Туре Гамсун - Спустя вечность

• Название: Спустя вечность
• Автор: Туре Гамсун
• Издательство: Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-93381-232-3

Норвежский художник Туре Гамсун (1912–1995) широко известен не только как замечательный живописец и иллюстратор, но и как автор книг о Кнуте Гамсуне: «Кнут Гамсун» (1959), «Кнут Гамсун — мой отец» (1976).

Автобиография «Спустя вечность» (1990) завершает его воспоминания.

Это рассказ о судьбе, размышления о всей жизни, где были и творческие удачи, и горести, и ошибки, и суровая расплата за эти ошибки, в частности, тюремное заключение. Литературные портреты близких и друзей, портреты учителей, портреты личностей, уже ставших достоянием мировой истории, — в контексте трагической эпохи фашистской оккупации. Но в первую очередь — это книга любящего сына, которая добавляет новые штрихи к портрету Кнута Гамсуна.

На русском языке публикуется впервые.

---

Итак, в 1942 году (даты я не помню) я предпринял новую попытку освободить Грига. Одновременно мама пыталась отменить один смертный приговор, поэтому мы вместе поехали в Скаугум к Тербовену. Теперь у меня был план. Я привел такой аргумент: моя работа в „Гюлдендале“ очень непроста. Чтобы издательство нормально работало, необходимо, чтобы Григ, поскольку он блестящий профессионал, имел возможность помогать мне словом и делом. Но если он останется в Грини, это будет весьма затруднительно. На другой день Грига освободили.

Словом и делом. Разумеется за кулисами нашей работы стоял Григ, Христиан Станге был посредником, и превосходный штат сотрудников издательства делал все необходимое. Я же был всего лишь связующим звеном между немцами и департаментом Люнде с одной стороны и „Гюлдендалом“ с другой. Что, честно говоря, порой было достаточно трудно“.

Туре Гамсун закончил свое письмо такими словами: „Позже дружеское отношение ко мне Харалда Грига, правления „Гюлдендала“ и всех работников издательства убедили меня в том, что моя деятельность не причинила издательству никакого невосполнимого ущерба“.

Будет только справедливо и разумно подтвердить эти заключительные слова Туре Гамсуна цитатой из письма Грига к жене. Сразу после освобождения Григ писал: „Если уж все так неудачно сложилось, Туре Гамсун лучший директор от комиссариата, какого издательство могло себе пожелать“».

Вспоминая о «добрых делах», за которые большинство никогда не получило благодарности и, если на то пошло, даже незаметного дружеского кивка во время послевоенного психоза, мне хочется доставить себе удовольствие и привести еще одну маленькую цитату из книги Эвенсму:

«Поскольку „Гюлдендал“ продолжал существовать, мы и практически все старые гюлдендальцы тридцать лет спустя можем сказать, как сказал когда-то Григ: „Если уж все так неудачно сложилось, было большой удачей, что директором стал Туре Гамсун. Два года, что он работал в „Гюлдендале“, он точно следовал той программе, которую изложил персоналу, когда вступал на эту должность. Нужно также добавить, что Гамсун знал больше о нелегальной работе на Университетсгата 16{125}, чем мы думали в то время“.».

Да, конечно, я знал много из того, что происходило втайне, мне намекал об этом один работник гестапо, но не думаю, что немцы были заинтересованы в том, чтобы вмешиваться в эти относительно безобидные дела, рискуя навлечь на себя неприятности, поскольку речь шла о «Гюлдендале». Мое положение стало бы более трудным, но не было ни одного случая, чтобы мне пришлось «выпроводить» из издательства кого-нибудь из сотрудников.

Лишь одно дело огорчает меня до сих пор. Вильденвей, который неизменно относился ко мне по-дружески, не смотря ни на что, и который, конечно, не знал, как хорошо было организовано в издательстве вскрытие писем, несколько раз написал мне лично относительно возможного издания своих старых работ, речь шла даже не о стихах. Не знаю, было ли это решающим, однако у него были неприятности, когда зазвонили колокола освобождения… Потом я однажды спросил у него про эти письма, но он только отмахнулся — ему хотелось поговорить об отце. Именно тогда он произнес те смелые слова, которые были опубликованы несколько дней спустя: «Его судьба — это урон, нанесенный войной, такой же бессмысленный и невосполнимый, как разбомбленный храм».

35

В середине войны, в 1942 году, одному из редакторов газеты «Афтенпостен», Дори Смиту, пришла в голову мысль учредить некое заведение, которое официально получило название Пресс-клуб. Раньше, насколько я знаю, такого клуба в Осло не было, и Смит очень гордился, что не только представители прессы, но и духовная элита — неизвестно только, откуда бы он ее взял — получат место для дискуссий и интеллектуального общения. Выбор Смита пал на большое и светлое помещение на Клингенберггатен 5, на несколько этажей выше подвальчика «Русенкьеллерен». Был здесь и буфет с закусками, руководил всем Эйнар Русе, за что, разумеется, и поплатился после освобождения от оккупации.

