Влас Иванов-Паймен - Мост

• Название: Мост
• Автор: Влас Иванов-Паймен
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1976

Основные события романа происходят в годы гражданской войны в двух селах — чувашском Чулзирме и русском Заречье. В борьбе за Советскую власть и русские и чуваши постигают истину настоящей дружбы, и мост, который разделял их села и служил мостом раздора и распрей, становится символом братского единения людей разных национальностей.

Роман В. Иванова-Паймена удостоен Государственной премии Чувашской АССР им Константина Иванова.

---

Новые соседи скоро перестали бояться «камунов». В каждом доме нашлась чисто мужская работа. Захар одной солдатке помог сложить печь, другой — вставил стекло, третьей заменил доску на крылечке.

Еще до поездки в Базарную Ивановку за срубом, Захар обнес свой будущий двор оградой из жердей. У самого берега вырыл яму и сколотил над ней крышу, как для скворечника, назвал его по-русски: «нужник». Таких строений до сих пор в селе не возводили.

Лизук и Тарас трудились дни и ночи на откосе обрыва: копали неглубокий ров. Тарас вначале даже и не понял, почему здесь надо рыть, но не перечил. А когда удлинили ров в стороны, он решил все-таки обратиться за объяснением к мачехе.

— Что же это будет, айне[43], зачем это мы копаем? — спросил он недоуменно.

— Папа велел, пусть, говорит, сигсак[44] будет. Искривлеппую туда-сюда дорогу так называют. По такой дорожке подниматься будет легче.

«Ага, зигзаг», — догадался Тарас, но поправлять мать не стал.

Эту извилистую дорожку так все и называли — «сигсак». Отец говорил сыну: «Тарас, сбегай-ка по сигсаку да принеси побыстрей воды!» Ходить за водой с участка Тайманова можно было тремя путями: один — по перерытому Семеном и Тражуком откосу — далековато; второй путь вел к колодцу в Малдыгасе, до него — еще дальше. Ближе всего — сбежать по «сигсаку». Но как он ни изгибался, все же был крутоват. Зато близехонько, начинался, можно сказать, у самой печки.

Это потому, что над самым обрывом Захар сложил небольшую печку. В высоту не было аршина, с трубой, с подгнездами для чугунков. Разумеется, печь топилась не для обогрева улицы. На ней в теплое время готовили пищу. «Плита» — назвал Захар.

К приезду друзей в Чулзирму у Захара между домом и амбаром был готов сарай. И в избе уже потрескивала печка. Три «комиссара» — Тражук, Анук и Семен и один учитель — Арланов проверили работу Захара. Его подворье плохим не назвали, но и хвалить не спешили.

Анук, увидев плитку во дворе, пришла в восторг.

— Захар пичче, ты это хорошо придумал! Как есть натуральная печка. Здесь можно и суп сварить, и картошку поджарить, и блины испечь, — очень кстати вставила она новое для нее городское слово — «натуральная».

— Ты, Захар Матвеевич, вьешь свое гнездо и не по-русски, и не по-чувашски. И не по-башкирски тоже, — уклончиво выразился Семен.

— По-немецки! — выкрикнула Анук, обрадованная тем, что опять нашла нужное слово. — И если еще вокруг дома посадить кусты, а весной они зацветут — тогда и вовсе будет по-немецки. Это у них — строения сплошные, во дворе летняя плитка, рядом — гумно.

— У Захара пичче гумно даже и не рядом, а прямо во дворе, — вставил слово Тражук.

И верно, тут же, шагах в двадцати от дома, Захар укатал ток.

Крыша дома и печь в избе привлекли внимание «комиссии». Тесу у Захара не было, а о железной крыше по тем временам никто и не мечтал. И все же не соломой покрыл избу Захар, а мелкими снопиками из камыша и сверху обмазал глиной.

— Подобной крыши во всем мире больше нет, — определил Арланов, стараясь не отстать в суждениях от других.

После плиты на улице больше всего обрадовала Анук печь в избе.

— Ведь из кирпича сложена, — весело определила она, — но бока у печи какие гладенькие. Я слышала, что Захар Тайманов — отменный шорник, но он, оказывается, еще и замечательный печник.

— Все-то ты умеешь, Захар Матвеевич! — похвалил глава «комиссии» Семен. — Шорник, сапожник, плотник, столяр, печник… еще кто?

— И еще музыкант! — Арланов снял с гвоздя на стене балалайку и неумело потренькал.

— Люди в перерыве на обед курят, а я играю на балалайке, — объяснил Захар. — Тараса учу плясать. Хочет быть героем, как Румаш, а сам плясать, как он, не может, — отец заставил покраснеть мальчика. Сам тут же взял балалайку из рук Арланова и, настроив ее, зазвенел плясовой мелодией.

— Эх, как говорит Тимрук пичче, замана! Без мужа могу жить, а вот как услышу плясовую, не могу, чтобы не плясать. — Анук тут же затопотала по-мужски.

Смотрел-смотрел на нее Арланов и женской выходкой заскользил вокруг.

— Люди работают, камуны пляшут, — негодующе пробормотала старуха, плетясь мимо избы на гумно.

