Туре Гамсун - Спустя вечность

• Название: Спустя вечность
• Автор: Туре Гамсун
• Издательство: Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-93381-232-3

Норвежский художник Туре Гамсун (1912–1995) широко известен не только как замечательный живописец и иллюстратор, но и как автор книг о Кнуте Гамсуне: «Кнут Гамсун» (1959), «Кнут Гамсун — мой отец» (1976).

Автобиография «Спустя вечность» (1990) завершает его воспоминания.

Это рассказ о судьбе, размышления о всей жизни, где были и творческие удачи, и горести, и ошибки, и суровая расплата за эти ошибки, в частности, тюремное заключение. Литературные портреты близких и друзей, портреты учителей, портреты личностей, уже ставших достоянием мировой истории, — в контексте трагической эпохи фашистской оккупации. Но в первую очередь — это книга любящего сына, которая добавляет новые штрихи к портрету Кнута Гамсуна.

На русском языке публикуется впервые.

---

Мне очень хочется знать, как ты себя чувствуешь, как ешь, пьешь, растешь, ходишь на лыжах и справляешься со школьными занятиями.

Фрюденлюнд молчит, но, надеюсь, ты сказал ему, что он должен взывать ко мне и жаловаться, если у него кончились деньги, мне не нужны его паршивые счета, а вот хороший нож мог бы меня осчастливить. Я вложу в конверт немножко денег. Всего тебе доброго!»

«28/4. 28.

Хочу опять черкнуть тебе несколько слов, рассказать немного о нашей жизни. Мы взорвали скалу за хлевом и на ее месте сделали подпол для навоза, он предназначен для нового хлева. Это была колоссальная работа, шестеро человек бурили и взрывали целую неделю, а сколько камня они убрали! Он весь пошел на ликвидацию утиной лужи. Там, где раньше разгуливали куры, теперь ровно лежит камень, а сверху мы насыплем земли, вдоль стены поставим железную ограду и посадим декоративные кусты — это будет как бы второй сад. Вчера Теркель взорвал в Хюллете сто шесть шашек динамита, от взрыва и хлев и сеновал поднялись на воздух, а потом плюхнулись обратно на свои места. Но, конечно, многое пострадало — часть цементного пола в хлеве, большие дыры в двух стенах и т. п., впрочем, это нестрашно, все равно все придется снести, чтобы построить новый хлев из цементных блоков. Но шум и грохот в усадьбе был будь здоров, Дуке дрожал в кухне, и у него совершенно пропал аппетит. Но как только в пять часов работы закончились, он стал есть, и я каждый вечер гуляю с ним. А еще мы сейчас цементируем фундамент для новой пристройки к главному зданию, там с каждой стороны веранды будет по четыре окна вместо теперешних трех, так что, например, комната фрёкен Мюре станет на три-четыре метра больше, летом вы сможете даже танцевать там, если, конечно, она будет готова… Еще мы поставили в заливе навигационный знак, запрещающий ловить рыбу в зоне двухсот пятидесяти метров от устьев наших ручьев. Густав заново покрасил лодку, теперь она сияет… Арилд, когда он бывает в Гримстаде, понемногу работает на своей лошадке и зарабатывает на необходимые расходы, но тут недавно оба, и лошадь и Арилд, захромали, Арилд — потому что лошадь сбросила его на камень, а лошадь — потому что ей в подкову попал камешек. Сейчас они оба в порядке. У девочек все хорошо, они ходят в школу, играют в свои игры и иногда ездят в Гримстад. Мама уже принялась за свои вечные хлопоты в саду. Что касается меня, я целых полгода был так занят усадьбой, что ничем другим не мог заниматься, но вскоре собираюсь сбежать в Лиллесанн или в какое-нибудь другое место и снова взяться за свое… Впрочем, теперь большая часть уже написана… Да-да, дружок Туре, уже совсем скоро ты снова приедешь домой и найдешь здесь много перемен… Не благодари меня за деньги и не пиши о них в письмах домой. Благослови тебя Бог, дружок Туре!»

Он не любил, чтобы его благодарили, и не хотел, чтобы я сообщал ему о том, что получил деньги, это было что-то вроде нашей с ним тайны. Впрочем, я думаю, что такие тайны у него были с нами всеми.

Навигационный знак в заливе Нёрхолмскилен, о котором он пишет, представлял собой, собственно говоря, объявление, установленное на мысе, и оно имеет свою историю: отец долго сердился, что соседи по ночам бьют острогой рыбу прямо у нас под окнами. Несколько раз он вызывал ленсмана, но это отцу тоже не нравилось, ему не хотелось воевать с жителями нашего селения, и он придумал выход, который соответствовал его темпераменту и чувству справедливости. Он написал прямо в правительство.

Хорнсрюд только что принял бразды правления, и хотя прошло совсем мало времени, как в Норвегии появилось первое рабочее правительство, отец был так доволен, что страна отделалась от Мовинкеля, ушедшего в отставку, когда пало правительство Люкке{69}, что не видел в новом правительстве никаких недостатков. И у него не было оснований на него жаловаться.

