Туре Гамсун - Спустя вечность

• Название: Спустя вечность
• Автор: Туре Гамсун
• Издательство: Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-93381-232-3

Норвежский художник Туре Гамсун (1912–1995) широко известен не только как замечательный живописец и иллюстратор, но и как автор книг о Кнуте Гамсуне: «Кнут Гамсун» (1959), «Кнут Гамсун — мой отец» (1976).

Автобиография «Спустя вечность» (1990) завершает его воспоминания.

Это рассказ о судьбе, размышления о всей жизни, где были и творческие удачи, и горести, и ошибки, и суровая расплата за эти ошибки, в частности, тюремное заключение. Литературные портреты близких и друзей, портреты учителей, портреты личностей, уже ставших достоянием мировой истории, — в контексте трагической эпохи фашистской оккупации. Но в первую очередь — это книга любящего сына, которая добавляет новые штрихи к портрету Кнута Гамсуна.

На русском языке публикуется впервые.

---

Улаф не был колористом, но тех немногих теплых и холодных тонов, которые контрастировали друг с другом на его блестящих портретах, было совершенно достаточно. Он редко писал маслом, чаще темперой или акварелью, а также брал карандаш, уголь, мел, тушь, сангину или смешивал все это, как ему хотелось. У него в Академии была своя мастерская и свои модели. Она была очень большая, шесть метров в высоту, но уютно обставлена мебелью в стиле бидермейер, и еще там был диван с красной обивкой.

После своего пребывания в Берлине и Нюрнберге, я на поезде приехал в Мюнхен, города я совершенно не знал. На вокзале я попросил, чтобы меня отвезли в самый скромный отель, а меня привезли в отель «Четыре времени года» — один из самых дорогих в городе. Это выяснилось на другой день, когда я позвонил Дагни и сообщил о своем приезде. Она дала мне адрес более подходящего отеля и просила приехать на поезде в Тегернезее, когда я устроюсь.

Прием, оказанный мне Улафом и Дагни в Шерерхофе — одно из самых дорогих воспоминаний той мюнхенской поры. На вокзале в Тегернзее меня встречал юный сын Улафа с огромным сенбернаром, Улаф Андреас, которого мы звали Малыш Улаф. Старый дом Шерерхоф, стоящий на вершине холма, являл собой сказочное зрелище: вытянутый в длину, двухэтажный, ему было пять сотен лет, и он был срублен из толстейших бревен. Тут все было похоже на Норвегию, даже лиственный лес среди южно-немецкого горного ландшафта и баварских озер.

День выдался теплый, на Улафе был только зеленый передник, прикрывавший самое необходимое, да и то не очень. Он был совершенно такой, каким я его запомнил, когда он в моем детстве приезжал к нам в Нёрхолм. Невысокий, загорелый и сильный, с бритой головой, он напоминал одного из Репинских казаков. И был совершенной противоположностью своей изящной и хрупкой жены Дагни, одетой в простое деревенское платье. Это была моя первая встреча с ними в их доме, но далеко не последняя. Живя в Мюнхене, я часто приезжал в Шерерхоф, и до и после войны, я чувствовал, что мне рады в этом самом норвежском доме Верхней Баварии.

Сам о том не подозревая, я приехал к Улафу в очень непростое для него время. И дело не в том, что после гитлеровского переворота его, в числе многих других, перестали ценить как художника и объявили, что у него дурной вкус. Нет, его уважали и чтили все, даже Геббельс, — но не все было благополучно с его политическими взглядами, а это было уже опасно. Однажды он поместил в «Симплициссимусе» сделанный им рисунок Гитлера. Летом 1933 года этот рисунок был извлечен из небытия, и после статьи в газете «Фолькишер Беобахтер» выставка Улафа в «Stätische Gallerie»[33] была закрыта.

Я приехал через год после этого, но его влиятельным друзьям все еще приходилось тратить много усилий, убеждая партийное начальство в том, что Улаф всегда был аполитичен и рисовал карикатуры на всех подряд, у кого были подходящие для этого лица. В конце концов об этом доложили Гитлеру, который махнул на все рукой со словами: «Он художник, и рисует он хорошо».

Но Улаф угодил между двух огней.

Из своего изгнания в Праге его старый коллега по «Симплициссимусу» Томас Теодор Хайне по непонятной причине сообщил, что Улаф Гулбранссон якобы донес на него гестапо, в результате чего Хайне пришлось бежать. Обвинение такого доброго и прямолинейного человека, как Улаф, не лезло ни в какие ворота.

Хайне располагал также письмом, датированным 1933 годом, в котором Улаф, отправив свою карикатуру в редакцию журнала, описывает лицо Гитлера и его политику в крайне нелестных выражениях. И профессору Гулбранссону было очень важно, чтобы этот доносчик был разоблачен. Суть в том, что Хайне подделал год. Письмо было написано не в 1933, а в 1930 году, когда еще существовала свобода слова!

