Василий Клёпов - Тайна Золотой долины. Четверо из России [Издание 1968 г.]

• Название: Тайна Золотой долины. Четверо из России [Издание 1968 г.]
• Автор: Василий Клёпов
• Издательство: Средне-Уральское Книжное Издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1968

Многие из вас уже, без сомнения, встречались с книгой «Тайна Золотой Долины» и хорошо знакомы с ее героями. Молокоед и его Друзья — Рыжая Белка, Димка Дубленая Кожа, Федор Большое Ухо — собираются в поход в таинственную Долину, дают клятву верности друг другу, ловят «ездовых» собак и сооружают свою Золотую Колесницу Счастья…

Они давно уже стали вашими друзьями.

Эта повесть дважды выходила в Свердловске и раз в Москве. Больше тысячи писем получил автор от ребят. Все спрашивали, какова же дальнейшая судьба Молокоеда. И тут Василий Степанович вспомнил, что рассказывал когда-то своему сыну историю о бегстве ребят из немецкого плена…

Так появилась еще одна приключенческая повесть «Четверо из России». В ней те же герои — Молокоед, Рыжая Белка, Федор Большое Ухо, Димка Дубленая Кожа, — и приключения их не менее увлекательны. Только события развертываются далеко за пределами России. Автор показывает мужество советских ребят, достоинство, с которым они переносят невзгоды…

---

— Вы — что? — вскрикнул Левка: — Надо поставить звезду!

Заремба мрачно усмехнулся:

— Может, ты еще серп и молот сделаешь? Гитлеровцы выбросят твою звезду в первый же день!

— А мы снова поставим, — не унимался Левка.

— А они опять выбросят…

— А мы снова поставим!

Правильно, Левка, ты — молодец! Пусть даже смерть наша не дает им покоя. Мы и из могилы должны грозить фашистским захватчикам!

Пилы у нас не было, но Димка отыскал где-то кусок липы и, орудуя топором и ножом, ловко выстрогал из нее пятиконечную звезду. У кого-то в кармане нашелся гвоздь, и Димка прибил звездочку на крест.

Поляки разбрелись по кладбищу. Я шел за Сигизмундом. Он ходил от креста к кресту и кратко объяснял мне, почему умер тот или другой поляк. Я узнал, что ни один пленный не умер собственной смертью. Под крестами лежали расстрелянные гестаповскими палачами, самоубийцы, не выдержавшие неволи у Фогелей, насмерть засеченные плетью баронессы или Камелькранца…

— Вот один Веслав только и умер собственной смертью, — остановился Сигизмунд перед заросшей могилой. — У него была какая-то странная болезнь, которая мучила его месяца три. У Веслава отнялись ноги. На вид здоровый, а ходить нисколько не мог. Ну и отправили бы его домой. Какой толк держать в неволе? Так нет, мучился человек, пока не умер!

— Це ты мувишь, Сигизмунд? — подошел к нам Заремба. — Веслав не сам умер, его задушил Камелькранц.

Сигизмунд возмущенно замахал руками.

— Не веришь? Спроси Отто…

Заремба подвел к нам глухонемого и, показывая на могилу, отчетливо, по слогам спросил:

— Скажи, почему умер Веслав?

Вглядевшись в губы Зарембы, Отто с мычанием охватил руками свою шею.

— Кто его? — повторил Заремба.

И Отто, сгорбившись, так ловко начал подражать походке управляющего, что Юзеф расхохотался.

Сигизмунд побледнел. Он повернулся к часовне, снял шапку:

— О, матка боска! Прости меня грешного. Ведь я же написал жене Веслава, что он тихо скончался. А он… Двадцать три наших пана лежат под этими крестами. Хорошие были люди. Теперь к ним прибавилась одна русская. Да и все мы скоро будем там…

— Что вы, дядя Зигмунд! — вскричал Левка. — Мы вначале уложим сюда фогелей и камелькранцев…

— Нет, мальчик, русских разбили. Нам уже никогда не выбраться из-под Гитлера.

Я укоризненно посмотрел в грустные глаза поляка:

— Но это все брехня, дядя Зигмунд! Немцы уже «брали» Москву…

— А ты все не веришь? — повернулся ко мне Заремба. — Не верь, малыш, не верь! Может, ты и прав окажешься.

Солнце уже вышло из-за кромки дальнего леса и свечой, как футбольный мяч, взлетело над землей. По всему небу медленно двигались белые облака навстречу солнечному свету и таяли, расплывались. Я приметил среди них небольшую темную тучку. Она смело неслась, гоня впереди себя черную тень.

«Закроет или не закроет?» — думал я, глядя на то, как тучка неуклонно приближается к солнцу.

Облако побледнело, стало уменьшаться и вот уже совсем растворилось в ослепительной голубизне.

— Ничего не вышло, — прошептал торжественно Левка, и я понял, что он думает о том же.

— Посмотреть бы теперь на Марыйку, на детей… Что-то стало с ними? — вздохнул Сигизмунд.

Нам уже незачем было объясняться с поляками на языке врага. Мы вскоре поняли, что наш язык очень сходен с польским. В нем много общих слов, только произносят их как-то не так. Мы говорим, например, «поляк», они — «поляк». Мы говорим «дождь», они скажут «дэщь». В общем, мы почти все понимали, о чем — «мувят»[107] наши товарищи по несчастью. Поэтому я спросил:

— А сконд, вуйко Зигмунд, есц?[108]

В серых, повлажневших глазах Сигизмунда я прочитал такую тоску, от которой захотелось плакать:

— Был когда-то такой городок — Ленчица. Недалеко от Варшавы. Я там на заводе работал. Слесарем. Теперь, говорят, Ленчицы уже нет. Всю гитлеровцы сожгли.

