Туре Гамсун - Спустя вечность

• Название: Спустя вечность
• Автор: Туре Гамсун
• Издательство: Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-93381-232-3

Норвежский художник Туре Гамсун (1912–1995) широко известен не только как замечательный живописец и иллюстратор, но и как автор книг о Кнуте Гамсуне: «Кнут Гамсун» (1959), «Кнут Гамсун — мой отец» (1976).

Автобиография «Спустя вечность» (1990) завершает его воспоминания.

Это рассказ о судьбе, размышления о всей жизни, где были и творческие удачи, и горести, и ошибки, и суровая расплата за эти ошибки, в частности, тюремное заключение. Литературные портреты близких и друзей, портреты учителей, портреты личностей, уже ставших достоянием мировой истории, — в контексте трагической эпохи фашистской оккупации. Но в первую очередь — это книга любящего сына, которая добавляет новые штрихи к портрету Кнута Гамсуна.

На русском языке публикуется впервые.

---

И хотя часть лживой пропаганды, направленной против меня, была в суде опровергнута, меня должны были строго покарать „из-за одного моего имени“.

Господин директор сам знает моего мужа. Думаю, Вам должно быть ясно, кто из нас доминировал в наших отношениях. Он был человеком, который никому не позволял диктовать ему, какое у него должно быть мнение. И меньше всего мне, особенно в престарелом возрасте, с годами он стал очень упрямым.

Поскольку я ни минуты не сомневаюсь в порядочности господина директора, мне кажется, что ему должно претить пользоваться такими злобными и ложными мотивами против меня и моих, по его словам, „совершенно замечательных книг для детей“.

Если издатель должен считаться с критикой, я тоже готова снова с ней считаться. Но, возможно, что-то происходит за моей спиной?

Я впервые слышу, что моя статья была „в высшей степени неудачна“.

Фру Страй не нашла ее такой уж неудачной, во всяком случае, она по собственной инициативе позволила газете „Агдерпостен“ перевести ее и опубликовать без сокращений.

У меня создалось впечатление, что статья достигла своей цели и вызвала симпатии и интерес к Гамсуну в широких кругах. А не только в одном определенном „кругу“. Особенно в Средней Европе, Германии,

Австрии и Швейцарии. Я получаю множество писем и вырезок из газет — все отзывы положительные.

Господин директор, мы по-разному смотрим на это. Я вовсе не хочу, чтобы эта статья или мои действия во время войны были „забыты“. Я только хочу, чтобы ничего не искажалось. Думаю, это не может мне повредить, это никому не может повредить, и скрывать мне нечего.

Уважающая Вас Мария Гамсун».

«Нёрхолм 16 окт. 51.

В последние недели все мое время поглощает уход за папой. Возможно, он временами теряет сознание, потому что часто падает, но успевает за что-нибудь ухватиться, так что удар бывает не слишком сильным. Однако поднять его ужасно трудно, сначала я сажаю его на низкий сундучок, потом на скамейку, потом уже на стул. Наверное, он падает потому, что устает сидеть или лежать. Теперь я вбила в стену позади стула крюк и обвязываю его веревкой, когда мне надо отойти от него. Он не возражает против этого, только похлопывает меня по руке, он, бедняга, — сама доброта. Ты спрашиваешь, не проясняется ли у него сознание. Чуть-чуть, иногда. Бывают минуты, когда он говорит разумно о том, что происходит. Но голос у него очень слабый. И как правило это быстро проходит — через час или около того. И он снова бессвязно что-то бормочет, слов почти не разобрать. Как раз сегодня вечером некоторое время сознание у него было совершенно ясное, и я передала ему привет от тебя и детей. Он все понял и поблагодарил. Память у него бывает проблесками. Иногда он по нескольку дней не помнит моего имени, называет то фрёкен, то фру. Но узнает он меня всегда и крепко держит, когда я хочу отойти. Думаю, он больше не чувствует себя несчастным, если только я сижу рядом, кормлю его, поправляю тряпки, на которых он лежит, глажу временами по руке, он уже доволен. Больно на это смотреть. Было бы легче, если бы он был в сознании и не отключался.

Фру Страй хочет сделать еще одну попытку через Гиерлёффа, чтобы кто-нибудь вступился за папу перед комитетом юстиции или как он теперь называется, кажется, департамент. Очень многие, в том числе и сама фру Страй, считают, что приговор несправедливый и в моральном и в юридическом отношении. Если бы можно было подключить к этому делу нужных людей, у нас появилась бы надежда получить обратно часть того, что у нас отобрали.

Не можешь ли ты при случае сказать Шиббю, что Гамсуну с женой назначили содержание по старости семьдесят восемь крон в месяц? Это местные власти прислали нам анкету без всякого обращения с нашей стороны…»

19 ноября 1951 года маме исполнилось семьдесят лет. Ее детские книги так и не вышли, но несмотря на иллюзии, которые она все-таки питала, несмотря на страшно утомительный уход за отцом, который она взвалила на себя и с которым справлялась без посторонней помощи, она бывала рада, когда чувствовала, что ее окружают теплом и пониманием.

