Шерли Грау - Стерегущие дом

• Название: Стерегущие дом
• Автор: Шерли Грау
• Издательство: ТЕРРА-Книжный клуб
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1999
• ISBN: 5-300-02638-7

Любовь… Это светлое чувство порой таит тревоги и мучения. Но если чувство рождается между мужчиной и женщиной разного цвета кожи, то к мукам любви добавляются непонимание и неприязнь окружающих.

---

Значит, этому суждено произойти дома. Как глупо, думала я. Всегда у меня все не по-человечески. Не способна даже своевременно добраться до больницы, когда приспел срок рожать…

Вернулась Маргарет.

— Долго уже я так? — спросила я.

— Пяти минут нет, девочка.

Меня ужасно разморило, точно пьяную, глаза слипались сами собой. Неожиданно все мое тело сотряслось, всколыхнулось, как когда чихнешь, только в тысячу раз сильней. Под конец я закричала.

Маргарет стягивала меня с постели. Она уже успела меня раздеть. Голая, обливаясь потом в нетопленой комнате, я прислонилась к краю кровати, пошатываясь от сонной одури.

— Сядь на корточки, — велела она.

На полу — я только теперь заметила — была расстелена простыня. Я присела. Она протиснулась сзади, села на кровать и, придерживая меня с боков ногами, крепко ухватила руками за плечи.

— Теперь давай.

Еще два приступа раздирающей боли, и на белой простыне появилась лужа крови и ребеночек и какая-то скользкая кишка.

Теперь Маргарет стояла рядом со мной на коленях, моя голова лежала у нее на плече. Углом простыни она вытирала ребенку ротик. Оттуда исходило слабое чириканье. На секунду мне подумалось, что открыто окно и я слышу птичий щебет снаружи. Но нет, его издавал окровавленный, едко пахнущий комочек плоти, который я произвела на свет.

Так, скорчившись, мы с ней сидели бок о бок, пока не закончились роды. Потом Маргарет помогла мне взобраться на кровать. Я забыла про ребенка и уснула.

Когда я проснулась, горел камин, и в комнате было тепло, и Маргарет сидела в качалке возле огня, а у нее под рукой стояла плетеная колыбель. Она увидела, что я открыла глаза, и тут же подошла ко мне.

— Дедушка с доктором Армстронгом сидят внизу, выпивают. И уже не первую рюмку. — Она мягко улыбнулась, но улыбка погасла, и, чуть неуверенно, она сказала: — Нужно их позвать… Ты, пожалуй, говори лучше, что рожала в кровати.

— Да?

— Белые дамы не котятся на полу, на корточках.

Не знаю, может быть, она сказала это в насмешку, но на всякий случай я послушалась. Я ни разу не проговорилась, и все считали, что ребенок родился на постели — чинно и благородно.

Какая разница — все равно, это была девочка. Я чуть не плакала от разочарования. Мы назвали ее Абигейл.

Второй раз — всего через тринадцать месяцев — я рожала как полагается, в больнице. И даже доктор был другой: Отто Холлоуэй. Гарри Армстронга к тому времени хватил удар, и он больше не работал. Но и на этот раз родилась девочка: Мэри Ли. Я уронила голову на грубую больничную простыню и заплакала горючими слезами. Как я хотела мальчика, Господи, как хотела. Джон — ему на этот раз удалось вырваться и приехать — с озабоченным и недоумевающим видом топтался возле кровати.

— Не расстраивайся так, — твердил он. — Это неважно. Это не так уж важно.

Я сама родилась девочкой, была единственным ребенком. Моя мать тоже. Так должно же было хоть мне повезти! Я всегда мечтала о целой дюжине сыновей.

Джон не поймет. Куда ему понять.

— Ах, уйди от меня, — говорила я. — Пожалуйста, уйди.

— Тут не только в ребенке дело, — резко сказал он. — Тут еще другое, верно?

Я даже не постаралась вникнуть в его слова.

— Уходи.

— Я знаю. Кто это тебе наплел? — Голос у него был резкий, злой, и в нем слышались колючие нотки страха. — Что ни сделаешь, самую невинную вещь, черт побери, люди все равно переиначат на свой манер, подлые душонки.

Ошарашенная я откинулась на подушки и сделала равнодушное лицо, а он рассказывал мне, сколь безгрешна — и в то же время доступна превратным истолкованиям — была его жизнь в Вашингтоне. Я слушала, и все, что он говорил, понимала наоборот.

Несмотря на это, мы уехали назад вместе и, пока не вышел срок его службы, жили в Вашингтоне. (Он сам попросил, чтобы я ехала с ним. «Если ты будешь рядом, перестанут сплетничать».) Куда бы мы ни пошли, я ловила себя на том, что присматриваюсь, пытаюсь угадать. Которая — эта? Или — вон та? Впрочем, я была влюблена, а это, как выразился мой дед, немаловажное обстоятельство.

Война в Корее кончилась. Мы приехали в округ Уэйд, и Джон открыл адвокатскую контору прямо на главной улице Мэдисон-Сити, рядом с аптекой Рексолла. Он работал с той же одержимостью, что и в колледже. Создавал себе адвокатскую практику и делал первые шаги на политическом поприще. Почти не проходило недели, чтобы он не ездил куда-нибудь выступать. Он был способен говорить о чем угодно, начиная с домашнего консервирования и жука-долгоносика и кончая упадком нравов современной молодежи — и всякий раз вполне искренне и серьезно. Как-то ему предстояло выступить на субботнем собрании фермеров с сообщением о роли нашего штата в борьбе с сибирской язвой. На этот раз я не смолчала.

