Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

• Название: Тысяча осеней Якоба де Зута
• Автор: Дэвид Митчелл
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978–5-699–66962–2

Конец XVIII века. Молодой голландец Якоб де Зут приплывает в Дэдзиму — голландскую колонию в Японии. Ему необходимо заработать деньги — отец его возлюбленной Анны не дает согласия на брак дочери с бедняком.

Якоб уверен, что скоро вернется на родину, станет мужем Анны и годы, проведенные в Японии, будет вспоминать как небольшое приключение. Но судьба распорядилась иначе — ему предстоит провести на чужбине почти всю жизнь, многое испытать, встретить и потерять любовь.

Митчелл умело сплетает воедино множество судеб, наполняя созданный им мир загадочными символами и колоритными деталями, приглашая читателя вместе с героем пережить все испытания, что выпали на его долю.

---

«Как может такой сухарь, — удивляется Якоб, — играть так божественно?»

Ночные насекомые трещат, скрипят, тикают, сверлят, звенят, пилят, жалят…

Глава 6. КОМНАТА ЯКОБА В ВЫСОКОМ ДОМЕ НА ДЭДЗИМЕ

Очень раннее утро 10 августа 1799 г.

Свет обтекает оконные переплеты: Якоб наблюдает, как архипелаг пятен плывет по низкому деревянному потолку. Слышны голоса: снаружи рабы д’Орсаи и Игнатиус болтают друг с другом, кормя животных. Якоб вспоминает празднование дня рождения Анны за несколько дней до его отплытия. Ее отец пригласил полдюжины весьма достойных неженатых молодых людей и устроил в честь дочери роскошный ужин, приготовленный так искусно, что курица вкусом напоминала рыбу, а рыба — курицу. Он поднял ироничный тост: за удачу Якоба де Зута, принца — купца Индии. Анна вознаградила терпение Якоба улыбкой: ее пальцы гладили ожерелье из шведского белого янтаря, привезенное им из Гетеборга.

На далеком краю Земли Якоб вздыхает от тоски и печали.

Неожиданно голос Ханзабуро зовет его: «Господин Дазуто чой‑то хочет?»

— Ничего, нет. Слишком рано, Ханзабуро: спи дальше, — Якоб имитирует храп.

— Свинья? Хотеть свинья? А — а-а, сурипу! Да… да, мне нравится сурипу…

Якоб встает, пьет из треснутой кружки и взбивает мыльную пену.

В испещренном крапинками зеркале он видит зеленые глаза на веснушчатом лице.

Тупое лезвие дерет щетину и режет кожу в ямочке на подбородке.

Красная, как тюльпан, струйка крови сочится, смешивается с мылом, и пена розовеет.

Якоб раздумывает: может, борода избавит его от всех этих хлопот…

…но вспоминает вердикт своей сестры Герти, когда он вернулся из Англии, отрастив усы: «О-о, повози их в копоти от лампы, братец, и начинай чистить ими нашу обувь!»

Он касается своего носа, недавно сломанного бесчестным Сниткером.

Шрам у уха: напоминание о псе, укусившем его.

«Бреясь, — думает Якоб, — человек перечитывает свои самые честные мемуары».

Проведя пальцем по губам, он вспоминает утро отплытия. Анна убедила отца отвезти их в карете в роттердамский порт. «Три минуты, — сказал он Якобу, вылезая из кареты, чтобы поговорить со старшим клерком, — и ни секундой больше». Анна знала, что сказать: «Пять лет — срок немалый, но большинство женщин ждут всю жизнь, пока не найдут себе доброго и честного мужчину. — Якоб хотел ответить, но она остановила его. — Я знаю, как ведут себя мужчины там, за морями, и, возможно, так они должны вести себя… молчи, Якоб де Зут… поэтому я прошу только одного: будь осторожен на Яве, чтобы твое сердце принадлежало только мне. Я не дам тебе ни кольцо, ни медальон, потому что кольца и медальоны теряются, но это, по крайней мере, не потеряется никогда».

И Анна поцеловала его — в первый и последний раз. Долгим и печальным поцелуем. Потом они смотрели на дождевую воду, стекающую по окнам, на корабли и серо-серое море, пока не прошли три минуты.

Бритье Якоба закончено. Он умывается, одевается и протирает яблоко.

«Госпожа Аибагава, — он надкусывает фрукт, — студентка, а не куртизанка…»

Из окна он наблюдает, как д’Орсаи поливает водой побеги бобов.

«…тайные встречи, тайные романтические увлечения здесь невозможны».

Он съедает сердцевину яблока и сплевывает косточки на ладонь.

«Я просто хочу поговорить с ней, — уверяет себя Якоб, — узнать ее чуть лучше».

Он снимает цепочку с шеи и открывает ключом замок своего матросского сундука.

«Дружба между противоположными полами возможна, как у меня с сестрой».

Назойливая муха жужжит над его мочой в горшке.

Он заглядывает в сундук и глубоко на дне, почти рядом с Псалтырем, находит перевязанные ноты.

Якоб развязывает ленты и проглядывает первый нотный лист.

Нотные знаки развешаны, как виноградные грозди на шпалерах.

Экскурсия Якоба по миру нот заканчивается на «Гимне реформистской церкви».

