Александра Йорк - На перепутье

• Название: На перепутье
• Автор: Александра Йорк
• Издательство: Мир книги
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-486-01168-9

«Для меня искусство и секс — две самые священные вещи в мире» — таково кредо сероглазой красавицы Тары, американки греческого происхождения, молодого археолога, готовой ради очередной бронзовой статуэтки I века нырять в самые опасные океанские бездны. Археология для Тары — всепоглощающая страсть. Но не только здесь, в мире неотразимых древнегреческих атлетов и бесстрашных мифических героев, есть образы, достойные ее любви. Димитриос — знаменитый греческий археолог. Леон — известный скульптор-модернист. Оба максимально близки к идеалу. Проблема в том, кого из них выбрать? И как достойно выпутаться из опасного любовного треугольника, в который попалась эта дерзкая Богиня искусств?..

---

Леон оказался в холле перед основным рабочим помещением. Там стояло что-то, накрытое брезентом. Гид и Ники вошли за ним.

— Эта фигура Андромеды. Скульптор умер, не успев завершить, — поведала молодая женщина. Она сдернула брезент, и они увидели обнаженную мраморную женскую фигуру почти в натуральную величину. Никаких драпировок и никаких доспехов. Женщина, прогнувшись, лежала на спине.

Леон даже отшатнулся. Эта женская фигура была полностью зрелой и полностью развитой, но композиция практически совпадала с его «Обещанием» — его юношеской работой, изображавшей расцветающую Валери. Одна нога вытянута вдоль камня, на котором лежит женщина, голова откинута, тело полностью открыто. Кто позировал для этой явно умной и независимой фигуры? Она не могла быть итальянкой или француженкой. Она не могла жить в девятнадцатом веке, не могла и прийти из античности. Она была квинтэссенцией обнаженной американки двадцать первого века. А гид говорила, что эта работа была выполнена в начале двадцатых годов.

— Это была его личная работа, работа ради удовольствия. Он умер в тысяча девятьсот тридцать первом году. Ему был восемьдесят один год, но он до конца продолжал полировать поверхность этой скульптуры.

Это было «Обещание», доведенное до совершенства. Ни в какой дополнительной полировке скульптура не нуждалась. Мрамор был чувственно чист, гладок и прозрачен. Скульптор просто не мог расстаться с этой работой — не мог не трогать ее, не мог перестать ее любить. И это в восемьдесят один год!

— Здесь слишком душно, — сказал Леон, — я, пожалуй, прогуляюсь по лесу. — Он нашел ближайший выход, чувствуя, что перестает владеть собой. Руки — его руки — сильно дрожали, он шел, не разбирая дороги, ломая ветки, как вспугнутое животное.

У огромной смоковницы он остановился — надо взять себя в руки. Его собственные оглушительные крики: «Нет! Нет! Нет!» — молотом стучали по его голове. Это было «Нет!» из той серии, что ударило по его в тот раз, когда он впервые увидел картины Дорины. Затем Леон снова бросился бежать.

Вырвавшись на поляну, он опустился на каменную скамью, а потом неожиданно упал в снег. Плотина прорывалась.

Леон почувствовал первую трещину в тот день, когда впервые увидел Тару, и первый серьезный прорыв в его доспехах заставил его плакать в ту ночь, когда он впервые занимался с Тарой любовью в мастерской в Афинах. Тогда, в студии Дорины, ему удалось справиться с растущей силой чувств, но он проиграл три дня назад, когда Тара убежала из такси по дороге из его студии. Каждая капля любви, которую он разрешил себе испытывать к ней, была той самой каплей, которую не могла сдержать его внутренняя плотина.

Он лежал, содрогаясь от рыданий, прижав кулаки к горящим вискам, пытаясь противостоять той творческой силе, от которой он отказался, которую утопил, превратил в гнев, в ярость, необходимые для того, чтобы заниматься тем, чем он занимался сейчас. Но внутренняя плотина все-таки рухнула.

Он все еще лежал на снегу, когда Дорина нашла его. Она упала рядом с ним на колени и приподняла его голову. Сколько он тут уже пролежал? Как давно он тут плачет? Впрочем, какое это имеет значение? Ей было безумно его жаль.

— Все в порядке, — ласково заговорила Дорина. — Не держи это в себе. — Она приподняла его, прижала к себе.

— Нет, нет, нет…

— Леон, все хорошо. Что случилось? — мягко спросила она.

— Нет, нет, нет… — Леон положил ей голову на плечо.

— Все в порядке. Что произошло?

— Слишком красиво, — простонал он. Дорина ощущала его боль остро, как свою. Ей казалось, она понимает, в чем дело. Она подозревала это с того момента, как увидела набросок портрета Тары.

— Он чувствовал свою любовь руками, — с трудом выговорил Леон и снова уронил голову ей на плечо.

