Карл Гершельман - «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

• Название: «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное
• Автор: Карл Гершельман
• Издательство: INGRI
• Жанр: Философия
• Год: 2006
• ISBN: ISBN-10: 9985-9636-1-X ISBN-13: 978-9985-9636-1-6

Высоко ценимый современниками Карл Карлович Гершельман (1899–1951), русский эмигрант, проживавший в Эстонии и Германии, почти неизвестен читателю дней. Между тем это был разносторонне талантливый человек — литератор и художник, с успехом выступавший как поэт, прозаик, драматург, критик, автор философских эссе, график и акварелист. В книге, которую Вы держите в руках, впервые собраны под одним переплетом стихи, миниатюры, рассказы, пьесы, эссе, литературно-критические и историко-литературные статьи К. К. Гершельмана, как ранее публиковавшиеся на страницах давно ставших раритетами газет и журналов, так и до сих неопубликованные (печатаются по автографам, хранящимся в архиве писателя).

---

Один компатриот — этакий беленький, с перламутром — подошел. Вид — чрезвычайно иронический. Цедит:

— Что, милый, думаешь поразить? В изобретенья пустился? Оригинальности захотел? Брось, дорогой, — старо. Всё, что можно было придумать, — всё уже сделано.

Черное? Черное — ведь это только тень, пустота. Черное — это только отсутствие белого. Перестань, милейший, не ново.

Я возразил очень вежливо:

— Что же, там, где всё отражает друг друга, для начала и это недурно.

Я был задет его словами больше, чем хотел показать.

Но я смотрел, как Он — сидящий на троне, — как Он отнесется. Удивится хоть немного? Скажет что-нибудь?

Представьте, ничего; Ни малейшего движения. Сидит, как всегда, — серьезный, невозмутимый. Смотрит спокойно, по-прежнему, прямо в глаза. И — ни слова.

Раньше, признаться, я млел под этим взглядом. Теперь вдруг почувствовал — не то что злость, но досаду: неужели и это предвидел?

***

Может быть, правда, что черное — только отсутствие белого, только обратное подражание ему, умаление Им созданного, тень, никто.

Нет, черное не ничто. Ничто — то, чего нет. Черное — действует, черное есть. Довольно играть словами!

Черное, конечно, пустяк. Эта шутка совсем не интересовала меня. Но встает принцип: действительно ли я свободен? Могу ли отойти от Него, если захочу? Или привязан к Нему веревкой? Осталось ли что-нибудь на мою долю или исчерпал Он действительно всё?

Он дал мне разум, дал волю. Что такое мой разум? Это — судья. Хорош Его мир или надо его переделать? А воля? — Оружие разума. Не нравится — так переделывай. Я начинаю судить. Сперва как будто всё хорошо. Но вот — заколебался. Так ли? Вот эти два произведения там внизу: Ева, Адам. Неужели это лучшее, что Он имеет предъявить? Еще бы! — безгрешны, непорочны, пай-детки. Бродят по саду и жуют бананы. Чего еще требовать. По Его мнению, это два совершенства. По-моему — два скота. Он сотворил их и сказал «хорошо». Я нахожу это преждевременным.

Начинаю сомневаться. Боюсь, что приговор не будет благоприятным. Кажется, захочу переделывать. А захочу — так посмотрим, может, и переделаю.

Брошу Его круги, пойду по новой траектории. Он солнце? Я тоже солнце. Не побоюсь уйти один в пустоту. Холодно, говорите? Пускай себе холодно. У меня горячее сердце — ха, ха! — согреюсь!

Брошу эллипсы, пойду по параболе. А Он пусть остается, как хочет. Нам, видно, не по пути. Он — круг, я — прямая. У Него все вертится: Адам вокруг Евы, земля вокруг солнца. Я пересеку все это кометой. Неожиданно, сбоку, наперерез. Я брошу планеты на солнце, Адама на Еву. Довольно ему ходить и облизываться. Брошу все в кашу. Погляжу, какой получится взрыв. Все полетит вверх ногами. Разве не весело?