«Возможно, — думает он, — именно сегодня мне удастся наладить отношения с доктором Маринусом».

Якоб отправляется в короткую прогулку по Дэдзиме, где все прогулки — короткие, чтобы отшлифовать свой план и тщательно проработать сценарий. Чайки и вороны ссорятся друг с другом на коньке крыши Садового дома.

Кремовые розы и красные лилии в саду уже увядают.

У Сухопутных ворот провиантмейстеры выгружают хлеб.

На Флаговой площади Петер Фишер сидит на ступеньках Сторожевой башни. «Потеряете час утром, клерк де Зут, — выговаривает ему пруссак, — и будете искать его весь день».

В окошке верхнего этажа дома ван Клифа последняя «жена» заместителя директора расчесывает волосы.

Она улыбается Якобу. Рядом с нею появляется Мельхиор ван Клиф с волосатой, как у медведя, грудью. «Не обмакни, — цитирует он, — свое перо в чернильницу другого мужчины».

Заместитель директора опускает шторку, прежде чем Якоб успевает заявить о своей полной невиновности.

Рядом с Гильдией переводчиков сидят в тени носильщики паланкинов. Их взгляды неотрывно следуют за рыжеволосым иноземцем.

Уильям Питт оседлал Морскую стену и глазеет на напоминающие китовые ребра облака.

Возле Кухни Ари Грот говорит Якобу: «В вашей бамбуковой шляпе вы чисто китаец, господин де 3. Не решили еще…»

— Нет, — обрывает его клерк и уходит.

Полицейский Косуги кивает Якобу из своего маленького домика на аллее Морской стены.

Рабы Игнатиус и Be доят коз и жарко спорят о чем‑то друг с другом на малайском.

Иво Ост и Вибо Герритсзон молча перекидываются мячом.

— Гав-гав, — говорит один из них, когда Якоб проходит мимо: он делает вид, будто ничего не услышал.

Кон Туоми и Понк Оувеханд курят трубки под соснами.

— Кто‑то высокородный, — ворчит Оувеханд, — умер в Мияко, так что плотницкие работы и музыка запрещены на два дня. Ничего нельзя делать, и не только здесь — по всей империи. Ван Клиф клянется, что это заговор, цель которого — затянуть строительство склада «Лилия» на максимально долгий срок, чтобы нам пришлось продавать еще дешевле…

«Я не шлифую свой план, — признается себе Якоб, — а только понапрасну нервничаю…»

В операционной на большом столе с закрытыми глазами лежит доктор Маринус. Бубнит себе под нос какую‑то барочную мелодию.

Илатту кисточкой смазывает нижнюю челюсть учителя пахучим маслом и каким‑то женским кремом.

Пар поднимается от кувшина с водой; огонь отражается от острого лезвия бритвы.

На полу тукан склевывает бобы из оловянной миски.

Сливы горкой высятся в терракотовой миске — цвета чуть затуманенной синевы.

Илатту оповещает малайским бормотанием о прибытии Якоба, и Маринус открывает один недовольный глаз.

— Чего?

— Мне хочется посоветоваться с вами о… об одном деле.

— Продолжай бритье, Илатту. Советуйтесь, Домбуржец.

— Я бы предпочел наедине, доктор, как…

— Илатту — это и есть наедине. В нашем крохотном уголке Мироздания его знания анатомии и патологии уступают только моим. Разве что вы не доверяете тукану?

— Ну, тогда… — Якоб понимает, что ему придется рассчитывать на молчание ассистента так же, как молчание Маринуса. — Меня немного заинтересовал один из ваших учеников…

— Какое вам дело, — открывается другой глаз, — до госпожи Аибагавы?

Якоб смотрит в пол:

— Никакого. Я просто… хотел поговорить с ней…

— Тогда почему вы здесь и говорите со мной?

— …поговорить с ней без десятка соглядатаев, следящих за нами.

— Так. Так. Так. То есть вы хотите, чтобы я устроил вам тайное свидание?

— Вы намекаете на какую‑то интригу, доктор, а на самом деле…

— Ответ: «Никогда». Первая причина: госпожа Аибагава — не продажная Ева для снятия зуда от вашей адамовой чесотки, а дочь джентльмена. Вторая причина: даже если бы госпожа Аибагава согласилась пойти в дэдзимские «жены», а на это она никогда…

— Я знаю, доктор, и, клянусь честью, пришел сюда не…

— …не согласится, то шпионы доложили бы об этой связи через полчаса, после чего мое, с таким трудом полученное разрешение обучать, собирать экспонаты и проводить исследования здесь, в Нагасаки, будет отозвано. Так что проваливайте. Опорожняйте яйца comme a la mode[23]: через деревенских сводников или предаваясь греху Онана.

Тукан стучит клювом по оловянной миске и произносит: «Гр-рубый!» — или что‑то похожее.

— Господин Маринус, — Якоб краснеет, — вы, к сожалению, неправильно истолковали мои намерения. Я никогда бы…

— На самом‑то деле, похоть вызывает у вас даже не сама госпожа Аибагава. Вы теряете голову от одного только вида «восточной женщины». Да-да, загадочные глаза, камелии в волосах, то, что вы принимаете за кротость. Я повидал не одну сотню одурманенных белокожих мужчин, погружающихся в эту же самую сладостную пучину.