Андрей Валентинов - Нам здесь жить. Тирмен

• Название: Нам здесь жить. Тирмен
• Автор: Андрей Валентинов
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-45754-0

Белые буквы барашками бегут по голубизне экрана, врываются в городскую квартиру архары-спецназовцы, ловят убийц Первач-псы, они же "Егорьева стая", они же "психоз святого Георгия", дымятся на газовых конфорках-"алтарках" приношения утопцам и исчезникам, и звучит в эфире срывающийся вопль: "Всем! Всем, кто нас слышит! Мы - Город, мы гибнем!.." До конца ХХ-го века оставалось меньше шести лет, когда они встретились в парковом тире. Мальчишка-школьник бежал от преследований шпаны, старик-тиршик ожидал прихода "хомячков" местного авторитета. Кто они, эти двое - торговцы расстрельными услугами, стрелки без промаха и упрека? Опоры великого царства, знающие, что не все на этом свете исчислено, взвешено и разделено?! Они - тирмены. Рыцари Великой Дамы. Но об этом не стоит говорить вслух, иначе люстра в кафе может рухнуть прямо на ваш столик. Удивительное соавторство Г.Л. Олди и А. Валентинова - и два удивительных романа "Нам здесь жить" и "Тирмен", две истории одного города, где играют в пятнашки быль и небыль... Содержание: Нам здесь жить (роман), стр. 5-568 Тирмен (роман), стр. 569-924

---

Верю. Верю наповал и наотмашь. Уже не слыша весело громыхающих «Куретов», ногой пододвигаю стул и падаю на него.

Иначе упаду на пол.

Папа, ты в детстве подсовывал мне Шолом-Алейхема, «Мальчика Мотла»… помнишь? «Мне хорошо, я – сирота…»

Нам хорошо… и издалека, из такого далека, что заокеанские Штаты кажутся близкими соседями, слышится невозможным приветом, запоздалым согласием, которое уже не имеет никакого смысла и значения:

– …медленным вальсом кружит голова,
Звуки мелодии грустно тихи,
Хочется просто молчать, но слова
Сами собою ложатся в стихи.

Мне и тебе рановато на слом,
Пусть и хотим иногда полежать…
Ты меня вспомнил, мой старенький дом?
Дом,
Из которого я не хотел уезжать…

– Как вас зовут, девушка? – кажется, мой голос звучит сейчас так же безжизненно, как минуту назад – ее. Но это не имеет никакого значения. Сейчас уже ничто не имеет значения. Просто надо говорить, говорить и слушать, окружая себя коконом словесной шелухи, чтобы не дать молчанию проникнуть внутрь, в душу – и поселиться там. Мне плохо. Мне очень плохо, но я переживу это. Надо говорить, говорить и слушать, и снова говорить – почему-то сейчас это кажется мне единственным выходом.

– Эми. Эмма. Простите, что сразу… не представилась.

– Ничего, Эми. Плевать. Вы можете рассказать мне, как… как это произошло?

– Хорошо, Олег Абрахамович, я попробую…

Голос Эми-Эммы на миг прерывается, и я вдруг понимаю: за этой скованностью, за порывистой, запинающейся речью стоит большее, чем просто печальная необходимость сообщить одному человеку о смерти других людей.

– Первым погиб ваш брат. Он вышел на лодке в море… лодка стала тонуть… и Пола съела акула. Капралу береговой охраны показалось, что Пол перед этим был весь… {bleeded…}весь в крови. Потом он упал в воду. Так рассказал капрал. Он спешил на помощь… но не успел, – сейчас девушка расплачется, и мне придется ее утешать.

Мне – ее.

Впору поблагодарить судьбу за эту поддержку на краю рассудка.

– Эми, успокойтесь, пожалуйста! Успокойтесь, прошу вас!

– Это очень странная история, Олег Абрахамович, – всхлипывает трубка. – Долго рассказывать. Человек, который был под подозрением… который, возможно, стрелял в Пола – он мертв. Его убил ваш отец.

– Папа?! Убил человека?!

– Да. А потом убили его самого. Он был mad…как это? Сумасше… нет… не в себе, вот! Социально опасен.

Говоря о моем отце, Эми наконец перестает всхлипывать, и я понимаю, что это значит.

Неожиданно в трубку врывается басовитый рык:

– Ask him, does he going to come to U.S.A.?

– Это капрал Джейкобс, – спешно поясняет Эми. – Он взял вторую трубку. Капрал спрашивает, не собираетесь ли вы приехать в Соединенные Штаты? Тут на похороны субсидия оформлена, тысяча долларов, и дом остался – а вы… как это… единственный наследник. Вы собираетесь приехать?

– Нет, Эми. Во всяком случае, в ближайшее время. Не получается у меня. Дом закройте, пусть себе стоит – может, когда-нибудь приеду. А деньги… Пашку, как я понял, хоронить не пришлось… – к горлу подступает тугой комок, и я с усилием загоняю его внутрь, обратно в ноющую грудь. – А отца уже похоронили?

– Да.

– Ну, пусть тогда на эти деньги плиту приличную на могилу поставят. Оградку там… И рядом еще одну плиту – для Павла.

