Андромеда Романо-Лакс - Испанский смычок

• Название: Испанский смычок
• Автор: Андромеда Романо-Лакс
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01721-4

Андромеда Романо-Лакс, родившаяся в 1970 году в Чикаго, поначалу заявила о себе как журналистка, путешественница и серьезная виолончелистка-любительница. Ее писательская деятельность долго ограничивалась рассказами о путешествиях, очень увлекательными, но документальными. «Испанский смычок» — первый роман Андромеды Романо-Лакс, удостоившийся восторженных отзывов ведущих американских критиков и мгновенно разошедшийся по всему миру в переводах. Знаменитый журнал Library Journal назвал его литературным событием 2007 года.

«Испанский смычок» — это история мальчика из пыльного каталонского городка, получившего в наследство от рано умершего отца необычный дар — смычок для виолончели. Этот смычок и определит всю его дальнейшую судьбу. Барселона, Мадрид, Париж, Берлин — он объездит с концертами весь мир. Познает радость дружбы, безумие любви и горечь утрат; будет играть для королей и президентов; познакомится с Пабло Пикассо и одним из первых увидит знаменитую «Гернику». Будет верно служить Музыке и мучительно размышлять о несправедливости мира. И на протяжении всей жизни с ним будет его бесценный смычок.

---

Однажды я был ему представлен.

— Музыкант? На чем играешь?

— Струнные. Виолончель, ваше величество.

— И как ты ходишь с нею?

— Я с ней не хожу, ваше величество.

У короля, как и у всех Бурбонов, были недостатки с произношением, и при ответе его выступающая нижняя челюсть поджалась.

— Хорошо, но должен быть способ, — сказал он. — Будь немного более изобретательным, молодой человек.

Я заметил, что мой сосед по комнате Родриго, ученик-архитектор, больше уже не ездил в Париж, Лиссабон и другие места. Теперь он чаще бывал во дворце и зарабатывал стипендию, помогая реализовать идею короля превратить Мадрид в нечто похожее на любимый им Париж. Он, уставший, приползал домой за полночь с кипой проектов на французском языке под мышкой.

— У нас будет Эйфелева башня? — как-то спросил я его.

— Кому нужна башня? Король хочет второй riz.

Я не знал, что такое riz, и предположил, что это сокращенное от rizo — завиток или петля и означает какой-то элемент декора, ничего другого мне и в голову не приходило. Я еще раз убедился в том, что король Альфонсо — глупый, поверхностный человек, и мне оставалось только искренне пожалеть королеву.

Я играл для королевы уже несколько раз, но во время этих встреч ничего особенного не происходило. Я приносил виолончель, ожидал, пока она сядет в одно из больших королевских кресел и начнет слушать. Но она садилась на банкетку, положив руку на рояль.

— Вы намерены аккомпанировать мне? — поинтересовался я.

— Нет. Просто мне так больше нравится. Удобнее.

— Вы уверены?

Она повернулась ко мне:

— Есть кое-что, к чему я никак не привыкну в Испании. То, что даже самый ничтожный слуга спорит с сувереном.

— О! Простите меня, ваше величество.

Последовала долгая пауза, но, когда она заговорила, ее голос стал мягче:

— Так и правда лучше. Как будто я беру урок фортепиано. Если кто-то войдет.

Когда я пришел в очередной раз, Уолкер послушно стоял у стены, охранник же — у дверей. Но, стоило мне появиться, по непонятному мне сигналу они вышли из комнаты и закрыли дверь, оставив нас с королевой наедине.

Меня так и подмывало спросить: «Вы же королева. Разве вы не вправе делать то, что вам нравится?» Но, вспомнив случай с пепельницей, я промолчал.

— Сеньор Деларго, — ответила она на так и не заданный вопрос, — если бы вы не были столь юны, мы не могли бы находиться в этой комнате вместе.

Она положила руки на колени и повернулась ко мне боком, слегка наклонив голову. Наше положение относительно друг друга напомнило мне процедуру исповеди, но я не был уверен, кто кому исповедуется.

— Пожалуйста, начинай, — сказала она.

Играя, я не переставал наблюдать за ней, но очень скоро полностью растворился в музыке. Когда она подняла руку, я не видел. Она встала и повторила жест, все еще отвернувшись от меня.

— Ты свободен.

Я медленно стал собираться.

— Вам понравилось?

— Да. — Но, как мне показалось, ей не понравился мой вопрос.

Через два дня она снова пригласила меня. Больше ни о чем не спрашивай, внушал я себе, просто играй.

Ее настроение вдохновило меня. Я решил стать наконец сильным и перестать выпрашивать похвалу. Не этого ли я ждал от матери, от Альберто, от графа, даже от Ролана? От кого-то, кто сказал бы мне, что я хорошо играю. Мне это было необходимо. И вот, играя для королевы, я окончательно понял: не нужно просить одобрения. Не нужно слов. Но меня сильно волновал вопрос, а нравилось ли королеве мое исполнение? И почему она продолжала слушать меня?

