Василий Кучер - Две жемчужные нити

• Название: Две жемчужные нити
• Автор: Василий Кучер
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1965

Василя Кучера, автора книг «Черноморцы», «Кармалюк», «Прощай, море», «Трудная любовь», вышедших в «Советском писателе», неизменно влекут море, люди, живущие у моря, связавшие с ним свои судьбы. Новый его роман «Две жемчужные нити», действие которого происходит в наши дни в черноморском портовом городе Новограде, посвящен молодежной бригаде ткачих, борющейся за право называться коммунистической.

Одна из сюжетных линий романа показывает сложную, полную борьбы и страданий судьбу украинской девушки Марты Тиховод, увезенной во время войны на чужбину.

Тонкий и четкий рисунок образов, противопоставление разных судеб и условий жизни у нас и за рубежом позволили автору создать выразительные человеческие характеры, широкое художественное полотно о людях труда и военных моряках.

---

— Утро принесет надежду… Обязательно…

И его прогнозы оказывались верными. Давняя морская поговорка — утро принесет надежду, — родившись в бурях и морских разгулявшихся стихиях, оправдывалась. Самая крутая непогода утихала каждый раз посреди ночи, и наутро снова выглядывало солнце, теплое и ласковое. И море уже не ревело, а только вздыхало, утомившись в трудной битве с шальными ветрами. Утро у старика всегда было символом всего ясного, доброго и счастливого не только на море, а и на земле, среди людей.

Сейчас старика волнует другое. Понимают ли там, на фабрике, что к Павлу надо быть внимательнее? Должны бы понимать… Правда, одно дело понимать, а другое — что-то делать, чтобы такие, как Зарва, не покатились вновь с горы. Дурень он, дурень, ни за что ни про что глаз потерять…

Анна Николаевна догадывается, что происходит с мужем, а потому и принимается не спеша перетирать посуду.

Старик же поднимается и идет к окну, которое выходит на маяк, к морю… Там, на море, испуганно билась о воду и громко кричала чайка. Высокая волна гремела у подножья маяка, заливая весь низ каменной башни.

Анна молчала.

В руке Дмитрия Григорьевича лопнул стальной прут и упал на пол. Старик толкнул локтем раму и распахнул настежь окно. В комнату ворвался грохот моря, соленый запах влажного ветра, а вместе с ним острый запах йода, смолы и еще чего-то, что всегда царит на морском побережье, когда начинается шторм и глубоко мутит воду.

Анна подошла к мужу, подала ему холодной воды:

— Выпей, Митя, не терзай себя понапрасну.

Даже не взглянул.

— А покойная его мать знала?

— Долго не знала. А когда услыхала, упала и уже не встала. При этом Ольга была.

— Какая это?

— Ну ее квартирантка, та, что в одной бригаде с Олесей. Ольга Чередник. Она и квартиру сохранила…

Соленый ветер ворвался в окно, разбросал седые волосы на голове старика, который, медленно опустившись на сосновую лавку, стоявшую вдоль стены, застланную старым ковриком, съежился весь, сжал зубы, словно ему сразу стало холодно и неприветливо от этого соленого ветра, без которого, кажется, он и жить не мог. Тихо, но как-то холодно и предубежденно спросил:

— А у вас, когда на работу в цех принимали, допытывались о прошлом, бередили небось рану?

— Нет.

— Хорошо. А то теперь такие языкатые пошли, им только повыспросить. Таким молокососам ничего не стоит ляпнуть ненароком, что он, мол, был вором — вором и останется.

— Это ты брось, старый. Да и молокососами напрасно ты их называешь.

— Напрасно… Да сопляки они все, переродились небось… А отчего, говорят, новенькая, что в Олесиной бригаде, все бегает да морякам в глаза заглядывает… Рановато еще… Только ведь приехала… Надо бы ей разъяснить все это…

— Разъяснили. Да не в этом дело… Просто у них в Самгородке, наверное, парней маловато… Вот и разбежались у девчонки глаза…

— Разбежались… Разбежались… — ворчал Дмитрий Григорьевич. — Смотри, чтобы у нее сердце вот так не разбежалось. А то напляшется твоя Искра по танцевальным площадкам — да и погаснет. Только пепел по ветру разнесет…

— Не волнуйся, Митя. Все будет отлично, — успокаивающе проговорила Анна и стала убирать в шкаф посуду.

— А я бы его взял на маяк!

— Павла, что ли?

— Да, его.

— Не сбивай уж его с толку, Митя. Человека бригада приняла. И отдел кадров дал согласие на оформление. А ты себе смену найдешь. Вот скоро начнется демобилизация… Только крикни, не один морячок прибежит…

— Думается мне, что он неплохой парень. Жаль только, что с малолетства споткнулся… Мне бы поговорить с ним, жена. Слышишь?

— Да вон он идет, как будто бы к нам, — взглянув в окно, сказала обрадованно Анна Николаевна.

Старик поднялся, спросил понимающе:

— Подстроила?

— Да отстань ты. Ничего я не подстраивала. Олеся их ведет. И Павла. И новенькую… Да еще и матроса какого-то. Кто бы это? А?

— Матроса я знаю. Это электрик с крейсера. Он и вчера прибегал, — взглянув в окно, засуетился старик. — А где мой новый китель с орденами? Где мичманка?