Дори Смит щедро раздавал членские карточки. У меня создалось впечатление, что каждый член НС, хоть как-то связанный с культурой или околокультурной деятельностью, становился желанным членом клуба. Кроме того, в клуб вошло немало немцев из тех, — надо отдать им должное — с которыми можно было обсуждать норвежские интересы.

Не помню, чтобы Квислинг когда-нибудь посещал Пресс-клуб, равно как и Юнас Ли и Гулбранд Люнде, впрочем, последний почти не имел отношения ни к прессе, ни к духовной жизни. Думаю, он был слишком занят своими докладами, с которыми ездил по всей Норвегии, и у него не оставалось времени на посещение клуба. К тому же, большого общества он никогда не любил… Люнде хватало своих забот. Во время войны в соответствии с программой Квислинга у нас были созданы два учреждения, которые назывались: первое — тинг по делам культуры (который никогда не собирался) и второе — совет по делам культуры.

В них несколько человек почитали все древненорвежское, «особенное», что было коньком Люнде, и вообще пытались поддерживать все наше наследие. Но от настоящей культуры и НС да и вся остальная Норвегия были отрезаны совершенно. Во время войны культура ушла в подполье.

Однако Пресс-клуб функционировал, я даже слышал, что он продолжал функционировать и после войны, правда, под другим руководством. Многие видели его миссию в том, что во время оккупации сюда можно было прийти, посидеть, поговорить, послушать сплетни и разглагольствования. Но бывали здесь и собрания, на которых обсуждались серьезные вопросы.

Несколько раз я видел там Ролфа Йоргена Фюглесанга, генерального секретаря НС и преемника Люнде, который заходил туда и просто так, но чаще он назначал там встречи с нужными людьми или представителями гестапо, прячась с ними где-нибудь в укромном уголке. Обычно, чтобы уговорить их действовать помягче.

Я был знаком с ним с 1934 года. Будучи немного старше меня, он был тогда новоиспеченным кандидатом юриспруденции. Очевидно, он уже в ту пору пользовался доверием Квислинга и в первые годы существования партии занял место генерального секретаря, получая время от времени небольшое жалование. Он был из тех доверенных лиц Квислинга, кто продержался с ним дольше всех, вплоть до самого конца.

И вначале, когда я, двадцатилетний, только-только увлекся идеалами НС, и потом, в военные годы, у меня с Фюглесангом были вполне дружеские отношения. Он был умный человек, и с ним было приятно беседовать, в этом отношении я бы сравнил его с другим человеком, который потом был привлечен к ответственности, а пока что эффективно, насколько это было возможно, пытался защищать норвежские интересы — с министром труда и спорта Акселем Стангом.

Из разговоров с Фюглесангом у меня сложилось впечатление, что его первоначальная доброжелательность к немцам, открытая и вроде бы обоснованная, исчезла под влиянием событий, следовавших в фарватере немецкого режима. Сам же он до последнего дня пытался опираться на справедливость, а не на силу, что иногда ему даже удавалось, в том числе благодаря его мягкому обращению и интеллигентной аргументации.

Что именно Фюглесангу, как генеральному секретарю и министру, вменялось в вину после освобождения, я толком не знаю. Но мне трудно понять, как человек с таким характером едва не получил смертный приговор.

Когда теперь, спустя вечность, я пытаюсь выстроить свои воспоминания в нужной последовательности, мне очень помогают письма отца, всегда четкие и с обязательно проставленной датой, они — тот источник, которым я пользуюсь, пытаясь создать его портрет, портрет времени и рассказать о нашей связи друг с другом…

А сейчас я расскажу об истории с сигарами, которые во время войны ценились на вес золота. Казалось бы мелочь, пустяк, вопреки лежащей на поверхности неприязни, были способны обнажить в человеческой душе нечто глубинное.

«28.12.42.

Не поможешь ли ты мне выйти из трудного положения?

Я получил по карточкам пачку сигар (от Лангорда), в ней должно было быть пять штук, но оказалось только две, трех штук недоставало. Я отправил пачку обратно на фабрику и сказал, что делаю это, черт подери, вовсе не для того, чтобы получить три недостающие сигары и тому подобное.

Так эта бестия Лангорд присылает мне пятьдесят сигар! Не знаю, сколько они стоят и должен ли

я послать ему деньги, потому что очень не люблю подарков.

Не можешь ли ты найти для меня экземпляр какой-нибудь моей книги в красивом переплете и прислать мне, чтобы я мог ее надписать. Подумай, а? Например, „Статьи“, наверное, еще не распроданы. А это такая забавная книга.

Сделай это, если сможешь».

(На бланке табачной фабрики Конрада Ландгорда)