Эйтан Финкельштейн - Пастухи фараона

• Название: Пастухи фараона
• Автор: Эйтан Финкельштейн
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793-469-1

Описываемые в этой книге события начинаются в первый день девятнадцатого века, а заканчиваются — в последний двадцатого. Исторические главы в ней перемежаются жизнеописанием главного героя, родившегося в России, жившего в Литве и Польше, участвовавшего во всех войнах Израиля, объездившего весь свет, но в конечном счете заблудившегося где-то в небесных коридорах. Все это происходит на фоне русской и еврейской истории, где действуют политики (от Екатерины Великой и сенатора Державина до Бен Гуриона, Хрущева и Ельцина), а также раввины, революционеры, жандармы, ученые, адвокаты, чекисты, аферисты и разные прочие персонажи.

---

Витя молча опустился на стул, закрыл лицо руками.

— Знаешь что, мальчик, — Клара вытерла слезы батистовым платочком, — если ты согласен перевестись в Вильнюс и подать документы вместе с нами, я попробую уговорить мужа.

Любовь взяла верх — Витя согласился перевестись в Вильнюс. Увы, была еще одна мама, Лея Пейсаховна, она же Лидия Петровна. «Только через мой труп, — билась она в истерике в том, 1970 году. — Не позволю увезти сына в фашистское государство!» Семейная драма завершилась компромиссом: Толя обещал закончить Физтех, после чего Лидия Петровна обещала отпустить сына «куда захочет».

В феврале 1972 года семья Любы получила разрешение на выезд; покинуть пределы державы предписано было в течение двух недель. Отложить отъезд, дождаться, пока Витя закончит учебу, казалось безумием. Решили так: Люба отправится в Израиль с родителями и сразу же вышлет вызов жениху.

Люба уехала, а Витя с головой ушел в работу над дипломным проектом, посвященным теории шахматной игры. «Эндшпиль — конец шахматной партии, — типичный пример поиска решений в конфликтной ситуации», — пишет он очередную страничку диплома, еще не представляя себе, как найти выход из его собственного, совсем не простого положения.

Но вот, наконец, диплом в кармане, согласие родителей — на руках; можно подавать документы в ОВИР. Инспектор Исрапилова неумолима.

— Вызов от невесты не принимаем. Мало ли ты себе невест навыдумываешь. Невеста — не родственник!

В апреле 1973 года Витя посылает бумаги в ОВИР по почте и начинает отсчет времени. Время идет, ответ из ОВИРа не приходит. В августе он добивается приема у начальника Московского ОВИРа генерал-лейтенанта Андрея Вереина. Вереин заверяет Щупака: к концу года следует ждать «положительного решения».

Увы, слова генерала — всего лишь уловка.

— Вам отказано за недостаточностью родства, — с каменным лицом объявляет ему старший лейтенант Исрапилова.

Что делать? Этого Витя еще не знает, но одно ему ясно: обратного хода нет.

Kg1−f3

Новая жизнь начинается с квартиры «отца отказников» Владимира Слепака. Витя подписывает всевозможные обращения и письма протеста, участвует в коллективных походах к высокому начальству и в работе семинара ученых-отказников. Вскоре, однако, Щупак приходит к выводу, что приемы отказников-ветеранов перестали производить впечатление на тех, кто решает вопрос о выезде. Нужно придумать что-то новое, такое, что вынудит КГБ избавиться от «смутьяна». Его поддерживают Валерий Крижак и Исаак Полхан. Ребята не упускают случая выйти на улицу с плакатами: «Отпустите нас в Израиль!» Их избивают «дружинники», по пятам ходят стукачи. В конце концов Крижак и Полхан получают выездные визы, Витя остается «в отказе».

Еще совсем недавно слова «связь с заграницей» приводили советских людей в ужас, но в начале семидесятых отказники-активисты не упускали случая встретиться с иностранцами. Случаи такие время от времени подворачивались, но происходили они чаще всего по инициативе западных корреспондентов или туристов. В 1971 году в отказники попал журналист Кирилл Пенкин. Человек необычной судьбы: выпускник Сорбонны и бывший сотрудник советских пропагандистских органов, Пенкин обратил внимание на то обстоятельство, что встречи с западными корреспондентами происходят нерегулярно, собираются на них люди случайные, каждый несет свое. «Это мешает делу, — заявил Пенкин. — Должен быть человек, который станет собирать, проверять и регулярно передавать западным корреспондентам информацию о положении дел с еврейской эмиграцией». Пенкин и стал первым пресс-аташе в еврейском движении. После его отъезда за это опасное и сложное дело взялся Витя Щупак.

Новые встречи, новые имена, новые перспективы.

Иностранные корреспонденты плохо понимают, кто из московских диссидентов еврейский отказник, кто правозащитник, кто русский националист или активист православной церкви. И действительно, судьбы тех, кто собирается на неофициальных брифингах, так тесно переплетены, что они и сами порой забывают, кто есть кто. Баптист добивается выезда в Канаду по приглашению из Израиля, русский генерал требует вернуть на родину крымских татар, московская адвокатесса хлопочет за украинского поэта.

Вот и Щупак. Он помогает баптистам, пятидесятникам, немцам, крымским татарам, семьям политзаключенных. В 1976 году он становится одним из учредителей Московской Хельсинкской группы. Со стороны может показаться, что Витя вовсе не собирается уезжать из СССР, а готовит себя к роли министра в будущем демократическом правительстве России.

