Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы

• Название: Собрание сочинений в 6 томах. Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы
• Автор: Габриэле д'Аннунцио
• Издательство: Книжный Клуб Книговек
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904656-34-8

Габриэле Д’Аннунцио (настоящая фамилия Рапаньетта; 1863–1938) — итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель, оказавший сильное влияние на русских акмеистов. Произведения писателя пронизаны духом романтизма, героизма, эпикурейства, эротизма, патриотизма. К началу Первой мировой войны он был наиболее известным итальянским писателем в Европе и мире.

В третий том Собрания сочинений вошли новеллы и пьесы «Слава», «Франческа да Римини», «Дочь Иорио», «Факел под мерой», «Сильнее любви», «Корабль».

---

Фламма. Правда, правда. Я думал, что я обнял эту любовницу, сжал, что боролся с ней, что слился с ней, что у меня нашлась сила оплодотворить ее, что я стал новым биением ее замедлившейся жизни. Но вот я уже — могила среди тысяч ее могил.

Стено. Рим мстит за себя. Только в него ты должен был верить. В тот самый вечер, когда дело было решено, там, в твоем пустынном доме, ты стоял со мной на балконе и всматривался в него, он лежал там, пылая под звездами, со своим великим океаническим гулом, и ты повторял его имя, опьяняющее мир. В оттенке твоего голоса я почувствовал, что уже тогда ты изменил ему, что же тогда нашел этой любовнице соперницу… Ты помнишь?

Фламма. В тот вечер… Ах нет, я не думал, не верил, не знал… Великая жажда славы, великая тревога, безмерное желание изведать всю полноту жизни… Я не думал, я не знал, что убийственная искусительница явится ко мне со своими могильными дарами. Когда она появилась на пороге, лишенная всякой реальности, несуществующая, как образ моего лихорадочного бреда, поистине нежданная и неприкосновенная, я содрогнулся, как спящий, говорил с ней, как осененный видением, но не произнес слова, которое мог бы произнести человек, чья душа в одно мгновение низвергается в бездну.

Стено. Ах, орудие рабства и смерти, вложенное в две мужественные руки, которые были способны совсем на другое дело!

Фламма. Я хотел насытить ее древнюю душу преступлениями отживших времен, и я служил ее тираническому желанию, как если бы оно было моим, потому что ее воля запечатлелась на моей воле — понимаешь? — и моя жизнь объята ее жизнью, как костер своим собственным пламенем.

Стено. Все еще?

Фламма. Все еще. Сколько существ я не привлек к себе, не проник в них, не завладел, не пользовался ими на тысячи ладов, какие только открывает созерцание среди бесконечного разнообразия идей и страстей? Ведь я жил не в лесах, а среди людей. И что же, нет ничего столь отличного, столь непохожего на все эти общения, как чувство этой жизни, скованной с моей… Не знаю, не знаю, не сумею сказать тебе никогда… Нечто человеческое и чудовищное, грубая действительность, строго определенная, несомненная, потому что действует, убивает, пожирает, опустошает, и наряду с этим нечто — ложное, искусственное, мнимое, ослепляющее, воздух, которым нельзя дышать и в то же время необходимый для существования, беспрерывный свист незримого бича, который проносится и не проносится никогда, движения, слова, в которых кипит страшная сложность, как все движение океана — в маленькой волне, что набегает на тебя, сегодня — ужас при ощущении, что мало-помалу начинаешь каменеть перед лицом горгоны, завтра — дикая радость человека, который плотским актом нарушает закон, святой завет, право народа, Божью заповедь, какой-нибудь страшный запрет, и еще завтра — мучения и бешенство того, кого заперли в раскаленном чреве бронзового быка, чтобы он оживил своим ревом металл… Ты не поймешь никогда, ты думаешь, что я в бреду, считаешь меня больным.

У него вспышка гнева. В нем — в его движениях, в его голосе — безумие смешалось с ясностью сознания, как если бы его душа проходила через последовательный ряд потрясений и озарений.

Стено. А разве ты не болен?

Фламма. Слушай, слушай. Если бы она ушла из этой сутолоки, из этой борьбы, от этих неистовств, из этого человеческого омута, от этих жестоких и бесплодных вещей, от всей этой удушливой бури, ушла и стала бродить по какому-нибудь лугу, вдоль изгороди или по берегу тихого моря… Это было бы возможно? В каком виде она представилась бы мне? Я узнал бы ее? Я не перестаю думать об этом. Если бы я положил ее на лугу и стал сравнивать ее лицо, ее руки, весь мир, скрытый под ее ресницами, стал сравнивать с травами, с цветами, с насекомыми, с каплями росы… Какая странная вещь! Какая невероятная вещь! Представляешь?