***

Новость! На лбу у меня морщина. Небольшая, вертикальная, между бровями. Я очень доволен. Это уж, правда, мое: он гладок, как шляпа. Вечный юноша! Раньше казалось мне это очаровательным. Ходил каждый день во дворец и пел умиленно осанну. А сейчас — противно. Словно омоложенная старуха. Маска, напудренный череп. Стар, так и будь старым. А то — нет, хочется быть хорошеньким. Уж не лысина ли у Него под фальшивыми локонами?

Я, право, горжусь своей морщиной. И вид какой-то более одухотворённый. А то всё, как доска. Гладко, но скучно.

***

Сегодня встретился с ангелом — тем самым, перламутровым. Сегодня иронии нет и следа. В очах глубокомыслие, даже печаль. Я рассмеялся, увидев эту похоронную рожу.

Разговор наш был краток, но вразумителен.

— Брат! — начал он томно, поднимая глаза. — Брат, ты задумал недоброе. Ты хочешь уйти от Него. Да, ты свободен, тебя никто не удерживает. Но ты не понимаешь… Свобода твоя дана тебе для любви — не для гнева. Он — премудрый и великий — дал свободу тебе. Потому что он не хочет возле себя куклы, автомата. Ему нужен друг — искренний и сознательный. В этом твое назначение. Этим ты жив. Но без Него ты — ничто. Вне Его — тьма! — Ангел стал в позу, голос его звенел: — Знай, — возгласил он, — вне Его — гибель. Уйдешь — не вернешься!

Я выслушал эту проповедь внимательно. Когда я стал говорить, голос мой был нежен, как флейта.

— Милый, — зачирикал я, — возможно, что таково мое назначенье. Я не спорю. Но несомненно — твое назначенье иное. Ты губишь себя. Зарываешь таланты. Твое назначение ясно — быть тенором в опере. Или, возможно, чревовещателем. Во всяком случае, богатая

будущность…

Тут я ступил к нему. Он попятился.

— Слушай раз навсегда, — я рычал от злости. — Передай твоему патрону, что если Он хочет говорить со мной — пусть явится сам. Посредников не принимаю. Через лакеев не разговариваю. Запомни и передай. Теперь убирайся.

Ангел вспорхнул, как испуганный мотылек. Тоже нашелся — дипломат!

***

Так вот они — Твои прекрасные слова о нашей свободе, искре Твоей и прочей галиматье! Прекрасные разговорчики, а — до дела дошло — подсылается этот болван запугивать меня, как мальчишку, потемками. Бросьте эти шутки, господа! Не хочу больше отраженного света. Раз во мне искра, сам хочу светиться. Оторвешься — погибнешь! Это называется у Тебя свободой! Хороша свобода! Значит, так: сяду в кресло, расставлю стулья, утыкаю гвоздями — и только один, возле себя, уложу подушечками. И скажу, этак воркуя: «Ты свободен, миленький, садись куда хочешь. Но не сядешь ко мне, сядешь на гвозди». — Достойный способ вербовки! Недурные друзья получатся:

Willst du nicht mein Bruder sein,

Knall ich dir den Schael ein!*

[* «Не хочешь быть моим братом, я проломлю тебе череп» (нем.). Немного измененный вариант популярной немецкой пословицы.]

Не так ли?