Я играл для нее регулярно, и иногда мы разговаривали — только перед началом игры, никогда после. Я как-то рассказал ей, что мой отец погиб от рук мятежников в колониальной Кубе, давно, еще до того, как я пошел в школу. История ее отца была не менее печальной. Ей было девять лет, почти как мне после гибели отца, когда принц Генри умер. Он подхватил лихорадку, воюя на Золотом берегу в Африке, и скончался по пути домой, в Англию. Он писал ей из Кадиса: «Если у тебя все будет нормально, ты приедешь в эту прекрасную страну. Я уверен, тебе многое понравится и ты будешь счастлива здесь».

Разве это не примечательно? Думал ли я, спросила она, что отец может предопределить жизнь своего ребенка таким образом?

Я вспомнил о своем смычке, подарке из папиной могилы, и сказал:

— Разумеется!

Она расспрашивала о моих детских забавах в Кампо-Секо. Я рассказал ей о покрытых виноградниками холмах; как на меня напали в сушилке и я отбивался футляром для смычка. Она, в свою очередь, — об игре с братьями, сестрами и кузинами: тот, кому выпадала роль «мученика», обязан был молчать и не протестовать, как бы другие дети ни издевались над ним.

— Дети часто жестоки, — сказал я, засмеявшись.

— Они не такие испорченные и более честные, — поправила она меня, даже не улыбнувшись.

Но эти разговоры были короткими, и, как только я начинал играть, она всегда отворачивалась, каждую неделю все больше и больше, так что вскоре она уже сидела ко мне спиной. Даже когда я заканчивал и в комнате повисала тишина, она избегала встречаться со мной взглядом. То, что мне пора уходить, каждый раз символизировала ее рука. Это был властный жест, напоминавший о том, что мы все же суверен и слуга, а не близкие друзья.

Выросший в Каталонии, где коррида не укоренена в традиции, я не питал врожденной любви к красным накидкам и крови. В этом смысле я и многие мои соседи-провинциалы являлись, как и сама королева, неполноценными испанцами. Столичные жители, напротив, обожали это кровавое зрелище. Я слышал, что, впервые оказавшись на корриде, королева чуть не потеряла сознание, но сейчас она регулярно посещала бои быков, чтобы доставить удовольствие своему супругу и тем более своему народу.

В одно из воскресений я взял громоздкий бинокль соседа по комнате, купил дешевое место на солнцепеке, на ярус выше, чем мне хотелось, зато напротив королевской ложи. Целый час я рассматривал в бинокль королеву, после чего у меня начали ныть руки, а вокруг глаз, к которым я прижимал окуляры, образовались потные круги.

То, что я увидел, привело меня в замешательство. Для человека, который чуть не упал в обморок на корриде, королева выглядела неистовым фанатом. Ни одного раза, включая самые напряженные и даже жуткие моменты схватки, она не отводила от глаз своего легкого бинокля с латунной отделкой, сверкавшей на солнце. Другие леди махали кружевными платочками, а мужчины вставали, чтобы швырнуть на арену шляпы и кожаные ботинки, надеясь, что матадор окажет им честь, выпив вина, пока помощники за его спиной сгребали окровавленный песок и насыпали чистый. Когда мертвого быка вытаскивали с арены, многие зрители переговаривались с соседями, но не королева. Даже этот трагический кадр привлекал ее внимание.

Во втором раунде на арену выпустили здорового быка, но с ним вступил в поединок и более опытный матадор. Танцуя и делая выпады в своем облегающем, в блестках, костюме, он быстро поставил быка на колени, затем надменно повернулся, разглядывая публику, и чуть не получил удара рогами успевшего встать на ноги и ринуться в атаку быка. В этот опасный момент даже король вскочил с места. Я не мог слышать его голоса, но видел движение губ, явно подбадривавших матадора, когда тот вовремя повернулся, тем самым спасая себя, и нанес финальный, смертельный удар шпагой в раскачивающийся окровавленный череп быка. А королева по-прежнему пристально следила за событиями в бинокль.

— Ты, должно быть, истинный знаток корриды, — сказал сидевший рядом со мной пузатый мужчина, чьи глаза покраснели от яркого солнца.

— Да? Что? — Я чуть отстранился от бинокля, только чтобы взглянуть на мужчину, но тут же снова поднес бинокль к глазам.

— Бинокль. Ты от него прямо не отрываешься.

Я вдруг решил, что он хочет попросить у меня бинокль, чтобы наблюдать за следующей схваткой, потому-то польстил мне, назвав знатоком. Но тут до меня дошло, ведь незнакомец не знал, что являлось предметом моего интереса. Я смотрел не на быка, но он не мог об этом догадываться. Если бы я сидел с закрытыми глазами, он и тогда продолжал бы думать, что я разглядываю подробности кровавого спектакля. Я снова сфокусировал взгляд на королеве, ее нежных руках, просвечивавших сквозь рукава, отороченные кружевами, на ее аккуратном овальном лице, прятавшемся за прижатыми к глазам окулярами. И меня осенило. Она использует бинокль не для того, чтобы смотреть корриду. Бинокль ей нужен, чтобы не участвовать во всем этом.

В следующий раз, когда королева отпустила меня после игры и я вышел в коридор, бессовестно игнорируя охрану, я прижался ухом к двери.

Глава 11

— Еще две минуты, — зевнул охранник.