Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

• Название: Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения
• Автор: Владимир Злобин
• Издательство: НПО «Интелвак»
• Жанр: Критика
• Год: 2004
• ISBN: 5-93264-028-6

«Тяжелая душа» — впервые издающиеся мемуары Владимира Ананьевича Злобина (1894–1967), поэта, прозаика, публициста русского зарубежья, с 1916 г. литературного секретаря Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус, а после 1945 г. — хранителя их семейного архива. В сборник вошли статьи, очерки, эссе эмигрантского «Литературного дневника», печатавшегося в парижском журнале «Возрождение», книга воспоминаний «Тяжелая душа» о З.Н. Гиппиус и ее окружении, раритетный сборник «После ее смерти», посвященный памяти Гиппиус, и стихотворения разных лет.

---

Когда в Париже было основано Мережковскими литературное общество «Зеленая лампа»[150], Георгий Иванов был единогласно избран его председателем.

Но наступила война и все кончилось. Не только пропала надежда на освобождение России, но для многих, в частности для Георгия Иванова, война была катастрофой материальной: она его разорила. В конце концов он очутился вместе со своей женой в старческом доме, в Hyeres, даже не русском, среди бежавших от Франко[151] испанских коммунистов, где жить было трудно. Все предпринятые его друзьями попытки перевести его в один из русских домов под Парижем, к сожалению, не увенчались успехом. На здоровье Георгия Иванова это отразилось губительным образом и ускорило роковую развязку. Утром 26 августа его не стало.

Медвежья услуга (Ответ Н. Евсееву)[152]

В ответ на мою статью «С.К. Маковский — поэт и человек» («Возрождение», тетрадь 79, июль 1958) появилась 16 сентября в «Русской мысли» статья г. Н. Евсеева «О критике и о случайных критиках».

За то, что я посмел откровенно высказать мое мнение о стихах С.К. Маковского, г. Евсеев на меня ополчается, стараясь всячески меня скомпрометировать как литературного критика.

Мне совершенно все равно, что думает г. Евсеев о критике вообще и обо мне как о литературном критике, в частности. И если бы он не выходил из рамок приличия и не пользовался в полемике приемом, каким ни один порядочный человек, особенно имеющий отношение к литературе, не пользуется, тон моего ответа был бы иной. Об этом приеме у меня с г. Евсеевым будет особый разговор ниже. А пока перейдем, как он говорит, «к делу по существу».

Дело же в следующем: цитируя стихи Маковского, я в 8 местах исказил текст, заменяя одно слово другим. Из этих 8 искажений некоторые, как утверждает Евсеев, «извращают его».

А перестановка слов, как, например, «это утро» вместо «утро это», кроме того, делает строку немузыкальной. «Изуродованные цитаты из стихов поэта, — заключает г. Евсеев свой обвинительный акт, — можно считать клеветой на поэта».

Одна ошибка действительно на моей совести. Цитируя по памяти стихотворение «Бывают дни, позвать не смею друга», я вместо «предстанут мертвыми на зов друзья» ошибся и написал «предстанут мертвыми на суд друзья». Что касается «нелюбимый сон» вместо «нелюдимый» — то это опечатка, а за опечатки «Возрождения» я снимаю с себя всякую ответственность.

Но и за остальные «искажения» я отвечать отказываюсь. Оба текста — «искаженный» и тот, какой г. Евсеев считает подлинным — принадлежат перу Маковского. По его адресу и следует г. Евсееву препровождать свои комментарии. Меня они не касаются.

Для своих цитат я пользовался предоставленной мне Маковским новой редакцией его стихов (большая толстая тетрадь), исключая два-три случая, когда, не разобрав почерка Маковского, я обращался к тексту первоначальному.

Об этой новой редакции я, между прочим, упоминаю в связи с теми двумя стихотворениями, из которых Маковский выкинул строфы. Если бы г. Евсеев был не так самоуверен и более внимательно отнесся к моей статье он, пожалуй, мог бы избежать ошибки и не оказал бы «высокой музе Сергея Константиновича Маковского» медвежью услугу.

Сначала — «туманный» намек: «К сожалению, иногда у случайных (!!) критиков, — как позволяет он себе писать, — можно наблюдать грустное явление, что их критика зависит от личных отношений с критикуемым. Изменились отношения, и изменяется отношение критика к творчеству критикуемого».

Неприкосновенность г. Евсееву обеспечена.

Если спросишь, «какое это имеет отношение ко мне и к моей статье о Маковском», г. Евсеев всегда может ответить: «Никакого. Это не о вас, а об N.N…»

Но вот обо мне несомненно. Привожу это место полностью — десять строк, заключающих статью г. Евсеева. Вот они: «Если бы эта статья Вл. Злобина была написана за «железным занавесом», то, конечно, были бы уместны мысли о социальном заказе, о заказе «хозяина». Но она написана здесь и я хочу верить, что это только печальное и непонятное недоразумение, об истоках которого трудно сказать что-либо верное и определенное».

