Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

• Название: Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения
• Автор: Владимир Злобин
• Издательство: НПО «Интелвак»
• Жанр: Критика
• Год: 2004
• ISBN: 5-93264-028-6

«Тяжелая душа» — впервые издающиеся мемуары Владимира Ананьевича Злобина (1894–1967), поэта, прозаика, публициста русского зарубежья, с 1916 г. литературного секретаря Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус, а после 1945 г. — хранителя их семейного архива. В сборник вошли статьи, очерки, эссе эмигрантского «Литературного дневника», печатавшегося в парижском журнале «Возрождение», книга воспоминаний «Тяжелая душа» о З.Н. Гиппиус и ее окружении, раритетный сборник «После ее смерти», посвященный памяти Гиппиус, и стихотворения разных лет.

---

«Пленительность смертельной красоты…»

Пленительность смертельной красоты
И непорочность юного томленья,
Как страсти ядовитые цветы,
Волнуют вновь мое воображенье.

Еще поет свирель, еще луна
Преображает темные просторы,
Еще из гипнотического сна
Я в беспредельность устремляю взоры.

Но где-то, за великою рекой,
Где ветер свищет и поют сирены,
Уже нарушен царственный покой
Неуловимой радостью измены.

Новый журнал. 1963. № 73.

Les Clochards («У них — свой мир. Своя весна…»)

У них — свой мир. Своя весна.
Своя любовь. Свое смиренье.
Своя грошовая луна
И смерть своя и воскресенье.

Они идут своим путем,
И мы понять их не могли бы.
А мы для них, как за стеклом,
В большом аквариуме рыбы.

Но иногда, в столетье раз,
Найдя вневременную точку,
Пронизывает рыбий глаз
Их каменную оболочку.

Новый журнал. 1963. № 73.

«Зевают львы, гуляют дачники…»

Зевают львы, гуляют дачники,
От пирамид ложится тень.
В арифметическом задачнике
Журчит вода, цветет сирень.

Неравномерно наполняются
Бассейны лунною рудой.
Павлин в дельфина превращается,
Паук становится звездой.

А босяки и математики
Сидят в тюрьме и видят сон,
Что оловянные солдатики
Цветочный пьют одеколон.

Новый журнал. 1963. № 73.

Весна 1964 («Холодная парижская весна…»)

Холодная парижская весна —
Как день один, что длится бесконечно.
Ни листика. И башня из окна
Видна, торчащая остроконечно.

И как тогда, в том роковом году
Все решено и нет путей обратных…
Мне весело. Я через мост иду,
В червонном золоте лучей закатных.

На берегу — на левом — детвора
Играет в садике перед собором.
О, как легко! А ведь еще вчера
Моя любовь казалась мне позором.

Новый журнал. 1964. № 76.

Упрек («Гроза уходит на восток…»)

И. Шлюзевилю[667]

Гроза уходит на восток,
И солнце в лужах отражается.
Промокнув с головы до ног,
Кляну судьбу, как полагается.

Порой и темные пути
Приводят к миру и спасению.
Но все ж — о, Господи, прости! —
Дивлюсь я Твоему терпению.

Не о погоде говорю,
А о свободе зла таинственной.
И если я Тебя корю,
То уж таков мой нрав воинственный.

Душе, что ветхий свой покров
Не сбрасывает от стыдливости,
Хотелось бы не только слов
О доброте и справедливости.

Не только смутного «потом»,
Случайной радости недлительной,
Но торжества добра над злом —
Любви победы ослепительной.

Новый журнал. 1964. № 76.

Серый волк («Собаку мальчик потерял в лесу…»)

Собаку мальчик потерял в лесу,
Не в настоящем русском, а в Булонском.
Должно быть, надоело бегать псу
По голым кочкам и дорожкам конским.
В собаках я когда-то ведал толк.
Он был хорош, играл все время с нами,
Немецкая овчарка — «серый волк» —
С веселыми и умными глазами.
Он не нашелся. Он не мог не знать
Дорогу к дому, где мы долго жили…
Вот так и мы уходим умирать
Вдали от тех, кого всю жизнь любили.

Новый журнал. 1964. № 76.

