Лотар-Гюнтер Буххайм - Прощание

• Название: Прощание
• Автор: Лотар-Гюнтер Буххайм
• Издательство: ACT, Астрель
• Жанр: Морские приключения
• Год: 2007
• ISBN: 5-271-15647-8

Это не просто завершение мировых бестселлеров «Подлодка» и «Крепость» знаменитого автора Лотара-Гюнтера Буххайма, а прощание наших героев с вечным морем, кораблями, которых уже нет, и мужчинами, дни которых больше не вернутся.

Два человека еще раз отправляются в совместный путь: Лотар-Гюнтер Буххайм и «Старик», командир подводной лодки U-96, на которой служил Буххайм. На борту атомохода «Отто Ган», самого абсурдного немецкого корабля послевоенного времени, они плывут из Роттердама в Дурбан. Бесконечное число вопросов остаются открытыми, для ответов на них, оба знают это, остается мало времени.

---

— Кто это — мы? — спрашивает старик.

— Извини! Я же не знаю, что тебе неизвестно. Итак. В мой дом забрел один издательский коллега, точнее, он искал у меня убежище, это лучше отражает суть. Он был совсем измотан: оборванный и полуголодный. Пехотинец, провоевавший два года в России. А потом появился и мой брат Клаус, но этот при полном параде, в мундире ВВС, лейтенант с полным иконостасом военных наград. Добрый Бонзо, мой издательский коллега, еще накануне вечером стрелял по косуле, но не попал. Она только помахала ему хвостиком и скрылась за живой изгородью соседнего дома.

— Но потом вы в нее все-таки попали? — спрашивает старик с любопытством.

— Отнюдь нет! Но я уже предвкушал, какой вкусной она будет. Появлялась ли она на следующий вечер, чтобы водить нас за нос, я уже не помню. В это время мы уже двигались на тележке от вокзала к озеру, а потом и американцы не заставили себя ждать. А после случились сотни историй, но рассказать тебе все я не смогу, разве только мы потратим на это все свое время до самого Рождества.

— Не преувели… — начинает старик, но его прерывает сильная вибрация корабля. Он смотрит на свои наручные часы. — Деятели из Гамбургского института начинают свои маневры. Я потом еще схожу на мостик, это будет продолжаться до двух часов, так что говори дальше.

— Попробую. Мы чуть не врезались в американские танки — сбоку. Это из-за грузовика.

— Не тяни канитель!

— Бёмер, Бонзо было его прозвищем, появился у меня, потому что, кроме меня, он почти никого не знал. На теле у него были лохмотья. Нам нужно было найти для него кровать или по меньшей мере матрас и кое-что из одежды. Внизу у озера находился лодочный домик крупного нациста, шефа имперской школы НСДАП, который уже давно сбежал. Там, подумали мы, очевидно, все есть. Нужно было лишь транспортное средство. На вокзале были две тележки, четырехколесные, с оглоблями, используемые для выгрузки из поездов. Одну такую тележку мы себе взяли. Вокзал, как вся местность, был опустевшим. С этой тяжелой тележкой мы с грохотом двигались через всю местность, а когда на подходе к озеру дорога пошла под гору, мы уселись на тележке, а я взял оглоблю между ног, чтобы управлять движением. Вскоре темп невероятно ускорился. Я почувствовал, что не справлюсь с поворотом на поперечно проходящую дорогу к берегу озера, а тут еще отвалилось левое переднее колесо, тележка перевернулась, и мы оказались в воздухе с кувырками, пируэтами, сальто и чертовски жестким приземлением. Когда вот так во весь рост я лежал в грязи и не знал, целы ли мои кости, я услышал голоса, мужские голоса. По-пластунски, как нас учили, я подполз к краю дороги и узнал в свете вспыхивающих зажигалок американцев. Произносили они совершенно непонятное. Я все время слышал: „fuck off — fucked country…“ Одно мне было ясно: мы чуть не врезались в стоящую танковую колонну. Танки стояли вплотную один за другим. Сначала мы лежали, не решаясь пошевелиться. Вляпались в неприятность, подумал я, надеюсь, они не слышали грохота и не видели, как я лежал в грязи. Теперь война закончилась. Теперь здесь американцы, а нацистский кошмар закончился. И еще: мой брат Клаус был еще в форме со свастикой на поясном ремне. Этот тупица! О том, чтобы встать и двинуться обратно, не могло быть и речи. „Fuck off! — Fuck yourself!“ — слышал я снова и снова, самое смешное, что тогда я и представления не имел, что это значит. Я думал о китайских наемниках.

— Вот так вот, — говорит старик. — Но давай дальше: вы же не могли оставаться там вечно?

— Добрых полчаса ушло на это, а в той ситуации это было все равно, что вечность.

— А потом?

— Потом они запустили двигатели и наконец двинулись. Мы даже нашли колесо и снова надели его на ось. К сожалению, у нас не было гвоздя, чтобы использовать его в качестве шплинта, поэтому идиотское колесо еще трижды отваливалось, но мы наконец все же перебрались через дорогу. А потом стало по-настоящему интересно.

Старику эта история, кажется, понравилась. С удовлетворенной миной на лице он говорит: „За это стоит выпить что-нибудь стоящее — как ты смотришь на настойку из дикой малины?“

— Чего у тебя только нет! Давай ее сюда!