Олеся отрекомендовала Дмитрию Григорьевичу своих знакомых, и он затоптался, не зная, что ему делать. Вести всех сразу на маяк или пригласить в дом?

Выручила Олеся:

— Я не пойду на маяк, Дмитрий Григорьевич. Мне нужно с Анной Николаевной по секрету поговорить.

— Опять фракция? — спросил старик добродушно. — А мы пойдем. Да, товарищи?

— Да! — весело поддержал его Виктор.

— Вот это порядок! Так что же ты стоишь? Показывай гостям дорогу. Ты же тут свой, бывалый, — сказал главстаршине смотритель маяка.

— Дмитрий Григорьевич, взгляните на море. Не видно ли там наших? — крикнула ему вслед Олеся.

— Ты его сегодня жди, к вечеру. Ясно?

— Ясно, — улыбнулась та и зарделась.

— Соскучилась, Олеся? — спросила Анна Николаевна.

— Ой! Еще как соскучилась. Я ему цветов принесла. Откройте его комнату, пожалуйста.

— Да там не заперто. Проходи.

Олеся побежала по коридору, распахнула дверь комнаты Гната, которую он снимал у Яворских. И остановилась на пороге, как завороженная, словно боялась идти дальше, чтобы не спугнуть тишину, спокойствие и мечту, поселившиеся здесь с того времени, как девушка полюбила.

…Впервые они встретились на вечере ткачей и моряков в Доме офицеров флота, когда новогодний бал был в разгаре. Олеся стояла у самой двери, собираясь уходить, как вдруг вошел он. Один. Раскрасневшийся с мороза, немного усталый, но одетый во все новенькое, он, казалось, так и сиял весь.

— С Новым годом, девушка! С новым счастьем! — подошел он прямо к ней. — Как же вас зовут?

Олеся назвалась, подала руку. Пожал крепко. Она пошла с ним танцевать, и танцевалось ей легко. И было радостно до слез.

— Вы опоздали. Почему? — спросила она.

— Стоял на вахте.

— А где ваши друзья?

— Нет их еще у меня. Я недавно к вам назначен. Пока в гостинице живу.

— Ой! — не то с досадой, не то с сочувствием сказала Олеся и потянула его после вальса к своим, познакомила с девчатами, правда, он, кажется, мало обрадовался этому. Потом она его и на эту квартиру на маяке привела, упросила Анну Николаевну и Дмитрия Григорьевича сдать комнату одинокому моряку.

Олеся стоит на пороге и никак не может перешагнуть его, словно комната эта ей чужая и она в ней никогда не была. Все знакомо до боли. Железная солдатская кровать и синее матросское одеяло. Вместо коврика на стене висит астрономическая карта звездного неба. Над картой — кортик. На столике — глобус, большой корабельный компас.

— Проходи, Олеся! Ты что робеешь? — спросила Анна Николаевна.

Олеся вошла в комнату, огляделась: может, что-нибудь поправить, навести порядок? Нет, все на своем месте, и она лишь поставила цветы в глиняную вазу. В комнате сразу запахло не только морем, запахло жасмином и розами, и она жадно вдыхала этот запах.

— Посиди, Олеся, отдохни, я пока самовар поставлю, — сказала Анна Николаевна, прикрывая дверь.

Она видела, как, размахивая руками, показывал Дмитрий Григорьевич гостям маяк — наверное, рассказывал о том, как наши войска брали штурмом с моря Новоград и этот маяк. Нет, не так. Чтобы взять Новоград, им нужно было сначала захватить маяк, зажечь на нем огонь и показать путь десантным кораблям. Огонь маяка той ночью был для всех спасительной звездой.

— Зажечь маяк добровольно согласился отец Олеси Платон Тиховод, и с ним еще один моряк. Они высадились из резиновой шлюпки. Подползли сюда. На улице тьма, хоть глаз выколи. Дождь, ветер. Немцы боялись нос высунуть в такую непогоду. Платон догадался и постучал вот в эту дверь.

Старик подошел к маяку, показал, как тогда постучал отец Олеси. Тихо, но требовательно и решительно. И немного помолчав, старик сказал:

— Немцы откликнулись, и Платон заговорил по-ихнему. Он с малолетства подрабатывал у колонистов, вот и выучился. Беда научила. Немец открыл, и матрос, который стоял возле Платона, ударил немца финкой. Тихая смерть называется. Платон прикончил второго и стремглав бросился наверх, по этим ступеням.

Старик подвел гостей к винтовой лестнице и быстро стал подниматься вверх, четко и строго выговаривая каждое слово:

— Тут сто пятьдесят крутых ступеней, но Платон их знал хорошо, потому что когда-то служил на этом маяке; он бросился на верхнюю площадку, где линза и лампа, то есть сам фонарь. Платон уже добрался до нее. У него были спички, и зажигалки, и аккумуляторный фонарь. Только огня он не зажигал, пока бежал по ступеням.

Старик умолк, и они стали подниматься еще выше и выше, прислушиваясь к гулкому эху шагов. Парни и Искра несколько раз останавливались передохнуть, а старик поднимался легко, упругим, молодым шагом, не чувствуя ни усталости, ни высоты, ни одышки. Подождав, пока они взберутся на последний пролет, сказал: