Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы

• Название: Собрание сочинений в 6 томах. Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы
• Автор: Габриэле д'Аннунцио
• Издательство: Книжный Клуб Книговек
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904656-34-8

Габриэле Д’Аннунцио (настоящая фамилия Рапаньетта; 1863–1938) — итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель, оказавший сильное влияние на русских акмеистов. Произведения писателя пронизаны духом романтизма, героизма, эпикурейства, эротизма, патриотизма. К началу Первой мировой войны он был наиболее известным итальянским писателем в Европе и мире.

В третий том Собрания сочинений вошли новеллы и пьесы «Слава», «Франческа да Римини», «Дочь Иорио», «Факел под мерой», «Сильнее любви», «Корабль».

---

Вирджинио. Ты! Ты! Мария!

Кажется, что сразу все на свете для него изменилось. Он говорит про себя, как будто из далекой пустыни.

Значит, больше ничего нет! Все кончено! Все рушится! Никто не может спастись от ужаса и позора. (Его лицо выражает скорбь.) Я отдавал все, что во мне было лучшего, всегда, не щадя себя, веруя… надеясь. А в результате в руках у меня фальшивая монета! Так платит мне самый дорогой друг! А потом?

Он не ждет ответа. Он ищет поддержки в себе самом. Но сестра после признания замкнулась в гордой грусти. Кажется, что она готова принять на себя защиту чего-то наперекор всему.

Мария. Я знала, я знаю. Я погубила тебя и себя. Все сразу изменилось. Ты в одно мгновение отнимаешь у меня то, что в продолжение десяти лет дарил мне. Ты отрекаешься от меня…

Вирджинио. О, нет!

Мария. Ты уже в тайниках души изменил мне. Я уже стала для тебя другой: я маленькая, ничтожная вещь.

Вирджинио. О, нет! Видишь, я не могу возмущаться. Если я шатаюсь под тяжестью навалившегося на меня горя и если из моих уст вырвалось недоброе слово — прости меня. Ты, может быть, более меня несчастна.

Мария. Это правда. Но я себя не оправдываю и не хочу смягчать того, что я сделала. Надо, чтобы ты знал также, что тут не было ни тени насилия, ни низости… Он чист перед тобой. Тут только — безграничная любовь и свободный дар.

Вирджинио борется с народившейся у него мыслью, он колеблется, ему стыдно, наконец, из побледневших губ вырвалось слово.

Вирджинио. Когда? (Он сожалеет о сказанном, видя, как вспыхнула несчастная сестра.) Ах, прости меня! Теперь мой голос, даже если он дрожит, если он еле слышен, может показаться жестким твоему бедному сердцу. Я не могу задать вопрос, не причиняя боли. Ты не можешь отвечать мне, не отвернувшись. Только один человек должен был бы теперь быть возле тебя, сжимать тебя в своих объятиях, шептать тебе, знать все твое горе, но он далеко — это твоя мать. Позови ее.

Мария. Да, я ее позову!

Он опять колеблется, но непреодолимая потребность знать все возбуждает его, чтобы возродилось в нем новое чувство, он должен заглушить в душе своей последний остаток сомнения.

Вирджинио. Прости меня, Мария, если мое сердце жаждет света среди наступившего мрака. Я ничего не спрошу у тебя такого, что могло бы оскорбить тебя. Ты только скажи мне: в тот день в феврале, в тот чудный солнечный день, когда мы с тобой взбирались на Челио, увидели в цвету первое миндальное дерево и остановились в Сан-Саба, потом вышли в сад, сели под апельсинные деревья и ничего не говорили, потому что нам достаточно было сидеть так вдвоем, чтобы чувствовать себя счастливыми, когда мне казалось, что твоя жизнь сливается с моей, скажи, в тот день… это уже произошло?

Мария. Да.

Видимо, он еще надеется, потому что искренний и твердый ответ так поразил его.

Вирджинио. Неужели? Однако, когда я в то время глядел прямо в зрачки твоих глаз, мне казалось, что я вижу тебя насквозь. Какую чистоту я видел в тебе! Ты всегда была кристальной чистоты. Я всегда с гордостью называл тебя в душе своей: «Товарищ, мой добрый товарищ…» Я сознавал, сколько в тебе было честности, прямоты, верности, видел мужество в форме твоего рта, в обрисовке твоего белого лба, увенчанного густыми волосами.

Мария. Сколько во мне силы, что я могу еще переносить твои страдания! Смотри, мои глаза сухи.

Вирджинио. Я не оттого страдаю, что ты обманула меня, а оттого, что я потерял веру в тебя.

Мария. Ты так скоро осудил меня!

Вирджинио. Нет! Нет! Я не обвиняю. Прости, что я не умел заглушить в себе криков моего горя. Ты даешь мне пример. Твои глаза сухи. Не бойся: ты не потеряешь меня. Я останусь твоим другом. Я не хочу дальше рыться в прошлом, с меня довольно узнать, что ты в опасности, чтобы моя нежность к тебе проявилась вновь, чтобы с новой силой разгорелась моя любовь к тебе, ставшей для меня иной и новой. Ты нуждаешься в помощи. Рассчитывай на меня теперь и всегда. Я готов защищать тебя.

Мария. Против кого? Разве я кого-нибудь боюсь?

Вирджинио. Ты нуждаешься в защите, бедное одинокое существо, я думаю, что ты слепа и одинока…

Мария. Я не одинока и не слепа. Я люблю.

