Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

• Название: Мелодия Секизяба (сборник)
• Автор: Назар Гельдыев
• Издательство: Магарыф
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1985

Книга «Мелодия Секизяба» — об одном из древних народов Востока — туркменах, которые ткут самые прочные и красивые ковры, выращивают самых лучших скакунов — ахалтекинских коней, бесценный золотистый каракуль, известный всеми миру.

Н. Гельдыев пишет о красивых, сильных людях, которые строят самый большой по протяжённости Каракумский канал, о людях, которые превращают пустыню в цветущий оазис. И вместе с тем, эта книга — о детстве, юности. Роман написан своеобразным, мастерским, умелым пером.

---

Всю предыдущую ночь я провёл в ожидании Любы и Нади, не сомкнув глаз. Теперь я уснул мгновенно, как, наверное, спал в младенчестве, без сновидений, сном, похожим на смерть. Лихорадки не было, рана на голове почти не болела. Время от времени я открывал глаза, прислушивался, но ничего, кроме всё того же шороха дождя, бесконечно струящегося по крыше, ничего не мог услышать. Я пошарил вокруг себя в кромешной тьме, тихим голосом позвал по очереди Любу и Надю, но дождь и темнота не отозвались ни одним звуком, и я снова впадал в спасительное забытье. В угасающем сознании мелькала мысль, которую я тут же отгонял: «А что если Люба и Надя… что если они а плену… или погибли». Но нет, этого допустить нельзя.

Наконец, я проснулся. Я открыл глаза и, глядя в темноту, вдруг понял, что выспался и совсем здоров. Теперь, когда силы вернулись ко мне, вместе с силами вернулось и нетерпение, Я не хотел быть обузой кому бы то ни было. Что я мог делать — не через день, не через неделю, а сейчас, сию минуту? Возможно ли было по грохоту взлетающих самолётов определить их тип и направление полёта? Возможно ли было по орудийному и зенитному огню определить схему их расположения? И тут же, вне моей воли я видел снова и снова двух храбрых девушек, прибирающихся к мосту, чтобы взорвать то, что с таким трудом было построено их отцами. Но разве сейчас можно было жалеть хоть что-нибудь, если это несло гибель врагу или причиняло ему вред. Ещё будет время, когда мы восстановим и построим куда прочнее и красивее, чем было до войны, — подумал я. Лишь бы разбить немцев любым образом, любой ценой.

Стоило мне мысленно произвести слова «до войны», и я увидел его, то прекрасное время. Мы жили в нём, учились, дружили, гуляли, говорили о прочитанных книгах, сердились друг на друга или чему-то радовались, ко мы совсем не думали о том, как прекрасно это время именно тем, что оно мирное.

«До войны», — подумал я. Всё, что было моей жизнью, моими радостями, моими надеждами осталось там, «до войны». Что сейчас делает девушка Нязик, с которой мы вместе ходили в драмтеатр. Она нравилась мне, и я робко признался ей в любви, так робко, что она, по-моему, и не заметила этого. О чём думала она в эту минуту — быть может тоже обо мне, и мысли её, подобно стене, оберегают меня от несчастий.

А мама? Что делает она сейчас, вот в эту секунду, уже постаревшая от ожидания писем от своих пятерых сыновей, ушедших на фронт; что думает и что делает она, оставшись во главе большого семейства среди невесток, внуков и правнуков. Я уверен, что она не жалуется на судьбу, а мужественно преодолевает все невзгоды.

Удивительно, какие мысли приходят в голову в самое неподходящее время, только что думал о любимой девушке и о старой матери, и вдруг стал тут же думать о судьбе нашего туркменского драматического театра, пытаясь вспомнить отдельных актёров, тех, кем я восхищался, и тех, кто не нравился, пытался вспомнить наш репертуар в последний довоенный год и наш последний спектакль, в котором мне и Нязик достались крошечные роли, которыми мы были безмерно горды.

Кто из актёров остался, кто ушёл на фронт? Кому суждено вернуться с этой войны и что буду делать я сам? Неужели человек так устроен, что, забыв об окружающей, среди опасностей и смерти он способен настолько забыться, чтобы думать, вот как я сейчас, о предметах совсем посторонних.

И снова, перемежаясь с явью, похожей на забытье, потянулась ночь. Она была наполнена призраками иных времён, ушедших в далёкое теперь прошлое, и только как напоминание о настоящем сквозь чуткую дрёму врывались признаки сегодняшней яви — далёкий разрыв снаряда, вой самолёта, идущего на посадку, пулемётная очередь.

И снова в мучительном волненьи я дождался рассвета. Он наступал не торопясь, ленивый, серый, мутный. «Неужели всё кончено, — пронеслось в мозгу. Неужели никогда я больше не увижу пушистые волосы и вздёрнутый носик Любы, не встречу прямой взгляд Нади?»

Выстрел! Он заставил моё тело напрячься, как перед прыжком, через несколько секунд за выстрелом последовал взрыв. Я быстро добрался до отверстия в крыше и остолбенел — дом неподалёку, где, судя по всему, была штабная канцелярия, пылал. К нему неслись солдаты, а со стороны аэродрома готовились мотоциклисты с пулемётами, установленными в колясках, и слышны были чёткие крики офицеров.

Я лёг у самого края сеновала. Сжимая автомат и готовый ко всему, может быть даже к последнему бою. Не только слухом, всеми порами тела я вслушивался в темноту, которая была моим главным защитником в эту минуту. Сквозь открытые ворота бывшей конюшни доносились разноголосые крики и тарахтение мотоциклов, затихавшие вдалеке. Но что это? Мне послышался лёгкий скрип. Я узнал его сразу — так могло скрипеть только сухое дерево лестницы, ведущей на сеновал. Но это был осторожный, робкий скрип под ногой человека, не поднимавшегося, а кравшегося, стараясь ступать так, чтобы не было слышно даже и этого скрипа. Сердце у меня забилось так, что его, по-моему, могли услышать и немцы. Люба? Надя? Или тот, из-за кого взлетел в воздух дом напротив?

