Геннадий Обатнин - История и повествование

• Название: История и повествование
• Автор: Геннадий Обатнин
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793-465-9

Сборник научных работ посвящен проблеме рассказывания, демонстрации и переживания исторического процесса. Авторы книги — известные филологи, историки общества и искусства из России, ближнего и дальнего зарубежья — подходят к этой теме с самых разных сторон и пользуются при ее анализе различными методами. Границы художественного и документального, литературные приемы при описании исторических событий, принципы нарратологии, (авто)биография как нарратив, идеи Ю. М. Лотмана в контексте истории философского и гуманитарного знания — это далеко не все проблемы, которые рассматриваются в статьях. Являясь очередным томом из серии совместных научных проектов Хельсинкского и Тартуского университетов, книга, при всей ее академической значимости, представляет собой еще и живой интеллектуальный диалог.

---

Но как же слушают его гости? Иной дремлет, иной смеется, иной кричит и потому, что имеет счастье быть три раза простреленным за отечество, почитает себя вправе мешать ему рассуждать о любви к Отечеству. Вот судьба несчастным авторам! Я часто слыхал, как они в минуты досады и откровенности жалуются на свои неудачи, раз сто вздыхая, думал: неужели нет средства исправить русских, неужели мы осуждены вечно писать, для того чтоб нас не читали! Но вдруг счастливая мысль родилась в голове моей, я сказал сам себе: вкусу надобно учиться так же, как искусству писать. Сколько в мире людей, которые не умели бы чувствовать красоты Гомера, Цицерона и Расина, если бы не было логики, Квинтилиана и Лагарпа, соотечественники оттого так прихотливы, что не знают правил искусства, которое мы довели до совершенства: искусства пресмыкаться в поэзии. Если правда (а это правда неоспоримая), что русские литераторы имеют в сочинении Лирической поэмы (и всякой другой, можно прибавить) и даже всякой книги особые способы, особые приемы; то они имеют нужду и в новой пиитике, в новом Лагарпе.

Я сообщил о своей мысли одному приятелю, с которым мы иногда вместе удивлялись трудолюбию сочинителей и лености читателей, он согласился со мною, и мы приняли дерзкое намерение выйти на славное поприще, опираясь друг на друга, как водится между авторами, и объявить себя учителями Публики, Профессорами Пафоса, то есть искусства пресмыкаться в Поэзии. Но должно ли назвать предприятие дерзким или трудным? Образцы у вас перед глазами, нам стоит извлекать из них правила и посвятить свои труды многолюдному сословию пресмыкающихся поэтов, сказать словами одного из них:

Приношу тебе твой дар.

Кн. Шаховской.

Курс Пафоса откроется 16-го Марта в день рождения Беседы любителей русского слова и будет преподаваться каждую субботу. Цена за вход назначается по достоинству сочинителей, из которых будут выбраны примеры; от пяти до десяти копеек[169].

Таким образом, зимой или в начале весны 1812 года Блудов наметил форму и направленность будущих сатирических арзамасских выступлений, да и самих заседаний: в рамках регулярных собраний должен был зачитываться и обсуждаться шуточный комментарий к сочинениям беседчиков. 18 марта 1812 года А. И. Тургенев сообщал П. А. Вяземскому об очередном сатирическом замысле его петербургских друзей — в этом письме, без сомнения, речь идет о замысле, изложенном в приведенном выше тексте Д. Н. Блудова: «Я успел видеться с твоими приятелями и вручить им письма твои. Они сбирались писать к тебе. И Блудов, и Батюшков хотят пригласить тебя в сотрудники к себе для преподавания курса дурной словесности. Предисловие к сему курсу уже готово. Постараюсь прислать тебе его»[170].

Использованное Блудовым выражение «искусство пресмыкаться в поэзии», равно как и название будущих заседаний — «курс Пафоса», отсылают известному в истории английской литературы сатирическому трактату, авторство которого приписывают Александру Поупу, — «The Art of Sinking in Poetry» (впервые опубликован в 1728 г. под псевдонимом Мартинус Скриблерус)[171]. По сути дела, этот трактат и представляет собой «антипоэтику», остроумную перелицовку трактата псевдо-Лонгина. Однако тема ориентации «Арзамаса» на деятельность кружка Поупа — Свифта — Арбетнота — Гея (т. н. «Scriblerus Club») заслуживает отдельного исследования, которое не может быть проведено в рамках настоящей работы; я надеюсь в будущем уделить ей специальное внимание.

Вероятно, идея «курса дурной словесности» не нашла поддержки и не была реализована, — во всяком случае, нам ничего не известно о проведении такого рода собраний весной — летом 1812 года. Можно предположить, что публичные пародийные выступления против беседчиков их оппоненты — прежде всего Дашков, Блудов и Северин — первоначально планировали представлять на заседаниях Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, ведь «Похвальное слово графу Хвостову» было произнесено именно в его стенах. Сохранившиеся и опубликованные в двухтомнике «Арзамас» протоколы заседаний этого общества неопровержимо свидетельствуют о том, что, встретив противодействие со стороны других членов, Блудов, Северин и Батюшков, вслед за Дашковым, отказались от участия в ВОЛСНХ[172].