Вирджинио. А что же он с тобой сделал? Только что здесь у меня он горел лишь одной горячкой, был взволнован лишь одним бредом: думал только о том, чтобы уехать далеко и все, все кинуть.

Мария. Нет! Не верь ему. Это неправда. Ты его не знаешь. Он был в состоянии невменяемости, когда его неудовлетворенная сила делает его почти безумным…

Вирджинио. О, бедная! Бедная! Ты заблуждаешься. Его безумие таково, что не мешает ему все ясно сознавать. Для него ничто не свято, все дозволено. Он переступит через тебя, через меня, через всех. Мы для него — препятствие, не стоящее тюка сушеного мяса, навьюченного на спину верблюда.

Мария. Ты оскорбляешь, уродуешь, уничтожаешь его. А он был твоим лучшим другом…

Она встает. Голос ее звучит сильно и жестоко.

Вирджинио. Если бы ты знала, какая мысль недавно вдруг промелькнула у меня при свете солнца!

Мария. Что такое? Ты дрожишь от злобы. Мы уже не можем быть к нему справедливыми. Ты уже словами мстишь ему, стараешься уязвить его… Скажи, чтобы я уходила, прогони меня отсюда, но не заставляй меня выслушивать то, чего я не хочу слушать… Ты заблуждаешься, обида ослепляет тебя. Его рука надежна — это рука доброго друга: я это испытала и уверена, что, пока будет необходимо, он останется со мной…

Вирджинио. О, бедная!

Мария. Да, да, Вирджинио! Когда он узнает…

Она остановилась, и бледное лицо ее темнеет, из груди вырывается глубокий вздох.

Вирджинио. Когда узнает — что?

Мария. Что я уже ношу в себе новую жизнь…

ВТОРОЙ ЭПИЗОД

Комната, обитая грубым холстом, в доме Коррадо Брандо, расположенном между стеной Сервия и форумом Траяна. По стенам вокруг черепов слонов и антилоп висит в виде трофеев оружие негритянских народов, разбросанных вдоль малоисследованных рек, орошающих земли от долины Чэби Гурар Ганана, большие изогнутые ножи сидамов, копья боранов с наконечниками в форме лаврового листа, щиты гурров из кожи жирафов, луки губаинов с тройным изгибом, колчаны, наполненные стрелами с подвижными наконечниками, банановые шнуры для связывания пленных, трубы из ориксовых рогов, колокольчики: из раковин — для козлят и из дерева — для верблюдов, полукруглые подставки для поддерживания жирных затылков лежащих воинов, водоносы из пальмового дерева, хлысты из кожи гиппопотамов, до крови бичевавшие спины рабов. В средней стене закрытая дверь, налево — окно. На низком диване раскинута львиная шкура, вместо подушек на нем лежат мешки племени Булулта, сделанные из растительной ткани и окрашенные в черный и желтый цвета. На столе разложены охотничьи винтовки, револьверы большого калибра в кобурах, сумки с патронами — словом, целая батарея, уже испробованная по дороге между Перберой и Бардеру, теперь вычищенная и приведенная в порядок Посреди комнаты на ковре рядом с кучкой книг стоит окованный железом сундук, перевязанный веревкой и сохранивший на себе следы перенесенных трудностей, сколько раз, бывало, его спускали в трюм, подвергали всем неприятностям морской качки, бросали безжалостно в люк, привязывали веревками на спины вьючных животных, таскали по чужой, неведомой стране, вносили на временные квартиры и выносили оттуда, несмотря на это, он все-таки вернулся на родину, хотя и со следами далеких скитаний, с впитавшимся в него ароматом юга.

Мария Веста вошла, по-видимому, недавно, она стоит, не сняв еще шляпки, с опущенной на лицо вуалью. Держа в руках распечатанное письмо, она говорит со стоящим перед ней возле стола с оружием Коррадо Брандо. Сначала она говорит нерешительно, робко, с покорной кротостью, с трудом, скрывая волнение страсти. Он не глядит на нее.

Мария. Друг мой, я не поняла! Друг мой дорогой, простите меня! Я пришла сюда не плакать и жаловаться, нет… Но, право, я не могла ничего понять, что здесь написано… Вы писали это? Ваша рука? Еще раньше сердце мое отказалось поверить этому, а потом не поверили и глаза… Зачем вам нужно было писать мне, когда вы могли переговорить со мной лично? О, милый друг, быть может, это оттого, что я иногда не слушалась вас? Оттого что не всегда вы могли убедить меня? Но когда? Скажите, я такого случая не помню. Если вы скажете, я, как всегда, во всем вам поверю, всего послушаюсь. Но я не понимаю, что должны означать написанные здесь слова… Мне надо слышать об этом из дорогих для меня уст… Письмо я кладу сюда. Допустим, что оно не распечатано. (Она иногда прерывает свою речь, как бы ожидая, что он что-нибудь скажет.) Но ты не крикнул, что это письмо не твое. В таком случае… (Она подавляет вздох, и голос ее становится мягче.) В таком случае, раньше чем ставить его здесь, рядом с твоим оружием, я поцелую его. Вот так. (Она целует письмо и кладет его на приклад штуцера.) Я готова. Говори, что мне делать. Жить? Умереть? Вот я. (При этих словах она поднимает вуаль. Он взглядывает на нее, ее лицо заливает краска.)