— А вы, дядя Юзеф? — посмотрел я на могучие волосатые руки Зарембы, выпирающие из-под старой латаной гимнастерки.

— Я когда-то забойщиком был. В Каттовицах. Уголь рубал. А в тридцать девятом началась война. Пришлось идти защищаться от гитлеровцев. Мы дрались с ними в окружении под Сандомиром, потом под Варшавой — и ничего сделать не могли. Все наши Рыдзы и Беки разбежались кто куда — вот в чем беда? Так я и попал в плен к гитлеровцам. Раненым… Очнулся уже в плену. Многих они тут же на месте прикончили, а я понравился им, что ли, меня отправили в концлагерь. Просидел два года, облысел, все зубы повыкрошились, а потом меня купила эта Фогель…

— Да, — вяло тянул Сигизмунд, — так и подохнем унтерменшами.

Заремба молча выщипывал бахрому на рукавах гимнастерки.

— У тебя есть нож? — спросил меня Юзеф.

Я подал свой перочинный нож. Подрезая на рукавах бахрому, поляк искоса взглянул на меня:

— Не боишься? Нож-то ведь холодное оружие…

— Что вы? Какое оружие — перочинный нож?

Юзеф нагнулся к самому моему уху:

— Против врага все может стать оружием. Даже простой гвоздь. Вот! — и вынул из-за пазухи огромный гвоздь, один конец которого был заточен, как штык.

Я посмотрел на кулачище Юзефа, из которого торчал страшный гвоздь и содрогнулся. Да, нелегко придется тому, кто попадет под эту руку!

Мы оглянулись. Отто мычал и показывал руками, что нам пора идти.

По дороге с кладбища я шел рядом с Сигизмундом:

— Послушайте, дядя Зигмунд, неужели вы намерены вечно работать на Фогелей?

— А что нам остается делать? — возразил Сигизмунд.

— Бежать!

Поляк внимательно посмотрел на меня и печально улыбнулся:

— Куда? Наша родина растоптана Гитлером…

— К нам! — горячо воскликнул я. — У нас вы найдете и работу, и хлеб, и свободу. А если захотите сражаться за свою родину, то — и польскую дивизию имени Костюшко.

— Слышал об этом, но…

Сигизмунд замялся.

— Вы можете сказать мне все, дядя Зигмунд! Как взрослому.

— Я не хотел вас разочаровывать. Мы сегодня всю ночь говорили об этом сообщении по радио и решили, что Красная Армия разбита. Все кончено!

Я спорил, так как был убежден, что советские войска все равно побьют немцев. Припомнил даже слова Суворова о том, что русские прусских всегда бивали.

А Сигизмунд твердил одно:

— Но пока они вас бьют…

— Своими боками! Вы разве не видите, что у них уже и картошку копать некому?

— Да, — улыбаясь возражал мне Сигизмунд. — Немецкую картошку копают теперь поляки, чехи и русские.

Меня в конце концов взбесило неверие поляка в нашу силу:

— Мне очень жаль, дядя Зигмунд, что я завел с вами этот разговор. Но, надеюсь, вы меня не предадите?

Поляк даже изменился в лице:

— Василь!..

— Не обижайтесь… Маловеры часто становятся предателями.

Не знаю, чем кончился бы наш разговор, но поляки зашептались, стали оглядываться. Я тоже посмотрел назад и увидел, что нас догоняет Франц Сташинский. Его лицо было изукрашено синяками и кровоподтеками, он угрюмо приветствовал всех по-польски:

— День добрый, панове!

— День добрый, пан! — мрачно ответило несколько голосов.

Видя, что поляки молчат, Сташинский принялся расписывать побои и пытки, которым его подвергали в гестапо. Но никто не смотрел на него.

Мы были уже у ворот замка. Камелькранц провожал какого-то немца с тушей ободранной коровы Сташинский быстро подскочил к Верблюжьему Венку, угодливо склонился:

— Добрый день, герр Камелькранц!

Управляющий глянул на него и, ухмыльнувшись, протянул:

— Крепко тебя отделали!

Когда мы вошли во двор, меня подтолкнул Сигизмунд:

— Говорил кое с кем из своих… Если задумаете бежать, мы вам поможем.

Я радостно проговорил:

— Спасибо, дядя Зигмунд!

ВТЕМНУЮ

Помощник круто повернулся к нему и прорычал:

— Вранье! Никто не стрелял. Черномазый просто упал за борт.

Джек Лондон. «Страшные Соломоновы острова»

С появлением Сташинского все на поле изменилось. Поляки, и до этого чувствовавшие подозрительное повёдение Франца, теперь, после его неожиданного возвращения из гестапо, замолкали, как только он приближался. Они собирались кучками и, о чем-то совещались. Камелькранц свирепствовал, награждал зуботычинами всех и покрикивал:

— Живей, живей работай!

Верблюжий Венок подолгу говорил со Сташинским, и Левке удалось подслушать, что речь шла о нас.

Вернувшись в замок, мы молча съели свои порцийки хлеба с желудевым кофе и сели около амбара ждать, когда горбун разрешит нам перебраться в польский барак.

— А знаешь, Левка, что ты наделал своим пожаром? — тиха произнес Димка, — фрау Бреннер вчера арестовали. Фогелям было выгодно обвинить ее в поджоге.