Его глаза устремлены в одну точку. Мимолетная тень безумия пробегает по его челу.

Среди самого далекого племени она не могла бы быть более чужой, чем на этом лугу: чужой, каким не было ни одно существо в мире нигде и никогда. И что же тогда произошло бы? Ей нельзя было бы жить. Травы убили бы ее… Я об этом думаю непрерывно, как маньяк.

Стено (тюсо). Значит, ты уже нагляделся на нее живую вдоволь!

Фламма. Но она жива, ужасно жива: человеческая сущность, всесильная, как отрава, которая поражает при булавочном уколе…

Он стоит у стола в синеватом сумраке, который мало-помалу проникает в комнату сквозь стекла. Его взгляд все время обращен внутрь, на образы, которые возникают в его измученной душе.

Она гонит меня в пасть зверя.

Молния ужаса покрывает его бледностью.

Стено (тихо). А если бы ее больше не было, если бы ее глаза больше не могли видеть и повелевать…

Фламма (встревоженный). Как же это? Как?

Стено (тихо). Ты пролил столько крови не колеблясь, и ты бы остановился…

Непреодолимая дрожь овладевает Фламмой. Молчание.

Подумай: свободный, чтобы начать жить снова.

Фламма охвачен крайним напряжением, он чувствует, как в тайниках его существа трепещет инстинкт самосохранения и убийственная воля. Он повторяет про себя, с неуловимым ударением, боевой лозунг, слышанный им когда-то из уст опустошительницы.

Фламма. «Ты или я!»

Наступает молчание. Услышав, как открывают дверь, Стено внезапно поднимается.

Стено. Прощай.

Он исчезает в коридоре быстрым и осторожным шагом.

Явление второе

Входят Комнена, останавливается, озирается кругом своим бдительным и ищущим взглядом.

Комнена. Кто это был с тобой?

Фламма. Даниэле Стено.

Комнена. Почему он бежал, услышав, что я иду?

Фламма. Он уже простился, спешил.

Комнена. Вот уж кто не любит меня.

Фламма. Не любит?

Он не в силах совладать со своим волнением. Голос у него еще дрожит.

Комнена. Что с тобой? Дрожишь?

Подходит к нему, замечает блестящий острый кинжал на столе, берет его.

Что это? Как он попал сюда?

Фламма. Предназначался моему сердцу.

Комнена. Что ты говоришь?

Фламма. Да, вот сейчас здесь какой-то неизвестный, которого я допустил к себе, неожиданно бросился на меня, хотел заколоть.

Комнена. Да что ты? Правда?

Фламма. Вон там был Стено, удержал его.

Комнена. Правда? Поэтому ты все еще дрожишь?

Фламма (вдруг овладевая собой, медленным, ровным и враждебным голосом). Не поэтому. Я стоял здесь, прислонившись. Стено был там, сидел. Сцена разыгралась в какое-нибудь мгновение. Я не пошевельнулся, глазом не моргнул. Улыбался. Мой голос не изменился. Я отпустил этого незнакомца на свободу, он был почти мальчик Я еще не лишен известного хладнокровия.

Комнена (смотрит на него, прищурив глаза, хищная, словно почуяв борьбу). Но, по-видимому, сталь проникла в твой голос.

Фламма. Ты это почувствовала?

Комнена. Это мне нравится. Ты знаешь.

Она рассматривает кинжал, приблизив его к лицу, потому что в комнате слишком мало света.

Ужасно острый, как шпилька. Ты отдашь его мне?

Фламма. Он опасен.

Комнена. Отдай мне его — на счастье! Я его буду носить всегда. Он предназначался твоему сердцу.

Фламма. Он опасен.

Комнена. Я сделаю для него ножны. Не отказывай мне в этом подарке! Пока я буду носить его, ты будешь неуязвим!

Фламма. Возьми.

Комнена. Спасибо!

Она еще раз подносит его к лицу, чтобы рассмотреть, затем не выпускает его из своих рук.

Фламма. Ну, вот видишь, мы дошли до крайности. Завтра придет другой, затем еще другой, потом придут все бешеной толпой… И тогда?

Комнена (смеясь). Третья волна! Ты плывешь навстречу третьей волне.

Фламма. Пловцу трудно разбить или преодолеть ее.

Комнена. Так говорят потерпевшие крушение. А тут — испытание для великого пловца. Уже был некто, кто чувствовал, как его злорадное сердце переполнялось ликованием при виде того, как пенился грозный гребень третьей волны.

Фламма. Он был одинок.