Согласно свидетельству Батюшкова, летом 1812 года, вплоть до состоявшегося в октябре отъезда Блудова в Стокгольм, а Северина в Испанию, Северин, Трубецкой и сам Батюшков регулярно собирались в доме Блудова и беседовали о различных литературных материях[173]. Не был ли это «Арзамас» до «Арзамаса» и не потому ли в 1815 году «Арзамас» назвали «возобновленным»? Но возможно, к 1815 году в памяти остались более ранние собрания осени 1811 — весны 1812 года. Во всяком случае, именно эти даты называет Дашков, когда пишет Блудову о «блаженных временах воссоединения с друзьями», о своих мечтах «…быть счастливым и спокойным среди друзей моих, как в конце 1811 и в начале 1812 года» (1, 211).

Однако это идиллическое единение друзей омрачалось (пусть и слабой) внутрикружковой полемикой: предложенные Блудовым и Дашковым сатирические формы сразу же не получили одобрения и у некоторых будущих арзамасцев. Так, П. А. Вяземский писал К. Н. Батюшкову, что, в отличие от Василия Львовича Пушкина, не находит в речи Дашкова остроумия, а главное — сомневается в состоятельности и эффективности такой формы литературной борьбы, потому что «лежачего не бьют» и «публики мнение не нужно исправлять на его счет» (1, 188). Еще более острое замечание он оставил в письме к А. И. Тургеневу, где говорил о том, что в речи Дашкова «заметно сильное желание быть острым и весьма слабый успех»[174].

Уже в 1813 году полемика с «Беседой» воспринималась многими будущими арзамасцами как несвоевременная и излишняя. «De mortibus aut bene aut nihil», — повторит на этот счет древнюю поговорку Дашков в письме к Блудову[175]. Почему же в октябре 1815 года сатирические нападки на «Беседу» были возобновлены именно в той резко-пародийной форме мнимого «похвального слова», изобретенной Дашковым в марте 1812 года? Почему, иначе говоря, в этот момент сработала (пусть и сознательная) инерция жанра?

Если вспомнить, какие политические события сопровождали, а возможно, даже каузировали резкую реакцию Дашкова и его единомышленников на упрочение авторитета «Беседы» в столичных культурных кругах, предвоенные собрания будущих арзамасцев покажутся скорее мобилизацией литературных сил, нежели мирными дружескими вечеринками. В свете этих же событий совершенно понятным становится и отказ (или неудача) в реализации замысла предложенного Блудовым «курса Пафоса».

На следующий после назначенного Блудовым для заседания «пародического» общества день и через три дня после произнесения Дашковым «Похвального слова графу Хвостову», то есть 17 марта 1812 года, М. М. Сперанский был отправлен Александром 1 в отставку с поста государственного секретаря. Хотя это чрезвычайное происшествие не было никак обнародовано официально и о свершившемся падении фаворита в столичных придворных кругах стало широко известно только несколькими днями позже, 19–20 марта[176], Дашков и Блудов, несомненно, задолго до того знали и о настроениях императора, в конце концов подтолкнувших его собственной волей инициировать заговор против своего ближайшего сотрудника, и о царивших в обществе настроениях — крайне враждебных профранцузской внешнеполитической линии и культурной ориентации. Первоначально, вероятно, сатирические обсуждения основ «беседной» поэтики были задуманы как форма консолидации против завоевывавшей все большую популярность «славянопатриотической» идеологии. Однако с последовавшим 22 марта 1812 года назначением Шишкова на должность высланного Сперанского перспектива таких собраний стала выглядеть крайне сомнительной — они могли быть восприняты императором как откровенное фрондерство и нежелание поддержать его перед лицом надвигающейся внешней угрозы.

Кажется, что ситуация конца 1815 года ничем не походила на тревожные дни февраля — марта 1812-го. Шишков уже год как оставил пост государственного секретаря, и идеология «Беседы» вновь приобрела статус маргинальной и оппозиционной[177]; арзамасцы же, напротив, в политическом отношении были «на коне» — в государственной политике (как внутренней, так и внешней) торжествовала идеология космополитизма. Однако один факт все же мог заставить их насторожиться и даже забить тревогу: именно Шишкову Александр I поручил по своем возвращении в Петербург написать манифест на новый, 1816 год. Этот текст, по сути, стал манифестом об окончании войны. Тогда же из-под пера основателя «Беседы» вышел еще один важнейший государственный документ — манифест об изгнании иезуитов из России. Если присовокупить к этим тревожным для «победителей» симптомам дерзкое выступление Шаховского с карикатурами на Жуковского и Уварова, станет понятно, что важнейшей причиной возобновления арзамасской сатиры был небеспочвенный страх реванша «славянофилов». Тут-то и пригодилась кинутая в свое время Дашковым и Блудовым, но так и не разыгранная «пародийная» карта.