— Джон, имей совесть, — сказала я. — Ну что ты знаешь о сибирской язве?

Он обнажил зубы в сверкающей радужной улыбке; мне начинало казаться, что она специально рассчитана на объектив фотокамеры.

— Спрашивал у твоего деда вчера за обедом, — сказал он. — Возбудитель — бацилла, живет в земле, стадии споры — до тридцати лет… Все, больше мне не требуется…

— Лихо.

— Я им делаю сообщение не о сибирской язве, душенька. Я делаю сообщение о Джоне Толливере.

По адвокатской части он тоже на редкость преуспевал, умел найти подход к каждому судье и присяжному в штате. Правда, он занимал выгодное положение. Он был Толливер, и это означало, что во всей северной части штата он мог запросто бывать практически в каждом доме. Он женился на урожденной Хауленд и, значит, по сути дела, состоял в родстве со всей центральной частью штата. Оставалось не то три, не то четыре округа на юге, но в них он не был заинтересован. Больше того, как правило, даже отказывался ездить туда выступать, отговариваясь тем, что якобы к нему враждебно настроено тамошнее католическое большинство. Насколько это утверждение соответствовало действительности, судить не берусь. Знаю только, что он часто пускал его в ход, чтобы привлечь на свою сторону многих и многих протестантов, которые в ином случае его бы не поддержали.

Я сидела в своем доме в Мэдисон-Сити и наблюдала.

Дом у нас был новый, мы построили его сами. Джон сначала хотел подыскать что-нибудь среди старых домов (их тогда сколько угодно пустовало в городе).

— Для престижа мне лучше бы жить в старом, — говорил он. — Солидно, нечто вроде шерстяного костюма в летнюю пору.

— Я хочу новый дом, — сказала я несмело, потому что стоило мне вступить с ним в спор, как я обязательно оставалась побежденной. И чтобы не дать ему себя отговорить, прибавила то, чего еще не решалась сказать никогда: — В конце концов, это мои деньги.

Ужасно трудно определить, какое выражение появилось в ту секунду на его лице. Не гнев, не обида. Не знаю что. Возможно, просто удивление.

— И вообще, — поспешно прибавила я в страхе, что хватила через край, — на свете есть один только старый дом, где я хотела бы жить. Дом деда.

Он опять сверкнул своей ослепительной улыбкой.

— Еще бы — когда он достанется тебе в наследство. Вложить немного денег, будет не дом, а загляденье.

— Хорошо, — сказала я, хотя у самой екнуло под ложечкой: распоряжаться вот так имуществом человека, когда он еще жив…

Я построила дом — новенький, точно с картинки, и мои девочки спали в новеньких, точно с картинки, нарядных спальнях. Город жужжал, как потревоженный улей, когда я выписала из Мобила специалиста для отделки кухни и ванных. В главной ванной комнате была утопленная в пол ванна и внутренний дворик с солярием. Кухня — целиком из журнала «Дом и сад»; все по последней моде, все новинки и усовершенствования, какие только есть на свете. Что по этому поводу думали в городе, я узнала от Маргарет. Прошло не больше недели с тех пор, как мы въехали; она привезла несколько штук перепелов от деда. Уперев руки в полнеющие бока, оглядела кухню, поджала губы и ничего не сказала.

— Нравится?

— Завидная кухонька для черной стряпухи.

Она сказала это ровным, обыденным тоном. Возможно, с иронией. Возможно, без всякой задней мысли. Возможно, это был голос отцовской крови.

Я никогда не знала, серьезно она говорит или с насмешкой. Подозреваю, что она к тому и стремилась.

А может быть, ей уже попадались на глаза некоторые высказывания в газетах: с недавних пор на страницах местной печати то и дело появлялось имя Джона. Сама я впервые увидела его в маленькой вырезке из газеты, выходящей в Атланте, ее прислала мне моя родственница Клара Худ. (В девичестве Клара Бэннистер из Мэдисон-Сити. Она вышла замуж за молодого священника-методиста по имени Сэмюел Худ и переехала жить в Атланту. Ее рыжеватый, некрасивый муж был человек весьма убежденный, благочестивый и рьяно защищал права негритянского народа. Познакомясь с ним, Клара Бэннистер, воспитанная в духе Совета белых граждан, начисто отреклась от своих прежних взглядов и заделалась, помимо всего прочего, членом Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения. Даже ее далекая от жизни недотепа-маменька и та пришла в ужас. Дед находил все это крайне забавным.) Вырезка представляла собой интервью с Джоном. Откуда-то с последней страницы, не очень длинное и не особенно интересное. Полно простецких задушевных фраз: рад случаю побывать в Атланте, повидаться с родней супруги; всякий приезд в ваш город — большое удовольствие, и тому подобное. Заключительные слова врезались мне в память: «Мистер Толливер — многообещающий молодой адвокат, его считают на Юге гордостью и надеждой сторонников сегрегации».