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В БУМАЖНОЕ ИЗДАНИЕ 2004 г. (Разысканные в иных книгах и в сетевых публикациях)

Венецианский узор («Не дослушав плачущей виолы…»)

Не дослушав плачущей виолы
и забыв, что продолжалась месса
из собора выйдя догоресса,
опустилась на скамью гондолы.
Праздник был томительно хвалебен,
ей хотелось зарева заката
свежего, как зрелая граната,
яркого, как петушиный гребень.
И в порыве дикого каприза,
потеряв трех герцогов из свиты,
отдавала шею и ланиты
поцелуям женственного бриза…
Вдалеке раскинулись лагуны,
а до слез влюбленные поэты
сочиняли скучные сонеты,
ударяя яростью о струны.
А потом, вернувшись слишком рано
во дворец извивами канала,
принести велела два бокала
тонко отшлифованных в Мурано.
И под звук далекой серенады,
запретив улыбки и вопросы,
распустила вьющиеся косы,
темные, как ночь Шахерезады.
И смеялась, жемчугом играя,
в хрустале отравленная пена…
Было тихо, лишь у гобелена
раздавался шепот попугая.
И с неясной сказкою во взоре
Говорила, чувствуя румянец:
«Не придешь, о гордый иностранец,
Любоваться мною, как в соборе?»

январь 1915

«Мы тоже те, чья кровь обречена…»

Мы тоже те, чья кровь обречена
Не причащать из драгоценной чаши.
На мир, как на чужое и не наше
Мы смотрим из раскрытого окна.

И взяв себе Любовницу из Муз,
Мы всюду будем приняты в гостиной,
Сгибая в старости сухие спины,
Носившие большой, но легкий груз.

И, как-нибудь упав, не сможем встать:
Так дети, расшалившиеся в жмурки,
Роняют на пол дряхлые фигурки,
А после забывают их поднять.

Жажда («Порвать себя, как тряпку, на куски…»)

Порвать себя, как тряпку, на куски
И выбросить канавам или тине,
И вздрогнуть, если радости отныне
Забудутся и станут далеки.

Быть гордым, не сгибаться пополам
В сражениях сознания и плоти,
И все-таки на первом повороте
Продаться неразборчивым устам.

Быть бедным, как сжигающий огонь,
Не видеть даже солнечного света
И лечь, как драгоценная монета
Кому-нибудь в просящую ладонь.

Венеция («Уже длинней и легче стали тени…»)

Уже длинней и легче стали тени,
Мосты упруго изогнули спины,
Прошел мошенник с шапкой на бекрени,
И чудаки одели пелерины.

И все сильней античные дурманы,
Холодный мрак безжалостно расколот,
На мертвой башне быстрые Вулканы
Приподняли и опустили молот.

И ты так строго, так неуловимо
Хранишь на всем старинные печати,
А помнишь, как ты отняла у Рима
Литых коней монументальной рати,

И как потом благословив стихию,
Во времена крестового разгула,
Твои купцы уплыли в Византию,
Где их хранила золотая булла.

Когда же пальцы тонкого Беллини
Сжимали кисти бешено и плотно, —
Какой восторг рождающихся линий
Узнали обнаженные полотна.

И сколько муз непознанных и граций
Открыли чьи-то бешенные пытки —
Теперь под колоннадой прокураций
Не верят в ядовитые напитки.

Но я люблю сквозь старые атласы
И сквозь давно не ношенные цепи
Смотреть на искривленные гримасы
И на разврат твоих великолепий

И опускать в испорченные бездны
Своих корней испорченные ткани,
Пока дракон, ревущий и железный,
Не оборвет моих очарований…

Университет («Весенний воздух, лужи, капли с крыш…»)

Весенний воздух, лужи, капли с крыш,
Вдали фигура зоркого жандарма.
И на углу, столетний, ты стоишь,
Безвредных истин трезвая казарма.

Минувший век медвежьею душой
Тебя терпел, как скучную причуду,
И гнет, непережитый и простой,
Еще упорно смотрит отовсюду.

Но ты устал от правил и от шпор,
От приказаний в голосе и взоре;
И неспокоен длинный коридор
И полумрак твоих аудиторий.

Не передать затверженным словам
О накипевшей ярости усилий,
И человек, бессмысленно упрям
В покорности величию и пыли.

Но где-то бьется мировая дрожь,
И не возникнет неизбежный гений,
Из веры в схоластическую ложь —
Из прихоти кустарных откровений.

«Кто вырастет, играя в би-ба-бо…»