Петр Краснов - Белая свитка (сборник)

• Название: Белая свитка (сборник)
• Автор: Петр Краснов
• Жанр: Исторические приключения

Имя Петра Николаевича Краснова (1869–1947) и сегодня многие произносят с большим уважением. Боевой генерал, ветеран трех войн, истинный патриот своей Родины — он до конца не изменил своим убеждениям и принципам. И когда пришлось повесить на стену верную шашку, Петр Николаевич нашел другое, не менее сильное оружие для борьбы — слово.

Роман «Белая свитка» можно назвать своеобразным ключом ко всему творчеству Краснова, он «…является как бы мечтой, вымыслом, построенном на фактах, на бывшем, существовавшем и существующем…». Белая Свитка — это альтер-эго самого Краснова, который всю свою жизнь положил на то, чтобы однажды услышать: «Господин атаман, когда прикажете начинать?..»

---

«Пустяки… Ну, промокну», — подумала она.

Она надела старую черную соломенную шляпу и вязаную шерстяную кофту. Взяла свой старомодный зонтик с тонкой ручкою.

«Но куда же идти? В полицейский комиссариат? Что сказать там? Ушла дочь… Ну, ушла и придет… Какое до этого дело полиции?.. Ведь я даже не знаю, куда пошла Светлана».

Она отложила эту мысль.

«К Ядринцеву?.. Чем он поможет? Тямтя-лямтя, как зовет его Светлана. Только будет зря суетиться… К Подбельскому?.. Ах, если бы Глеб и Ольга были здесь…»

Идти ночью было некуда. Но оставаться дома не было сил. Тамара Дмитриевна посмотрела на часы. Десятый час… «Пойти на городской телеграф… Послать телеграмму Глебу и Ольге, вызвать их».

Тамара Дмитриевна быстро шла по мокрым и грязным улицам. Она сдала телеграмму: «Светланой неблагополучно. Приезжайте немедленно…»

Возращалась, несколько успокоившись. Что-то сделано. Оставалось только ждать.

Дома она сняла промокшее платье, прибрала разбросанные вещи Светланы и легла в постель. Холодный озноб стучал ее зубами. Без сна ждала утра.

Когда наступило утро, Тамара Дмитриевна решила идти к Подбельскому. К нему рано нельзя. Он сибарит. Встает в двенадцатом часу. Потому сперва зашла к Ядринцеву. Его не оказалось дома. Он пошел на вокзал встречать отца. Отец приезжал из-за границы. Тамара Дмитриевна оставила Владимиру записку, прося сейчас же приехать к Подбельскому.

Подбельский вышел к Тамаре Дмитриевне в роскошном халате, надетом поверх пижамы. Он извинился за свой костюм. Его чисто выбритое лицо было помято и устало. Он плохо спал ночь.

— Что-нибудь со Светланой? — спросил он тревожно, целуя руку Тамары Дмитриевны.

— Я, Владимир Станиславович, прямо не знаю, что и думать. Светлана вчера ушла в десятом часу вечера по этой ужасной погоде и ее до сих пор нет.

— Она вам ничего не говорила?

— Ничего…

— Гм… странно… Однако… не думаю…

— У вас есть какие-нибудь предположения? — с беспокойством спросила Тамара Дмитриевна.

— Пока никаких… Вот что… Подождите меня одну минуту… Как вы бледны, однако! Я прикажу подать вам кофе… Сам я сейчас оденусь и поеду в комиссариат… Мы нажмем все пружины… Ведь можно послать искать полицейских собак.

Мысль, что ее дочь будут искать собаками, показалась Тамаре Дмитриевне оскорбительной. Но она промолчала.

Когда она одна в кабинете Подбельского пила кофе, пришел Владимир. На нем не было лица. Увидав Тамару Дмитриевну, он кинулся к ее ногам и, целуя ее полные белые руки, так похожие на руки Светланы, залился слезами.

— Какой ужас!.. Вы еще не знаете… Светлана…

Вошел Подбельский. Владимир бросился к нему.

— Читайте!.. — выкрикнул он с так не шедшей ему злобою, протягивая листок, исписанный красными чернилами… — Вот до чего довели ее ваши рассказы о всякой чертовщине!

— Успокойтесь, — сказал Владек. — Это почерк Светланы Алексеевны?

— Да.

Владек, пробежав записку, побледнел. Он молча стоял, видимо, охваченный какой-то неожиданной мыслью. Тамара Дмитриевна поднялась с кресла и глядела на него большими глазами, из которых падали слезы.

Владимир рыдал, закрыв лицо руками.

— Что же?.. Говорите, — едва вымолвила Тамара Дмитриевна. — Говорите. Я готова на все… На самое худшее…

— Я боюсь, — твердо и жестко сказал Подбельский, — что это хуже самого худшего.

— Она… покончила с собой?..

Подбельский не ответил на вопрос. Он говорил, ни к кому не обращаясь:

— Вчера ночью здесь, у нас в городе, сатанисты служили черную мессу…

Тамара Дмитриевна с немым вопросом смотрела на говорившего. От ужаса и изумления даже слезы перестали течь из ее глаз.

— Когда совершается черная месса, гибнут молодые невинные девушки, — продолжал говорить Подбельский. — Помните, два года тому назад, у нас в городе говорили о самоубийстве Рахили Абрамович, семнадцатилетней красавицы еврейки. Богатая, прелестная девушка, она вдруг загрустила и внезапно, как будто без всякой причины, покончила с собой. Тогда мы были заняты «переворотами». Улицы были покрыты трупами убитых, и смерть девушки прошла бесследно… Совсем недавно отравилась цианистым кали шестнадцатилетняя девочка, прелестная куколка, баронесса Финтеклюзе. Была весела, жизнерадостна, имела жениха, которого безумно любила. Потом вдруг стала вялой, раздражительной, злой… Временами была лихорадочно возбуждена, торопливо уходила из дома и пропадала на несколько часов…

— Как моя бедная Светлана… — прошептала Тамара Дмитриевна.