Я отступил в угол сеновала, готовый ко всему. Вот ещё раз скрипнуло, и невысокая, едва угадываемая в полумраке фигура проскользнула на сеновал. Спустя секунду послышался шёпот:

— Нуры, где ты… Нуры!

— Надя, — позвал я, — Надя…

Она вздогнула и обернулась, не видя меня вначале. Мы приближались друг к другу в темноте, пока её руки не коснулись меня.

— Нуры!

— Надя!

Она обняла меня и я почувствовал, что она насквозь промокла и дрожит. Она обнимала меня крепко, исступлённо, как будто простилась со мной уже навеки, а теперь чудом обрела снова. Губы её, касавшиеся моих щёк, пересохли от жара, и она повторяла как в забытьи: «Нуры… Нуры, дорогой…».

Только несколько минут спустя меня вдруг пронзила мысль о том, что Надя одна. И отстранив её, я спросил, уже угадывая, но не желая верить, в непоправимое:

— Надя, а где Люба?

Надя рыдала, обнимая меня, словно цепляясь за спасательный круг. Её била дрожь, слёзы текли по её и моему лицу, она ничего не говорила больше и не звала меня по имени, и я понял её ответ. Она опустилась на солому, словно силы оставили её окончательно, вытянулась и, вздрагивая от громких рыданий, которые не могла сдержать, стала потихоньку затихать.

Я присел рядом. Я взял её за руку — рука была тяжёлой и горячей. Я ничего не говорил, я только держал её руку, которая время от времени вздрагивала от неслышных мне рыданий. Дыхание её было прерывистым. Это было дыхание смертельно уставшего человека. Я, не выпуская её руки, сидел рядом.

Прошло два часа. Внезапно Надя вскочила и непонимающим взглядом уставилась на меня.

— Кто ты?

— Спи спокойно. Это я, Нуры.

— Нуры… — она откинулась назад. Я по-прежнему держал её руку.

— Тебе надо переодеться, — сказал я.

Она не ответила. Только пожатие её пальцев говорило, что она не спит.

— Тебе надо переодеться в сухое, — повторил я.

— Отвернись. Нет, принеси мне вещмешок, он в том углу.

Я принёс ей вещмешок. Надя сняла с себя мокрую одежду и разложила её вокруг на сене. Переодевшись, она снова легла. Я прилёг рядом, обнял её за плечи, нежно, как сестру, привлёк к себе и стал легко покачивать, как укачивают ребёнка, когда хотят, чтобы он заснул. Она доверчиво прижалась ко мне.

— Нуры, а Любы больше нет, — тихо сказала она.

Что я мог сказать? В моей памяти ещё раз возникли пушистые волосы её и слова: «Вам Надя нравится, правда? Она красивая, а я нет. Я это знаю».

— Расскажи мне… если можешь, — попросил я. Надя хотела что-то сказать, но от холода у неё лязгали зубы.

Я набросил на неё телогрейку. Она сделала слабое движение, но я обнял её крепче и она затихла. Потом она стала говорить… Говорила она тихо, иногда замолкала, иногда плакала, но я делал вид, что не замечаю её слёз.

Так я узнал всё.

Мост охранялся сильно. Охрана была везде: и на самом мосту, и возле него. Мощные прожектора временами освещали воду. Девушки пришли, когда было ещё темно и спрятались в небольшой сухой яме метрах в трёхстах от моста. Весь день наблюдали за движением через мост, сменой караула, движением патрулей, их частотой. Следующей ночью, договорились они, Надя обойдёт мост и спустится вниз по течению. Сигналом к началу действий будет пистолетный выстрел. Нашли полузатопленную лодку, на которую пристроили взрывчатку, детонаторы и спрятали у самого берега. Надя сделала большой крюк, благополучно добралась до моста и тоже нашла небольшое убежище между корнями огромной сосны. Там она дождалась, пока тучи не скрыли луну, и несколько раз выстрелила из пистолета. Две пули, попав в металлическую форму моста, отрикошетили, вызвав ещё больший переполох, Надя сделала ещё несколько выстрелов по направлению караульной будки, откуда охрана сразу же ответила ей пулемётными очередями, прожекторы зашарили по воде. Сделав ещё несколько выстрелов, Надя резко свернула от реки в лес, куда немцы малыми силами соваться не решались. Люба во время этого переполоха, прячась за лодкой, замаскированной ветвями, должна была добраться до мостовых опор и заминировать их. У девушек было условное место встречи после того, как Люба заминирует мост. Надя прождала её несколько часов, но Люба так и не пришла. Перед самым вечером, когда наступившая темнота позволила Наде покинуть убежище, она спустилась к реке. Любы нигде не было. В это время по мосту медленно двигался длинный состав, в котором вагоны, битком набитые немцами, чередовались с платформами, на которых стояли немецкие танки, замаскированные сетями. Надя, лёжа в кустах, наблюдала, как паровоз, натужно свистя, вполз в пространство моста между узкими ограждениями. Внезапно, перекрывая всё, над рекой разнёсся чистый девичий голос, голос Любы: «Прощай, Надя…» — и вслед за этим мост взорвался и рухнул, увлекая за собой вагоны и платформы, среди грохота, выстрелов, криков и взрывов. Может быть в одном или в нескольких вагонах везли боеприпасы, так или иначе взрывы сотрясали окрестность более часа.