Kg8−f6

Что такое коллективное руководство? Собачья упряжка: если плохо тянешь, отстаешь, сзади тебя кусают за ноги. Если рвешься вперед, тянешь изо всех сил, значит, хочешь выслужиться, выпросить лишний кусок — на ближайшей стоянке тебя разорвут в клочья.

Юрий Владимирович Андропов медлил. И в стране, и за ее пределами были уверены, что руки шефа КГБ связаны разрядкой, кредитами, международными соглашениями. Он и хотел, чтоб так думали, но сам-то хорошо знал, кто укусит его за ноги, а при каких обстоятельствах разорвут в клочья.

Конечно, рассуждал сам с собой Юрий Владимирович, тогда, в 69-м, можно было одним ударом разрубить гордиев узел: взять тридцать, ну, пятьдесят тысяч, упрятать их в лагеря, и никто бы никогда не узнал, что кто-то когда-то хотел ехать в какой-то Израиль. Ленинградцы перестарались: смертные приговоры испортили дело. Генеральный тогда осерчал — он не любил резких движений. И шепоток пошел, что, дескать, органы занимаются самодеятельностью. Правда, тогда обошлось — под удар подставил ленинградцев, и все успокоились. Но урок запомнил, действовать стал тоньше, осторожнее. Придумал сколотить группу долговременных отказников. Дело беспроигрышное: те, кто подумывает об отъезде, глядя на поседевших в отказе горемык, лишний раз почешут в затылке. С другой стороны, с американцами поторговаться можно: хотите рабиновича-абрамовича, пожалуйте кредит или обменяем на кого-то из наших. На Старой площади понравилось, одобрили.

К лету 1976 года ситуация усложнилась: хельсинкские группы переполнили чашу терпения. В Политбюро стучали кулаками, требовали принять меры. Сам тоже кивал головой. Юрий Владимирович понял: действовать надо решительно. И все же рубить с плеча не стал; кивок кивком, но если что не так, не видать ему кресла Генерального. Стал думать — где же корень зла? И понял — смычка! Диссидентов с отказниками, с националами, с религиозниками. Понял и вызвал начальника Пятого Главного управления.

— Вот что, Бобков, пора ударить. И сразу в узел. Орлова убрать прежде всего.

— А Гинзбурга?

— Гинзбург? Это тот, кто прыгает между Сахаровым и Солженицыным? По лагерям пусть попрыгает!

— От сионистов кого?

— Само собой — Слепака.

— Не расколоть, Юрий Владимирович, проверено, не расколоть.

— Может, Рубина?

— Дряхлый уж очень; пока говорить заставишь, чего доброго концы отдаст.

— Тогда не надо, мучеников делать не будем.

— Может, Щупака? Корней у него — ни диссидентских, ни еврейских, в отказники попал по юбошному делу. Возле Сахарова крутится по азарту.

— По азарту, говоришь? Вот в Потьме и поозорничает.

— Когда будем брать, товарищ председатель?

— Когда? Когда теракт случится. Например, бомбочка в метро взорвется. Тогда статью в газету и брать всех по списку.

8 января 1977 года в Московском метро случился взрыв; 3 февраля забрали Гинзбурга, через неделю — Орлова. 15 марта взяли Щупака. Взяли его не первым, но роль отвели главную — засвидетельствовать наличие в стране разветвленной сионистско-шпионской сети. А дальше все просто: арестовать сионистов и тех, кто с ними заодно. После первого круга зайти на второй. Понадобится — на третий. И развернуть кампанию нетерпимости к сионистам и их прихвостням. Вот и будет порядок! Дело за малым: расколоть Щупака.

Пятнадцать месяцев одиночной камеры Лефортовской тюрьмы. Обвинения в измене родине и шпионаже. Угрозы расстрела и обещания отпустить в «свой Израиль», «если поможешь следствию». Расколоть Щупака не удалось. 10 июля 1978 года «изменник Родины» предстал перед судом. Прокурор потребовал 15 лет лагерей. Судья, однако, — суд все-таки! — определил меру наказания в три года тюрьмы и 10 лет лагерей строгого режима!

е4−е5

Люба явилась к Нехемии незамедлительно.

— Я жена Щупака, устройте мне встречи с важными людьми в Америке и в Европе. Витю надо спасать.

Kf6−h5

— У меня уже были желающие спасать Щупака. Идите себе, я разберусь, кого куда посылать.

Давно ушло время мальчиков Авигура; в роли еврейских активистов теперь выступали люди другого склада, другого масштаба. Известные ученые, актеры, писатели, они не боялись встречаться в с западными корреспондентами, звонили в агентства новостей, писали письма американским сенаторам. Преданность этих людей Сиону представлялась Нехемии сомнительной. Конечно, новые активисты больше думают о себе, чем о деле; ясно, многие из них уедут в Америку — с этим Нехемия уже смирился. Пугало его другое: отказники-активисты стали сближаться с диссидентами! Это была идеологическая, самая страшная измена. Нехемия понял: если «евреи-умники» встанут под знамена Сахарова, он, Нехемия, не досчитается и тех, кого рассчитывал заполучить в Израиль.