальных чувств. Грубый отказ Грига был слишком бессердечен, тем более, что он очень обязан папе, и лично и как директор издательства. Благодаря Лангфельдту и Ко, папа остался тогда один как перст, можно представить себе, как письмо Грига должно было повлиять на его гордую и уязвимую душу. Он, ничего не подозревая, написал своему другу и издателю… Ведь последнее письмо Грига содержало сердечную благодарность за то, что мы вытащили его из Грини. И уж, безусловно: пока папа сохранял ясность сознания, он вовсе не ненавидел Лангфельдта, другое дело, Григ, ведь Грига он считал своим другом…»

В силу многих обстоятельств мне трудно выразить свою точку зрения на отношения Харалда Грига с моим отцом. Они закончились так, что я просто отступил перед сильными словами и выражениями. Как я уже говорил, в отношениях со мной Григ всегда был корректен, даже дружелюбен, и во время и после войны. Правда, на это имелись свои причины, и не я единственный знал, что Григ после освобождения оказался в сложном положении, что, наверное, требует своего объяснения, ведь двое других, посаженных по тому же делу, все еще находились в Грини. Думаю, совершенно ясно, что он боялся проявить расположение к своему старому другу Гам суну и что мы с мамой с «национальной» точки зрения, возможно, даже оказали ему медвежью услугу, освободив его. Это одно объяснение, другого я найти не могу, и оно полностью соответствует мудрости, гласящей, что каждое доброе дело создает человеку врага.

И читая снова письмо мамы, которое я процитировал выше, я опять вспоминаю атмосферу того времени, подавленность, одолевавшую ее каждый день и редко сменявшуюся более светлым взглядом на жизнь.

И все-таки ничто не стоит на месте. Мне вспомнилось одно из тех поразительных событий, которые, в виде исключения, позволяют верить в добро.

За год до смерти отца газеты сообщили сенсационную новость: Кнут Гамсун выбран кавалером эксклюзивного «Общества Марка Твена». Отец оказался там единственным норвежцем в компании Черчилля, Трумена, Бернарда Шоу и других знаменитостей. Мама написала: «Это хоть немного обрадовало папу».

Позже, через два месяца после его смерти, ему пришло приглашение стать членом общества «The Academy of Political Science, Columbia University»[61]. Академия могла похвастаться такими именами, как Черчилль и Эйзенхауэр.

Поэтому мы все некоторое время надеялись, что что-то изменится. Григ прислал фру Страй — не лично отцу — новый каталог «Гюлдендала» и просил ее «показать его Гамсуну». В каталоге была большая фотография отца, известная с хороших времен, сделанная Вилсе во время сбора урожая в Нёрхолме. И выстроенное в шеренгу отцовское собрание сочинений. Сигрид Страй, испытывая к отцу самые сердечные чувства, описала эту последнюю трогательную встречу с отцом в своей книге «Мой клиент Кнут Гамсун».

Однако настроения меняются, они либо исчезают, либо затмеваются другими. И все-таки нам всем казалось необычайно важным следить за всеми колебаниями общественного мнения, оценивать отголоски судебных процессов, изучать все выступления «за» и «против» Гамсуна в литературе и ежедневной прессе и при этом сводить концы с концами, держа долги под контролем. В основном это стало главной ношей моей матери и всей нашей семьи на ближайшие годы.

43

Весной через год после смерти отца на одной вечеринке в ателье Ханса Унсета Сварстада, сына Сигрид Унсет, на Габельс гате — 7, я познакомился с Марианне.

После «свадебного путешествия» в Мюнхен в мае, где мне предстояло вести переговоры с «Пауль Лист Ферлагом» о новых изданиях и деньгах и после того, как мы вместе посетили Гулбранссонов в Шерерхофе, мы поженились в день рождения отца, 4 августа 1953 года. У нас родилось двое детей, Тургейр — в 1955 году и Регина в — 1962.

Как коротко это звучит. И какой долгой оказалась наша совместная жизнь. И мы не считаем случайностью, что Кристианне и Ханс Сварстад оказались нашими самыми близкими друзьями. Мы всегда считали, что все, связанное с нашей первой встречей, нужно не только помнить, но и бережно хранить.

Вообще-то можно было подумать, что и для Ханса, как сына Сигрид Унсет, и для меня, как сына Кнута Гамсуна, отнюдь не естественно стать близкими друзьями. Наши знаменитые предки даже не разговаривали друг с другом. Речь идет не о вражде, но отношения между ними были очень официальные.

Лично они никогда не встречались, очевидно потому, что у них был разный круг общения и друзей. А еще и потому, что оба уважали известное всем отношение друг друга к отвлекающим людям и обстоятельствам, потребность каждого в уединении и покое для работы.

Определенное сходство в трезвом взгляде на жизнь тоже сыграло свою роль, как и консерватизм, свойственный им обоим. То, что Сигрид Унсет перешла в католичество, интересовало отца лишь постольку, поскольку это привлекло всеобщее внимание и об этом говорилось в церковных и литературных кругах. Собственно, подобное отступление от норвежских обычаев должно было отцу понравиться и вызвать особый интерес. Он и сам когда-то вышел из государственной церкви. Но, находившийся в плену старинного взгляда на женское творчество, отец редко читал «женские романы». У него был некоторый неудачный опыт знакомства с присылаемой ему продукцией — называть имен я не стану.