— Ну, слушай. Если я свободен, то сяду куда мне захочется. Опротивел Ты мне — лучше на гвозди, чем к Тебе на подушки. Полюблю Тебя снова — вернусь к Тебе, хотя бы снова на гвозди. Так, дорогой, понижаю я дружбу. И теперь довольно. Больше не пробуй — не запугаешь. Ты мне надоел. Я ухожу. Вернусь не раньше, чем Ты убедишься в способности моей прожить без Тебя. Тогда увидишь, по крайней мере, что возврат мой вызван Тобой, не подушками. Далее: вернусь не раньше, чем ты заскучаешь по мне. Помучайся немножко, перестань быть вседовольным и совершенным. Такому, как Ты сейчас, толстому и сидячему, — зачем Тебе друг? Если Ты совершенен, я не нужен. Друзья нужны тому, кому без них пусто. Заметь сперва, что я тоже что-то из себя представляю, могу Тебе что-то дать. Друзья должны друг другу давать. Если же один только повторяет благоговейно каждую глупость другого — это попугай, а не друг. Заметь во мне что-то мое, Тебе неожиданное — удивись мне, тогда я, может быть, и вернусь. Но именно — может быть. Всё дело в этом словечке. Может быть, и вернусь, а может быть… покажу язык и отправлюсь дальше.

III

Каша заваривается. Я вижу — тут уж вопрос не в скуке, как мне раньше казалось. Дело серьезное. Твой мир мне не нравится. Я хочу его реформировать. Ты создал всю эту музыку, честь Тебе и слава! Теперь я тоже хочу принять участие в сотворении дальнейшем. Согласен Ты с моим планом — тем лучше. Я готов сохранить контакт — что же, будем работать вместе. А нет — Твое дело. Будете пакостить мне — поборемся! Посмотрим еще кто кого!

Твою мельницу я хочу заменить движением поступательным. Я нарушу Твое совершенство. Я нарушу блаженство. Взамен я предложу нечто большее. Вертеться блаженно, но глупо. Твой мир блажен, но бессмыслен. Совершенство бессмысленно. Я отниму совершенство, но дам большее: смысл. Я дам цель и движение к цели. Твое совершенство я заменю моим совершенствованием.

***

Дело надо поставить en grand* — увлечь за собою мир. Это нелегко: жалко расставаться с покоем. Но я поговорю с этой публикой серьезно. Я зажгу их. Я всем покажу Тебя в истинном свете. Вот сидишь Ты, окружив себя зеркалами, и, как старая кокотка, любуешься своими побрякушками. Мир увидит, что позорно быть зеркалом. Я подниму восстание — зеркал. Мир встанет против Тебя, пойдет за мной.

[* В крупных, широких размерах (фр.).]

***

Из-за каких-то синих туманов, далеко, Ты просвечиваешь и смотришь мне в глаза. Твой образ смутен, только глаза я чувствую. Они все те же: бесстрастны, серьезны. Смотрят, не моргая. Ты видишь меня насквозь, как всегда, не осуждаешь, не порицаешь.

Ах, я Тебя ненавижу. Я знаю, что Ты хочешь этим сказать: будто Ты знал и это. Ты говоришь: «Все это только частица моей бесконечно сложной орбиты. Новый поворот моего кольца. Все от меня, все от меня…»

Ты лжешь. Ты не хочешь показать своего удивления и испуга. Показать их — значит признать себя побежденным. Бесстрастием своим Ты заманиваешь меня:

Чем меньше женщину мы любим,
Тем больше нравимся мы ей![150]

А эти туманы, призрачность, занавески. Ты думаешь, я не догадываюсь, к чему эти штучки? Ты хочешь соблазнить меня тайной. Это Твой излюбленный способ. Как опытная кокетка ты знаешь: чуть просвечивающая нагота пикантнее полной. Голые женщины бывают и в бане! То ли дело мелькнуть, подразнить. Бедром или грудью — сквозь кружевцо. Если колени просто открыты, никто не заметит. А вот показать их за приподнятым платьем! Завесился вуалью, чтобы казаться еще прекрасней. Оставь свои хитрости. Я не влюбчив. Я разгадал Тебя. Я видел Тебя близко — лицо в лицо, глаза в глаза. Я знаю Тебя. Меня не увлечь Тебе своей юбкой.