Перед Дориной раскрылась вдруг вся глубина его уязвимости, и она решила рискнуть. Возможно, сейчас, в этот момент, до него можно достучаться:

— Леон, ты ведь один из нас. Я поняла это сразу, как увидела твой рисунок. В глубине сердца ты никогда не принадлежал им. Послушай меня! Я ведь не единственный художник, который работает в старых западных традициях. — Она говорила все торопливее и торопливее. Понимала, что это, скорее всего, единственный шанс откровенно поговорить с ним. — Послушай! Мы ведь не одиноки! Есть и другие студии, кроме моей. Есть несколько на Среднем Западе, где я училось, есть и на Восточном побережье. Среди нас есть писатели, много поэтов, пара композиторов, которых я знаю лично. Они все прекрасно работают в Нью-Йорке, Миннесоте, Аризоне и многих других местах. Не могу сказать, что у нас громкие имена, но мы существуем. Некоторые работы экспонируются в галерее «А есть А». Я могу съездить с тобой туда. Конечно, это требует времени, но ты наверняка его найдешь, если захочешь. Ты был бы самым выдающимся из всех нас.

Леон вскочил на ноги, волосы мокрые, лицо красное, глаза безумные. Дорина быстро поднялась с земли и схватила его за плечи.

— Леон, то, во что ты веришь всем сердцем, возможно. Поверь мне!

Но она зашла слишком далеко.

— Поверить вам и стать таким же, как вы? Вы же признаете, что о вас никто не знает. Вы — ничто. Поверить Таре и спрятаться, закрыть глаза на мир так, как сделала она? Или надеть мантию этого вот скульптора и делать вид, что я живу в его, а не в свое время? Нет! Это невозможно! Я не позволю вам разрушить мою карьеру, как вы пытаетесь разрушить карьеру Ники. Нет. Нет. Нет!

Дорина осторожно села на каменную скамью и закрыла лицо руками: где найти слова, чтобы убедительно, без эмоций, возразить ему? Тем временем Леон ушел.

Она сидела на поляне одна и смотрела на контур его тела на снегу, почему-то напоминающий ей тот контур фигуры, что оставляют полицейские на месте преступления. На том месте, где он уткнулся головой в снег, виднелись пожухлые листья.

Глава двадцать четвертая

Ники боролся с пробкой. Бутылку вина легко можно заменить, но как быть с осколками бокала в мусорной корзине, как он объяснит это Дорине? Нужно было все продумать заранее и принести вино и бокалы из ресторана. Но ему и в голову не пришло, что Леон может предложить мистер Вэну Варену выпить, пока тот разглядывает картины. Ники встал и передал бутылку Леону. У него сегодня слишком дрожали руки. Еще бы, уважаемый критик пришел взглянуть на его работы.

Вэн взял бокал и одобрительно принюхался к вину. Сегодня он чувствовал себя на пятнадцать лет моложе. Все как в старые времена. Он посещает студию по приглашению художника, а не по приглашению дилера.

И Леон был прав. Это место, каким бы анахронизмом оно ни казалось, настоящее, работающее atelier. Кто бы мог догадаться о существовании этого неказистого маленького здания на шумном Бродвее?

— Ты здесь единственный ученик? — спросил он Ники.

Ники отпил глоток вина.

— Точно. С того времени как я здесь, мой преподаватель, Дорина, пробовала еще троих, — ответил он, с трудом подбирая слова, — но что-то не сошлось, они не подошли.

— А как твой преподаватель объяснила, почему они не подошли? — Вэн улыбнулся Ники. Как давно он не разговаривал с молодым художником, начисто лишенным зазнайства?

— Ну, Дорина, вместе с несколькими другими художниками, пытается возобновить систему atelier в преподавании. Это, вы знаете, когда мастер выбирает студентов, а студенты выбирают мастера, у которого они хотели бы учиться. Дорина, разумеется, не употребляет термин «мастер», но она настаивает, чтобы ее ученики демонстрировали… большую выдержку. Она говорит, что художественные академии девятнадцатого века практически уничтожили изобразительное искусство, потому что всякие «официальные» школы — это неизбежное снижение качества и стагнация творческого процесса. Плюс к этому, с ее точки зрения, модернизм почти уничтожил искусство создания картин, потому что современные художники практически не умеют рисовать. Дорина принимает только тех учеников, у кого хватает терпения научиться традиционным приемам рисования, то есть им требуется очень продолжительный период ученичества. В свой первый год здесь я по три часа в день рисовал углем гипсовые модели античных статуй. Только после этого Дорина разрешила мне взять в руки кисть, и потом, еще пару лет, я рисовал только в черном и белом цвете, все с тех же гипсовых моделей. Я начал у нее учиться, когда мне было десять лет, и только в четырнадцать впервые стал рисовать простые предметы из реальной жизни в цвете. Это было нелегко. — Ники пожал плечами. — Дорина в своих методах очень упорна.

Леон рассмеялся.

— Это, старик, еще очень мягко сказано, — обратился он к Вэну. — Его преподаватель настоящий динозавр.

Вэн протянул бокал за добавкой. Прекрасное «Мерло». Очень удачного года. Парнишка еще так молод, по-видимому, понятия не имеет, какую ценную бутылку взял. Это великолепное красное вино, без сомнения, выбрано Дориной, наверняка она купила его заранее, со знанием дела и аккуратно хранила. Удивительно.