Взгляд исподтишка…

Есть такие лица, есть такие люди, что всегда кажется: он здесь и в то же время далеко, по другую сторону зеркального стекла. Сыплет ноябрьский дождь, а он занавесит глаза бровями, и там, под лохматыми занавесями, отражается пронзительная голубизна чужих небес; на улице духота и мертвый штиль – а его выгоревшую за лето шевелюру треплет нездешний ветер. Зато загар к нему липнет безо всяких кремов – любо-дорого поглядеть! Иной, бывало, весь облезет, пузырями-волдырями – а он темным золотом сияет, и припухлые, еще детские губы слегка тронуты взрослой улыбкой.

В школе его вечно за эту улыбку били.

И еще: привычка грызть ногти.

Вот он какой, мой брат Пашка…

– Да, Олег Абрахамович, я передам. Только… не надо плиты для Пола, хорошо?

В голосе Эми звучит странная, щемящая мольба.

– Почему, Эми?

– Я… я не могу объяснить…

– Что?! – невозможная, отчаянная надежда, которая, оказывается, все это время пряталась и за словами Эми, и на дне моей собственной души, разом вырывается наружу. – Ведь ты же сама сказала: акула!..

Ну, спорь, спорь со мной, девочка, убеди меня, что еще есть надежда – я поверю, я с радостью поверю, я дам себя убедить… только не молчи!

– Да, акула. Но… я ведь говорила: это очень странная история! Мне кажется, я встречалась с Полом… уже после…мне…

Щелчок.

Последние слова девушки эхом отдаются в моей голове, в то время как трубка исходит короткими гудками.

Обрыв связи.

Или Эми, не выдержав, нажала на рычаг.

Или это сделал капрал.

Или…

– Что с вами, Алик? Вам плохо?

– Мне очень плохо, Ерпалыч, – отвечаю я, и медленно сползаю со стула на пол.

5

– …Нет, Ерпалыч, не надо валидола. Отпустило уже… Водка? Нет, водки тоже не надо. Нет их больше, Ерпалыч, понимаешь? Ни папы, ни Пашки. Погибли, в своих Штатах.

Ерпалыч молчит, не пытаясь меня утешать – и я благодарен старику за это. От любых слов сейчас будет только хуже. Я должен сам. Сам…

…Павел свет Авраамович, братец мой непутевый, стоит около сияющей свежей краской будки телефона-автомата – вместо того, чтобы процветать на островке близ побережья Южной Каролины в окружении акул капитализма – и оглядывается по сторонам. Оглядывается плохо, хищно, поворачиваясь всем телом, движения Пашки обманчиво-медлительные, как у большой рыбины, и еще у него что-то с руками, только я не могу разглядеть, что именно: предплечья уродливо толстые, лоснящиеся и как-то нелепо срезанные на конце, похожие на культи, обрубки эти все время шевелятся, подрагивают меленько, поблескивают жемчужной россыпью…

– Слушай, Ерпалыч, ты на Выворотке бывал?

– Бывал, Алик.

– Они… там… они – мертвые?

– Да, Алик, – сейчас старик очень серьезен.

– Все? Ведь мы с Фолом туда живьем вломились! Да и ты…

– Да, Алик, живой человек может попасть на Выворотку. Но только верхом на кентавре, и ненадолго. На день. Или на ночь. Иначе… иначе он рискует остаться тамнавсегда.

– Слушай, Ерпалыч… Ты, наверное, сейчас скажешь, что я свихнулся – может, я и вправду свихнулся! – но неделю назад я там видел Пашку. Своего брата.

– Это возможно, Алик. Я и сам не вполне понимаю, что такое Выворотка, но у меня есть предположение. Скорее всего, Выворотка едина. И если ваш брат, Алик… если он погиб там, за океаном – он вполне мог оказаться здесь. Если в последние мгновения он думал о доме, или о вас – его могло… как бы это сказать… притянуть сюда.

– Мертвого?! Или живого?!

– Мне не хочется лишать вас надежды, Алик, но – скорее всего, мертвого.

– Я понял, – перебиваю я его. – Но я сам хочу выяснить, что там произошло! Я должен поговорить с Пашкой, с живым или мертвым!

– Я понимаю, о чем вы сейчас думаете, Алик. Сесть верхом на Фола, прорваться на Выворотку, найти своего брата и выяснить у него… Так?

– Так.

– Мне снова придется разочаровать вас, – тяжело вздыхает Ерпалыч. – Те, кто застрял там, на Выворотке, беспамятны! У них осталось лишь последнее желание, последнее стремление, последняя мысль, с которой они умерли – да и этого они толком не осознают. Вам не удастся поговорить с братом.

Теперь молчу я. Долго.

Пока не принимаю реальность такой, какая она есть, как принимал собственные книги, живя в них проще и ярче, чем вне.

У каждого своя Выворотка.

{Нам здесь жить.}

– Удастся, дядько Йор. Удастся.

– Как, Алик? – в голосе старика звучит тревога.

А я сплю наяву. Рыжеволосый бородач, сидя на корточках, роет яму; темнота, сырость, запах плесени и грибов, кувшин, чаши…

– Слушай теперь, и о том, что скажу, не забудь…– смеюсь я. – Да уж: не забудь… не забуду.

– Откуда вы это знаете, Алик? – очень тихо спрашивает Ерпалыч.