Мне это рассказали, когда я был учеником Улафа. И когда я сегодня читаю забавную, но вместе с тем очень непредвзятую и глубокую книгу Дагни «Das Olaf Gullbransson Buch», я нахожу в ней неопровержимые доказательства против Хайне. Однако яд его лжи уже успел сделать свое дело. Улаф попал в предатели, и от друзей в эмиграции он стал получать письма, в которых они отказывали ему в своей дружбе и доверии. Люди, которых Улаф любил, возвращали ему его необыкновенно остроумную автобиографию — «Это случилось однажды», которая как раз тогда вышла в свет, им потребовались годы, чтобы понять что к чему.

Спрашивается, зачем такой известный художник как Хайне, с которым я познакомился в Норвегии уже во время войны, пошел на такое? Да, я прекрасно понимаю, что он, будучи евреем, ненавидел режим, отнявший у него не только кусок хлеба, но и обесценивший все его достижения на посту ведущего художника в «Симплициссимусе»… Однако направить свою ненависть на друга и коллегу, который всегда помогал ему… Поистине это был один из тех иррациональных поступков, которые порой случались в атмосфере травли, характерной для того времени. Позже Хайне сказал одному из учеников Улафа, художнику Рагнвальду Бликсу, что он никогда не верил, будто Улаф его предал. Но ему так и не простили его поступка.

Прошло пятьдесят пять лет с тех пор, как я познакомился с художниками, которые с самого начала работали в «Симплициссимусе». И я рад, что судьба свела меня с ними.

Высокий, добродушный Эдуард Тёни, уроженец Южной Тиролии, специалист по изображению офицеров и светских дам, жанр, который в журнале всегда был актуальным.

Очень добрый, глуховатый, Вильгельм Шульц. Он никогда не рисовал карикатур, только великолепные жанровые сцены из немецких будней.

Карл Арнольд, может быть, самый «испорченный», горячий и импульсивный, и Франциска Билек, веселая, с живыми карими глазами. Ее переписка с Улафом издана отдельной книгой с потешными рисунками.

Йозеф Обербергер, лучший ученик Улафа, который много лет спустя занял его профессорское место. Он был похож на цыгана и был любимой моделью Улафа. Меня он тоже учил некоторое время, но мы с ним не поладили. Он считал Эдварда Мунка слишком литературным и несозвучным времени. В последнем он уж точно был не прав.

С Бруно Паулем{101}, рисовальщиком и архитектором, я близко познакомился в Берлине в 1937 году, когда снимал мастерскую по соседству с его домом на Будапештер Штрассе. Именно Пауль раздобыл Хайне фальшивый паспорт, чтобы тот мог уехать в Чехословакию.

То, как я представляю их здесь, коротко, одного за другим, потому что не имею возможности вдаваться в подробности, напоминает презентацию театральной труппы, где у каждого актера свое амплуа. В каком-то смысле так оно и было. Они отражали картину немецкого общества, и вместе с тем их сатира охватывала всю Европу.

Едва ли сегодня, во всяком случае у нас, в Норвегии, люди понимают, что значил для тогдашней Европы «Симплициссимус» — свежий и остроумный журнал. Теперь слово взяли другие издания, и «Симплициссимус» стал историей. Но начиная с девяностых годов XIX века, когда его молодой основатель Альберт Ланген, зять Бьёрнстьерне Бьёрнсона, вынужденный временно бежать из Германии, обосновался в Париже, он работал очень активно. Как символ, приговоренный к заключению в тюрьму за оскорбление высочайшего лица, Ланген и его сотрудники на свой лад были глашатаями свободы слова в Германии, сопровождаемого юмором и сатирой свободных иллюстраций. Накануне первой и второй мировых войн журнал постоянно раздражал и королей, и императоров, и политиков, и судей, и буржуазию. Ничего удивительного, что «старая гвардия» «Симплициссимуса», которая еще работала, когда Гитлер пришел к власти, испытывала определенные трудности. А когда разразилась последняя война, журнал перестал выходить из-за трудностей с бумагой.

Поначалу мне в Мюнхене пришлось нелегко, я жил в незнакомых условиях, и у меня быстро кончились деньги. На свои письма домой я получал ответы и, надеюсь, они помогали мне держаться в достойных рамках. Письма отца были невеселые. К сожалению, мы с братом и сестрами достигли того возраста, когда большинство родителей хотят снова видеть своих детей маленькими.

«9/9. 34.

Если вначале тебе требуется денег больше, чтобы устроиться на новом месте, ты, конечно, их получишь. Я советовался кое с кем в Германии и узнал, что 250 — приличная сумма для ученика Академии, многие не получают и половины этого. Мне только хотелось бы, чтобы ты жил пристойно, хотелось предупредить, и раньше и теперь, чтобы ты не проматывал деньги на одежду, это мне отвратительней всего остального. Одежда создает человека, согласен, но одежда не создаст личность. Тем более недопустимо так себя вести в нищей Германии! Пусть никто не скажет о моем сыне, что он любит свои костюмы, как сказали в юности об одном моем знакомом.

Словом, пойди к Лангену, покажи ему эти строчки и получи сотню или две, чтобы ты мог хорошо устроиться с квартирой, мастерской и всем, что необходимо для живописи. Этого должно хватить, в следующий месяц ты получишь еще двести пятьдесят марок.