— А что было по-настоящему интересным?

— На цашей дребезжащей тележке мы добираемся до купальни на берегу озера, и тут дверь открывается, и в свете луны я обнаруживаю три карабина…

— И тогда они тебя упрятали за решетку? — прерывает меня старик. — Пора бы!

— О, нет! За решетку меня упрятали намного позже и с этой историей это не имело ничего общего.

— Дальше, дальше! — торопит старик.

— Мы стояли как раз напротив дул этих карабинов. Нам было не по себе. Мы попали в гнездо сумасшедших — вервольфы (оборотни)! Они хотели прикончить нас за предательство и сражаться дальше. Так, во всяком случае, они кричали. И тут они наконец увидели моего брата с его мишурой на мундире.

Его они убивать не захотели. А он уже держал в руках свою пушку. На другой стороне дюжиной сумасшедших командовал тоже лейтенант. Могу тебе сказать: пока мы их успокоили…

— И?

— Побудить их действовать разумно и сложить оружие нам не удалось. Они хотели непременно продолжать.

— То есть полного успеха они не достигли!

— Я был рад, что они не стали сразу палить. В то время все было несколько более относительным, чем сейчас.

— И вы потащили вашу тележку обратно в гору?

— Отнюдь! Мы ее просто оставили.

— Пс-с! — говорит старик. — Имперская собственность. Я понимаю. Поэтому они и изъяли тебя из обращения!

— Снова ошибаешься! Сначала я стал „шефом полиции“, иначе говоря, деревенским полицейским Фельдафинга.

— Именно ты!

— Что значит „именно ты?“ — набрасываюсь я на старика.

— Ты в то время — и олицетворение верности Закону? Можно смеяться или?

— Нельзя! Я к этому, Бог свидетель, не стремился. Ты себе представить не можешь, как в то время все делалось. Или, возможно, можешь? Ведь ты же, в конце концов, также был высшей судебной шишкой в Бергене. Я ведь тоже могу сказать — именно ты!

— Ха-ха, — смеется старик. И тут в дверь стучат. Появляется курьер. Старика зовут наверх.

— Еще по глотку на посошок? — спрашивает он.

Мне еще не хочется спать. Я иду по кораблю, часы показывают почти полночь. Не видно ни одной живой души. Я полностью предаюсь восприятию гудения и вибрации и нарастающему и затухающему шуму буруна у форштевня. Со стороны надстройки, на которой расположен капитанский мостик, светят несколько будто отштампованных иллюминаторов.

Медленно продвигаясь вперед, я слышу голос, раздающийся из черноты тени, и останавливаюсь, как вкопанный. Женский голос! „Белый лебедь, — слышу я, — он плывет туда к черным неграм“. Это был голос исхудавшей стюардессы, которая сказалась больной. Я смотрю во все глаза, но никого не вижу. Сбоку меня слепит свет, падающий из кормовых иллюминаторов надстройки с капитанским мостиком. Передние окна кормовой надстройки также освещают темноту тени. Наконец, я вижу фигуру, жмущуюся к вертикально стоящему запасному якорю.

— Что это значит! — вырывается у меня, затем я приглушаю голос и спрашиваю: — Почему вы не в своей каюте?

— Потому что я так люблю луну и звезды и их отражение на черной воде моря — как бархат.

Мне вдруг становится ясно, как одиноко человеку ночью на этом корабле, какую притягательную силу могут иметь мчащиеся рядом с бортами корабля светлые завихрения воды.

— Это звучит поэтически, — говорю я притворно мягко, — записывайте это, лучше всего сразу, прежде чем забудете.

— Я никогда не забуду! — слышу я голос от якоря.

И вот стою я здесь и проклинаю эту ситуацию. Если у мадам сдадут нервы, то это рискованно для корабля. Я должен сказать об этом старику. Но сначала мне надо попробовать справиться с ситуацией. Очевидно, самое лучшее, это уговорить ее.

— Вы простудитесь, — говорю я и сразу же замечаю, насколько глупо это звучит. Ночь мягкая, легкий ветерок — это всего-навсего воздушный поток, обтекающий движущийся корабль. О холодной ночи не может быть и речи.

Наконец фигура медленно появляется из тени гигантского якоря, и с поднятыми руками стюардесса идет на меня. „Лунатичка? Разве лунатики разговаривают?“ — проносится у меня в голове. Я беру ее правую руку, как если бы хотел сказать ей: „добрый день!“ Левой рукой я толкаю исхудавшее существо перед собой. „Так, а теперь я отведу вас в…“, — я прикусываю язык и говорю вместо „в кроватку“… домой».

Я веду ее, как осужденную. Я крепко держу ее правую руку и иду вслед за ней. «Осторожно! Здесь тросы. Не упадите».

— Ах. Я знаю дорогу. Здесь я часто…

Под хмельком? Врачу следовало бы давно поинтересоваться, что же происходит с дамой. Но этот юноша играет в волейбол в трюме номер пять.

— А теперь через порожек, — говорю я, когда мы дошли до надстройки, и пропускаю ее. — Здесь направо, нет, подождите-ка, я немножко пройду с вами.