— Жених выследил ее. Она ходила к Пинскому.

— К Пинскому! — крикнул Владимир. — Почему же его не арестуют?

— Попробуйте.

— Но есть же полиция, правосудие, суд?

— Только не в демократическом государстве, — сказал с печальной усмешкой Подбельский.

— Такие дела в двадцатом веке!.. Это, наконец, не времена Генриха IV во Франции… Да и тогда, вы сами рассказывали, короли и папы карали преступников. Живыми сжигали их на костре.

— Да, тогда… Короли и папы… Тогда все-таки были честь и совесть… Впрочем, и тогда добираться до виновников было нелегко. В черных мессах принимали участие люди света, аристократия, высшее католическое духовенство…

— Теперь нет аристократии… Теперь все равны! — пылко сказал Владимир.

— Увы, нет. В наш партийный век аристократия есть, только она иначе называется… К кому вы пойдете?.. Раньше таких мерзавцев, как Пинский, мог сократить любой генерал-губернатор… Наконец, вы могли обратиться к Государю… А теперь… К кому вы пойдете? К президенту?.. Но вмешаться ему — значит поднять скандал на всю Европу… В демократической республике — черная месса!.. Правительство, которое об этом заявило бы, просмеют на весь свет реакционным. Сорвут ему выборы… Допустить судебный процесс против Пинского значило бы признать, что демократия не спасет от пороков феодализма… Кроме того, Пинский близок к советскому полпредству… При нашем-то ухаживании за Советами разве посмеют тронуть «красного» Пинского из-за какой-то «белой» девушки, графини Сохоцкой?

— Что же тогда делать? — бледнея, сказал Владимир. — Может быть, мы еще ошибаемся… Позвольте мне посвятить сегодняшний день на расследование… В шесть часов вы, графиня, и вы, Владимир, а если приедут Вонсовичи, то и они, пожалуйте все вместе ко мне. Посмотрим… Если нельзя воскресить мертвую, из этого не следует, что живые должны падать духом.

— Я знаю, что я сделаю, — угрюмо сказал Владимир. — Я убью Пинского.

Подбельский окинул его взглядом с головы до ног. Точно хотел оценить его.

— Нет, — тихо сказал он. — Вы не убьете Пинского. Это не так просто.

— А вот посмотрим, устоит ли его колдовство перед простым отцовским Смит-Вессоном.

Ядринцев резко повернулся и, ни с кем не прощаясь, вышел.

— Я поеду, — сказал Подбельский, обращаясь к Тамаре Дмитриевне. — Будем надеяться, что дело не зашло так далеко. Может быть, дочь ваша жива и ее еще можно спасти.

20

Спустился туман, и ранние наступили сумерки. В серых пеленах, как тени, ходили люди. Трамваи непрерывно звонили, и часто гудели автомобили, звуками прокладывая себе путь. Уже с трех часов по городу были зажжены фонари и засветились огнями окна домов и магазинов. Город жил полною жизнью, кричал, звонил, трубил и гудел в море тумана. Как всегда, вспыхивали вывески электрических реклам, у кафе суетились лакеи и служанки, и жизнь шла, равнодушная ко всему, мимо чужого горя.

Владимир не сразу и не скоро разузнал адрес Пинского. Когда он вышел на окраину города, стало темно. На пустынной улице не горели фонари и Владимир долго бродил, отыскивая нужный ему номер. Скорее догадался, чем узнал, где дом Пинского, и резко позвонил у калитки. Никакого движения не было в доме, нигде сквозь щели ставен не показалось света… Владимир продолжал звонить. Хотя бы скандалом, он заставит открыть ему двери, он узнает все о Светлане и, если надо, убьет Пинского.

Когда Владимир брал отцовский револьвер, старый, тяжелый Смит-Вессон, он решил просто и сразу убить Пинского, как несомненного виновника гибели Светланы. Теперь, стоя у калитки его дома, Владимир не ощущал в себе этой первоначальной решимости. Были уже колебания. Сначала надо убедиться, будет ли с ним говорить сам Пинский. Ведь Пинского он никогда не видел в глаза. Знал только, что Пинский очень старый… Но ведь и другой старик может оказаться в доме. Не убить бы другого, невинного. Надо раньше спросить, показать записку Светланы, выяснить, что все это значит, а потом уж стрелять. Стрелять, пулю за пулей… Упадет — палить и в лежачего, пока не сдохнет.

Опустив правую руку в карман пальто и сжимая в ней рукоятку револьвера, Владимир продолжал левой рукою дергать звонок. Внезапно почувствовал, что за калиткой кто-то есть. Он не слышал шагов, хотя по подмерзлому хрусткому снегу шаги должны были быть слышны. Он только ощутил чье-то присутствие за толстыми темными досками и ему стало страшно. Он выпустил звонок. Лишь только затихло его противное глухое дребезжание, тяжелая высокая калитка медленно и бесшумно раскрылась, и в туманном сумраке сада, на белом снегу, наметилась фигура невысокого человека в маленькой черной шапочке, в широкой шубе с большим меховым воротником. Острый взгляд бесцветных глубоких глаз впился во Владимира. Владимир разглядел острую седую бороду. Он сразу так растерялся, что, ничего не спрашивая, стоял против старика. Так продолжалось несколько мгновений; Владимир не мог оправиться и терялся все больше. Старик ясно и внятно сказал по-русски: