Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

• Название: Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения
• Автор: Владимир Злобин
• Издательство: НПО «Интелвак»
• Жанр: Критика
• Год: 2004
• ISBN: 5-93264-028-6

«Тяжелая душа» — впервые издающиеся мемуары Владимира Ананьевича Злобина (1894–1967), поэта, прозаика, публициста русского зарубежья, с 1916 г. литературного секретаря Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус, а после 1945 г. — хранителя их семейного архива. В сборник вошли статьи, очерки, эссе эмигрантского «Литературного дневника», печатавшегося в парижском журнале «Возрождение», книга воспоминаний «Тяжелая душа» о З.Н. Гиппиус и ее окружении, раритетный сборник «После ее смерти», посвященный памяти Гиппиус, и стихотворения разных лет.

---

«Мы расстались у фонтана…»

Мы расстались у фонтана,
Зеленела в нем звезда.
Ты сказала «буду рано».
Я услышал: «никогда».

Сколько этих мимолетных
— Не давай себя увлечь —
Сумасшедших, беззаботных,
Навсегда забытых встреч.

Не пришла. И сердце радо.
Никогда не приходи…
Высока моя ограда,
Бесконечность впереди.

Суета («На голых ветках пели птицы…»)

Юрию Трубецкому

На голых ветках пели птицы,
Но пенью птиц я не внимал.
Учитель ставил единицы
И головой седой качал.

А я мечтал о вечной дружбе,
О вольной жизни удалой,
О славных подвигах, о службе,
О том, что буду я герой.

Великий Цезарь Победитель,
Держащий мир в своей руке.
А бедный ангел мой хранитель
Тихонько плакал в уголке.

Сквозняк («Вздорных снов, предчувствий ложных…»)

Вздорных снов, предчувствий ложных,
Помни, друг, на свете нет.
Но судьба глупцов безбожных
Забывать язык примет.

Шерсть ли дыбом на собаке,
Камнем перстень ли с руки —
Это все оттуда знаки,
С гор высоких сквозняки.

Ветерок потусторонний
Ураганом все смелей,
Веселей и беззаконней
Рвется в дом из всех щелей.

Безразлично, что ты скажешь,
Что со страху наплетешь —
Ложью трещин не замажешь,
Дыр насмешкой не забьешь.

Новый журнал. 1955. № 41.

Уйти («От всех — навеки, навсегда…»)

От всех — навеки, навсегда.
И от всего — навеки тоже.
В окне — холодная звезда,
В углу — солома и рогожа.

Не знать, не помнить ничего,
Ни торжества, ни униженья.
Ни даже счастья своего.
Ни одного стихотворенья.

Пусть только небо и земля.
Четыре вечные стихии.
Необозримые поля.
Воспоминанье о России.

Опыты. 1953. № 2.

«О не пойму, никогда не пойму…»

О не пойму, никогда не пойму
Эту пустую загробную тьму,
Круговращенье потухших планет,
Где существует лишь то, чего нет.
И не понять, до конца не понять,
Что можно любить и вдруг перестать.

«Есть что-то странное в моих мечтах…»

Есть что-то странное в моих мечтах,
В моих стихах, в моем оцепененье,
В протянутых бессмысленно руках,
В растущем с каждым днем недоуменье.

Что б ни случилось, — все наоборот,
Не то, не так, — сливается, двоится.
О, неужели этот мир — не тот,
В котором мне положено родиться?

Но отчего ж я так его люблю.
Так всепрощающе его жалею,
Его дыханье каждое ловлю
И о спасении мечту лелею?

Новый журнал. 1962. № 69.

СОВРЕМЕННИКИ О В.А. ЗЛОБИНЕ

Юрий Терапиано. Владимир Злобин[668]

«Дорогой Юрий Константинович, мы едем к Гиппиус в воскресенье. Т. к. я перед тем не дома, то встретимся между тремя и половиной четвертого в кафе des Tourelles, на углу rue de l’Alboni и Bd. Delessert, это возле метро Passy, на площади. Буду Вас ждать. Жму руку. В. Ходасевич. Пятница». Штемпель на открытке: 2 апреля 1926 года.

Четвертого апреля, следовательно, в воскресенье, Владислав Ходасевич повел меня к Мережковским, на 11-бис rue du Colonel Bonnet, и первым, кто встретил нас, открыв двери, был секретарь Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус — Владимир Ананьевич Злобин.

С того дня прошло столько лет, совершилось множество самых разнообразных событий, и до и после Второй мировой войны, но и сейчас облик В. А. Злобина для меня остался таким же, как и в первый день знакомства.

Элегантный, сдержанный, говорящий как-то особо, слегка размеренно, всегда определенно, твердо высказывающий свои взгляды, пунктуально точный во всех литературных делах и встречах, Владимир Ананьевич, можно без преувеличения сказать, был «точкой опоры» квартиры на rue du Colonel Bonnet, и Мережковские во всем полагались на «Володю».

Не спеша, спокойно на «воскресеньях» Владимир Злобин разливал чай, а изредка, во время каких-нибудь больших событий, — кофе, полагавшийся «избранным и особо отмеченным» (иногда даже ликер или вино), и следил за благочинием собраний, выходя из столовой, только чтобы впустить опоздавших.

Он помнил все даты и события, все происшествия в «Зеленой лампе» и обязан был сообщать Мережковским хронику происшествий за неделю на Монпарнасе, на других вечерах и т. д.

Он рассылал приглашения на собрания «Зеленой лампы», хлопотал, чтобы вовремя нанять зал, заведовал контролем, а кроме того, поддерживал отношения со всеми посетителями «воскресений», представляя, хотя и неофициально, всюду «начало Colonel Bonnet».

Не говорю уже о том, что все сношения с издателями и редакторами, все литературные дела З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковского лежали на нем, равно как и все их жизненные дела — от самых крупных до самых мелких.

Оба отвлеченные, хотя прекрасно разбиравшиеся в делах, Зинаида Гиппиус и Мережковский были всегда «дающими задания», а выполнял их — Злобин.

Бывали, конечно, недоразумения, ошибки, волнения и даже упреки, но в общем Владимир Ананьевич уверенно вел корабль Colonel Bonnet по водам житейским.

Одно время, в двадцатых-тридцатых годах (не до конца их), у него еще сохранялась собственная дача в Cannet, на юге Франции, где Мережковские проводили лето.

Злобин должен был оттуда поддерживать связь с «Парижем», т. к. и во время каникул Гиппиус и Мережковский хотели быть в курсе того, что делают и думают в отношении «самого главного и важного» посетители их «воскресений», т. е. литературные «молодые».

Еще в Петербурге, будучи студентом филологического факультета, Владимир Злобин познакомился с Мережковскими и стал их секретарем.

Вместе с ними в 1920 году он бежал из России в Польшу, а затем приехал во Францию и до конца жизни обоих был с ними.

В 1927 году, после неудачной попытки поэта Всеволода Фохта[669] издавать журнал «молодых» «Новый дом», мне вместе с поэтом Львом Евгеньевичем Энгельгардтом удалось достать средства на издание такого же журнальчика[670] размером в четыре печатных листа большого формата.

Мережковский и З. Гиппиус живо заинтересовались этой возможностью и объявили, что они станут принимать ближайшее участие в журнале, если делегируют от себя в редакцию В. Злобина, — что и было принято.

Перелистывая сейчас пожелтевшие страницы «Нового корабля» (так по настоянию Зинаиды Гиппиус был назван журнал), находишь в нем до сих пор не потерявшие ценности статьи, стихи многих, ставших потом известными поэтов, например, почти неведомого в то время Анатолия Штейгера[671], но главный интерес представляют печатавшиеся в каждом из первых четырех номеров (их и вышло, увы, только четыре, дальше средств не хватило) стенографические отчеты четырех начальных собраний «Зеленой лампы» (из них два я поместил затем в моих воспоминаниях «Встречи»).

Лето 1927 года и весь 1928 год, особенно лето 1927-го, когда Мережковские были в Cannet, явились для Злобина периодом активнейшей редакторской работы, а мне дали возможность по достоинству оценить его выдержку и уменье сохранять спокойствие среди самых бурных обстоятельств.

В дальнейшем мне не раз приходилось принимать участие в различных редакционных группах и видеть немало всяких волнений и бурь, но должен сказать, что быть редактором журнала, в котором сотрудничают Мережковские, было очень и очень трудно, а подчас просто едва выносимо.

Они вмешивались во все, они решали и перерешали, они всегда спорили друг с другом, не говоря уже о том, что в отношении к другим журналам, газетам, писателям, поэтам, критикам, философам и политикам (без политики Мережковские жить не могли, хотя свысока громили других «утилитаристов», стремившихся ограничить свободу искусства) их линия поведения, их «да» и «нет» были чрезвычайно извилистыми и все время менялись.

Полученных из Cannet, у меня сохранялась огромная папка писем В. Злобина по делам редакции, в которых он по поручению Дмитрия Сергеевича и Зинаиды Николаевны давал бесчисленные инструкции, подтверждавшиеся или изменявшиеся потом еще и Зинаидой Николаевной лично.