В Нёрхолм приехал с поручением министр социального обеспечения Алфред Мадсен. Он ознакомился с делом и сразу поддержал отца: положение действительно сложилось невыносимое. Отец счел его блестящим государственным мужем, очень славным бергенцем, с которым можно договориться и который к тому же не отказался от виски.

Мадсен все уладил. Граница для рыбной ловили в Нёрхолмскилене была определена Королевским указом, и понятно, что указ, тем более Королевский, пришелся отцу по душе.

На одной из оставшихся в его архиве бумаге я нашел такую запись: «Передайте мой привет знаменитому Алфреду Мадсену».

В эти годы мои занятия в Эурдале чередовались летними и рождественскими каникулами дома. Из-за подростковой впечатлительности жизнь часто казалась мне немного хаотичной, однако очень содержательной. В ней столько всего было намешано — и скромная гордость, когда твое сочинение читают вслух всему классу на уроке норвежского, и спортивные успехи, и первая влюбленность.

У Фрюденлюнда, чья почтовая контора и личное жилище располагались в старой коричневой вилле швейцарского типа, мне выделили комнату на втором этаже. Отец тоже останавливался в этой вилле, когда приезжал проверить, как у меня идут дела, и узнать, не найдется ли здесь подходящего уголка для работы.

К счастью для отца, в доме у Фрюденлюнда редко бывало многолюдно. По вечерам иногда играли в карты; меня это мало интересовало, но сам Фрюденлюнд, его сын Конрад и часто мой учитель немецкого языка Ларе Берг принимали в этом участие. И если у меня не предвиделось более важного занятия, я охотно сидел и слушал обычные разговоры, никаких глубоких мыслей в них не было. В то время отец был поглощен приключениями Августа и Эдеварта{70}, и порой я замечал у него тоску по тишине. Тогда он отправлялся на вечернюю прогулку или, пожелав всем доброй ночи, уходил к себе в комнату. Думаю, что позже, когда глухота стала препятствием для необходимого ему общения с людьми, тоска по тишине сменилась у него тоской по звукам жизни.

Однажды я как молчаливый свидетель присутствовал при разговоре отца с Эриком Фрюденлюндом о былых временах и отношениях людей в этом селении, с которыми отца связывали давние узы. Большинства уже не было в живых, но отец с Фрюденлюндом разговаривали так, будто и живые и мертвые присутствовали при их беседе. «А помнишь Хаганеса?» — отец как раз рассматривал его фотографию. Должно быть, этот Хаганес был его близким другом, подумал я, когда отец снял лорнет и отвернулся.

Потом он взял фотографию мужского хора Эурдала. Старые люди пели «Глюнтарна»{71}, дирижировал Берг. Среди поющих был сапожник Ульсен, один из немногих давних товарищей, который был еще жив. Ульсен был не только сапожником, но и парикмахером. Мы с отцом ходили к нему стричься. К сожалению, от отцовской роскошной шевелюры 1880-х годов, когда он в последний раз стригся у Ульсена, почти ничего не осталось, но зато Ульсен тщательно побрил отцу затылок.

Как явствует из многочисленных писем, отец считал, что я в Эурдале достаточно окреп и взялся за ум, и потому незамедлительно отправил туда и Арилда. Арилду тоже предстояло учиться в местной средней школе, которая прославилась на всю страну тем, что в ней на экзаменах до сих пор не провалился ни один ученик. Жить Арилд должен был у директора школы Трёена. Эурдал удивительным образом притягивал всю нашу семью. Как-то проведать нас приехала мама на новом автомобиле. С нею были Эллинор и Сесилия. Пансионат Магнхильд Бё приютил их на неделю. Но вот в один прекрасный день все они исчезли, и для моего брата Арилда началась совсем другая жизнь.

«22 окт. 1928.

Сегодня я прочел твое письмо маме, вижу, ты по-прежнему успеваешь в школе, здоров и бодр, и это радует меня больше всего. Когда ты приедешь домой на Рождество, мы убедимся, что ты еще и подрос за это время.

Мы здесь развернулись вовсю, строим и обустраиваем дом, и у нас по-прежнему работают шесть столяров, кроме того, к нам приехал мастер из Кристиансанна, чтобы обшить залу панелями, и паркетчик от фабрики в Лиллесанне, чтобы положить паркет и натереть его, дабы ты мог танцевать на Рождество. Работы идут полным ходом и наверху, шум и стук такой, что трудно выдержать. В трех новых комнатах наверху у нас вместо обоев будет многослойная фанера. Коридор из-за большой лестницы увеличился и стал больше, чем гостиная. Ты многому удивишься, когда приедешь домой, даже не сомневайся.

Завтра у Эллинор день рождения (тринадцать лет), и она составила список своих гостей, к ней должны прийти шестнадцать девочек.

Новый управляющий усадьбой и сварщик приедут через несколько дней, а Боргбьерг с Марен уедут. С одной стороны это хорошо, потому что Боргбьерг не очень понимал в освоении целины и осушении болот, этим должен будет безотлагательно заняться новый управляющий… Хлев стал очень красивым, поверь мне, такого хлева нет ни у кого во всем в Сёрланне. Коровами он будет заполнен, когда мы приведем в порядок заболоченную землю, сейчас же в нем пустуют семь новых стойл. Но уже совсем скоро в них поселятся новые коровы.