Уже на следующий день она пишет:

«Прежде всего я благодарю вас всех! Я получила целую кучу подарков, за которые очень благодарна, а также письма, телеграммы, цветы и посылки. Но больше всего меня порадовала посылка из Хёна! Прекрасное блюдо — или вернее миска — с поздравлением, написанным на ней всеми, кто в доме умеет писать! Вот это радость!..

Поскольку папа очень плох, я провела этот день наверху, не сказав ему, какой это день. А знакомым, которые могли неожиданно прийти к нам, сообщила, что приходить не надо. Бёлле заглянул во время прогулки и поздно вечером доктор Смит, а больше никто. Я получила сорок телеграмм, а письма будут приходить еще несколько дней».

Легче ли был для нее месяц между ее днем рождения и Рождеством? Нет, конечно, нет, да и для отца тоже. Письма, которые я получал, рассказывают о трудностях, которые день за днем приходилось преодолевать маме, Арилду и Брит — несбывшиеся надежды, нехватка денег, отсутствие помощников и в доме и на усадьбе и долгий рассказ о медленном и неотвратимом приближении папы к концу. Мне и сейчас больно, когда я пытаюсь по кусочкам восстановить этот процесс распада, который подробно описан в книге Торкиля Хансена, с которым я по понятным причинам себя даже не сравниваю. Может быть, молчание с самого начала было бы лучше.

Чтобы закончить, я хочу только привести отрывок из маминого письма, которое я получил сразу после Рождества 1951 года.

«Нёрхолм 26.12.51.

В сочельник папа был в полном сознании, но очень подавлен. Он бурно разрыдался, сказал, что он всем нам испортил жизнь. С большим трудом я немного успокоила его. Он уснул заплаканный и усталый и спал, пока не пришло время зажигать елку, тогда я ушла, чтобы водить с малышами хоровод. Они были не совсем здоровы, поэтому мы рано разошлись. Но и я тоже не выдержала, вспомнила прежние годы, когда папа сам украшал елку и заботился о горе подарков для нас всех…»

Год промчался. Наступил январь, а потом и февраль 1952 года.

Мама ухаживала за ним и не покидала его, и я пользовался телефоном соседей, чтобы все время быть в курсе событий. Я уже совсем собирался поехать в Нёрхолм, но опоздал. Я привожу отрывок из письма мамы к Сесилии и ее мужу:

«Нёрхолм 18, вечер.

…Папа спит уже двое суток, он лежит тихо и только дышит немного чаще, чем обычно. Я сижу в соседней комнате, с открытой дверью, и жду, когда в той комнате станет совсем тихо. Я рада, что он уходит во сне, больше ничего не чувствует, не стонет и не жалуется. Я также рада, что он нисколько не боялся смерти, о которой раньше думал с ужасом. Наверное, это означает только то — хоть это и печально, — что из двух зол, жизнь и смерть, последняя все-таки меньшее зло.

Он всегда верил в жизнь после смерти, и никакого страха, что его плохо примут там, по ту сторону, у него не было

Он верил в доброго Бога.

Я рада, что сижу здесь. Но это все же немного странно, я чувствую себя такой одинокой теперь, когда наши дороги разошлись… Странный переход, а я всегда ненавидела переходы, я люблю продолжительность, прочность, даже если она приносит страдания.

Я снова берусь за письмо. Сейчас второй час ночи, папа только что умер».

«19.2.52. Арилд помог мне уложить его, закрыть рот и глаза».

Невозможно придумать ничего более простого, чем его похороны, так распорядился он сам. Харалд Григ прислал телеграмму, позвонил по телефону и попросил, чтобы «Гюлдендалу» было разрешено взять на себя расходы по похоронам. Ни у мамы, ни у кого из нас не было причин не согласиться с этим. Мы приняли это с благодарностью.

Вообще все проходило без цветов и речей. Автомобиль от бюро ритуальных услуг забрал гроб, который мы с Арилдом накрыли норвежским флагом. Этот флаг, сколько я себя помню, он всегда поднимал 17 мая. И больше никогда.

Только самые близкие присутствовали в крематории в Арендале. Никакого пастора, никакого отпевания, но я попросил органиста, который был предоставлен к нашим услугам, сначала исполнить «Грезы» Шумана — произведение, название и мелодия которого были взяты словно из отцовской души. Мама вышла вперед, положила единственную розу на гроб и сказала несколько слов, которые были записаны на бумажке, эту бумажку она потом отдала мне.

Прощай, Кнут, и спасибо за компанию. Не всегда было легко идти с тобой в ногу. Иногда тебе приходилось ждать меня, иногда — мне тебя.

Случалось, что наши пути расходились, но так или иначе мы снова находили друг друга. Спасибо, Кнут, и прощай.

В конце церемонии исполнили «Весну» Грига, гроб опустили и все было окончено. Его воля была выполнена до конца.