Дня через два «камуны» не только пляской, по и работой удивили. К приехавшим из города присоединились еще и зареченские — Оля и Тоня.

Захар весной засеял по осьминнику и для своей семьи и для Анук. В поле весной вместе с Кирилэ больше всех работал Тарас. Сейчас, во время уборки урожая, Тарасу оставалось только вязать снопы. В артели «камунов» собралось десять жнецов и жниц. За педелю хлеб был убран и обмолочен.

И люди, любуясь дружной работой, назвали те дни «неделей камуны». Теперь уж, слыша балалайку Захара, никто не посмел бы ворчать и посмеиваться.

И Захар и Плаги, жена Семена, немного посеяли хлеба. Артель «камунов» проработала еще и у деда Сабана, и у матери Тражука, а еще и в Сухоречке и русских заставила заговорить о «неделе камуны».

А Арланов, пляшущий по-женски, равняться на поле с Тарасом и женщинами так и не мог. Беззлобно подшучивая над учителем, Оля и Тоня учили его вязать снопы.

Кирилэ нисколько не был удивлен дружной работой артели.

— Камунами лишь пугают народ, — рассудительно сказал дядя Тараса. — Ничего в этом нет и смешного. Чуваши издавна любили сообща трудиться и сеять хлеба, мы, жители нашего края, всегда выходим вместе, помогаем женщинам, когда нужны в работе мужские руки. Нимэ — ведь это и есть работа камуной.

— А ведь правильно сказал шурии! — поддержал его Захар. — Чуваши и в самом деле частенько работают артелью. Разве нимэ не похожи на субботники?

Захар рассказал об опыте Ключевки. Он ездил туда за окопным стеклом для своего дома и для избы Самани — матери Тражука, куда ее наконец переселили из землянки.

Гости помогли Тражуку перевезти мать, а также подсобили перетащить дом просвирни из Заречья под школу. Антонина Павловна радовалась — с осени она начнет учить ребятишек в новом здании.

Евграф Архипович тоже начнет с осени первый учебный год в Чулзирме.

Городские гости стали на десятый день готовиться к отъезду. Анук пригласила Арланова пожить в ее доме. Семья Захара уже справила новоселье.

— Ухаживать за конем ты не умеешь. За пегашкой будет присматривать Тарас, — тоном, не допускающим возражений, сказала Оля Арланову.

Корову Ятросовой к радости Лизук перегнали на новый двор Таймановых.

А Семен готовился снова оставить семью и уехать. Плаги в позапрошлом году провожала мужа в город на неделю, а он пропадал там в сто раз больше. Домой хотя и вернулся, но побыл-то всего десять дней. Сынишка толком и привыкнуть-то к отцу не успел, даже дичился немножко.

Семен сначала огорчился. Только на третий день после приезда отца пятилетний Вася впервые крикнул:

— Атте!

Семен был в восторге, ему казалось, что сын только что появился на белом свете. С этого дня сердце Семена! настежь распахнулось и для сына и для его обездоленной матери.

Плаги почувствовала, что Семен заметно к ней изменился, но почему-то не радовалась. Накануне отъезда мужа в город она поплакала в одиночестве. Лишь насухо вытерев лицо передником, вошла в избу. Семен вырезал ножом игрушечное ружье для сына.

— Семен, послушай, — начала Плаги, — до сих пор я ревности не показывала. Ни одного слова не говорила против. И сейчас не скажу. Хочу тебя попросить об одном…

Семен отложил незаконченную игрушку. «Очень добрая душа Плаги, мать моего сына. Сама душою как ребенок. А я ведь всегда был холоден к ней… Из-за Шоры… Никогда не хотел согреться ее теплом».

Семену вдруг захотелось обнять и приласкать жену.

Плаги замолчала, будто надеясь услышать от мужа какие-то необходимые ей сейчас слова. Она не почуяла, что внезапно нахлынувшая нежность мешает ему говорить. Плаги решила высказать все, что задумала.

— Я давно знаю, что ты любишь майру. Теперь в городе, поди, будете жить вместе. Живите. Если ты до сих пор не любил меня, то я уж не смогу теперь привлечь тебя, заставить полюбить. Об одном прошу — ради бога, не показывайтесь на глаза нашим сельским вместе с майрой, чтоб здесь, на селе, не ходили о пашей семье плохие слухи. Сама не знаю, куда мне теперь деваться? Ваську надо вырастить и вывести в люди. Лишь бы не получилось так, что услышит сынишка злые толки и скажет: «Нету у меня атте!»

— Зря говоришь, Плаги. Никакой майры у меня нет, — возразил Семен, подавив нежданную грусть.

Плаги молча положила перед мужем на стол гребенку. Она хотела сказать: «Нюрину расческу нашла в твоем кармане, когда взяла зашить», но не могла произнести слова.

Семен понял все, опустил голову и, посидев какое-то время молча, печально произнес:

— Да, это Нюрина гребенка. Но я говорю правду. Нюры нет больше на свете. Только эта гребенка осталась на память. Да и она сохранилась потому, что случайно в тот день, когда Нюра погибла, эту гребенку воткнула себе в волосы Анук.