Этот прием имеет точное название, как и критик, который им пользуется: название г. Евсееву небезызвестное. Я не боюсь никаких обвинений, но пусть г. Евсеев скажет, не увиливая, по поводу каких именно положений моей статьи мысли о социальном заказе он считает уместными и кто тот «хозяин», на которого он намекает и по заказу которого, как из намека явствует, написана моя статья.

Все же остальное, в частности, что моя статья — плод «печального и непонятного недоразумения» и т. д., — не что иное, как лазейка, приготовленная г. Евсеевым на тот случай, если этого «критика» за его гнусную инсинуацию потребуют к ответу.

В поисках литературного критика[153]

На предстоящем всесоюзном съезде советских писателей[154], созываемом главным образом для борьбы с ревизионизмом, вопрос о литературной критике может неожиданно приобрести исключительную политическую остроту.

Он, впрочем, довольно остро именно в этом смысле стоит уже и сейчас, как это видно по «Литературной газете», где в специальной «предсъездовской трибуне» обличаются недостатки советской критики. «Состояние, в котором находится наша критика, — читаем мы в номере 83, — не может удовлетворить никого — ни читателей, ни литераторов». Она отстает от жизни общества, отстает и от развития литературы. По мнению автора статьи, Ал. Дымшица[155], большинство причин, вызывающих отставание критики, связано с недостатками в работе самих критиков — недостатками, о которых надо говорить «прямо и сурово», чтобы их искоренить. И Ал. Дымшиц «прямо и сурово» указывает на две существенные слабости, мешающие плодотворному развитию творчества советских критиков. Эти две «помехи»: «Недостаточная публицистичность критики и недостаточная забота о художественной выразительности критических произведений».

Но что, собственно, следует понимать под «публицистичностью» критики?

Дымшиц объясняет. «Как известно, одной из характерных черт социалистического реализма, — говорит он, — является его открытая тенденциозность. Это значит, что открыто тенденциозной должна быть и критика». Ясно и просто. Дальше еще яснее и проще: «По-настоящему публицистической оказывается такая критика, которая смотрит на явления литературы с высоты жизненных интересов, которая движима коммунистической идейностью, проникнута духом борьбы за торжество наших идеалов». Словом: «Публицистичность критики — это форма проявления ее общественной, ее гражданской активности».

От критика требуют темперамента. В его творчестве должна звучать «боевая публицистическая нота», иначе он будет причислен к разряду политически неблагонадежных. Еще в гораздо большей степени, чем литература, критика для советской власти — орудие борьбы и пропаганды. «Что может быть страшнее, чем равнодушный критик!» — восклицает в одной из своих статей «Литературная газета». Бесстрастие, вялость, академизм, отставание от жизни — признаки крамолы, бороться с которой следует всеми средствами вплоть до… «Еще недавно мы видели разительный пример такого отставания критики от жизни, — сообщает в своей статье Ал. Дымшиц, — видели его в том, с каким запозданием литературная критика выступила на борьбу с ревизионизмом». Прибавим, что не только с запозданием, но и без полагающегося в этих случаях «публицистического пафоса». По этому поводу Дымшиц меланхолически замечает: «В борьбе с отрицательными явлениями литературы критика наша не всегда обладает должной публицистической остротой».

Да, не всегда, особенно же в тех случаях, когда дело касается таких «отрицательных явлений», как ревизионизм. Ибо Дымшиц говорит не все. Только через две недели после его статьи, из номера 89 «Литературной газеты», мы узнаем, что наиболее талантливые советские писатели и критики — «цвет» советской литературы — по вопросу о ревизионизме до сих пор не высказались и высказываться как будто не собираются, несмотря на неоднократные и весьма настойчивые приглашения. Пример такого «приглашения» — в высшей степени характерный — в статье, озаглавленной: «Говорит Выборгская сторона». Она напечатана в только что мною упомянутом 89-м номере «Литературной газеты». Привожу этот любопытный документ почти без сокращений.

«Читая некоторые произведения последних лет, — говорит «Выборгская сторона», — знакомясь с отчетами о литературных дискуссиях 1956-<19>57 годов, мы думаем: жаль, что такие авторитетные люди, как Шолохов[156], Леонов[157], Гладков[158], Твардовский[159], вовремя не вмешались в литературные и общественные споры, — видимо, недооценили значение и размах развернувшейся борьбы. Если б они выступили года два-полтора назад; если бы и Федин[160] по долгу председателя московской писательской организации вовремя использовал свой большой авторитет; если бы такой уважаемый нами писатель и публицист, как Эренбург[161], в своих последних выступлениях не впадал в крайности и противоречия; если бы, наконец, на страницах своей газеты с боевыми статьями выступили руководители Союза писателей, тогда, нам кажется, всяческих шатаний было бы меньше и куда меньше было бы наломано дров в литературной полемике. Хотелось бы, чтобы наши самые известные писатели учли этот опыт на будущее и в особенности на предсъездовское время.