Анастасия Вербицкая - Иго любви

• Название: Иго любви
• Автор: Анастасия Вербицкая
• Издательство: Фирма «Поколение», Ассоциация «Книга. Просвещение. Милосердие»
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-86088-286-6

В начале романа героине 18 лет, она служит в театре костюмершей, не смея мечтать о сцене, но ведущая актриса театра угадывает в ней талант огромной силы. И вот Наденька Шубейкина становится знаменитой провинциальной актрисой Нероновой, играет с Мочаловым и Щепкиным. Она потрясает сердца зрителей в образах Офелии, Дездемоны, Корделии, и кажется, что отсвет высокой трагедии озаряет ее собственную жизнь, жизнь ее пылкого и страдающего сердца. Совсем по-другому складывается судьба Верочки, дочери Нероновой…

«Иго любви» — один из самых популярных романов А. Вербицкой, чьими произведениями зачитывались когда-то.

---

— Ах, Верочка, она же плачет…

— Ну, пусть плачет! Какая от этого беда?

— Я не могу видеть, когда она просит…

— А если, мамочка, она зажженную лампу попросит?

— Глупости говоришь, Вера. Не люблю…

Девочка подрастала, а глупая Лизавета и умная бабушка наперегонки продолжали ее баловать.

«Нельзя!» — твердо говорила молодая мать ребенку. Девочка откидывалась назад, чуть не ломая себе спинку, и начинала неистово кричать. Появлялся барон.

— Ну, дайте ей, что она просит! Почему не дать?

— Неси ее вон! — приказывала Вера кормилице. — Унеси и запри все двери.

Соня стала ползать. Когда Лизавета обедала или стирала, Вера обоих детей брала к себе в гостиную. Они ползали на ковре, она шила себе блузу. Вася был флегматичен, малокровен, сонлив. Соня росла здоровой, буйной, с ярким, уже сейчас выраженным темпераментом.

Каждый день в эти часы в гостиной топилась печь, и девочка каждый день упорно лезла к огню.

Раскрасневшись от сдержанного гнева, Вера шлепала ее и говорила: «Нельзя!..» — «Хочу!..» — выражало все маленькое существо. Девочка закатывала белки и вопила до тех пор, пока не становилась синей. Вбегала Лизавета, хватала ее на руки.

— Опять крики? — спрашивал барон, просовывая голову. — Только собирался соснуть после обеда…

— Она лезет к печке. Ты хочешь, чтоб она сгорела?

— Ну, право, там… не знаю что… Придешь домой, покоя хочется, а тут крики…

— Убери ее, а то убью, — как-то раз сказала Вера Лизавете. Сказала просто, только при этом так побледнела, что перепуганная кормилица подхватила девочку и кинулась к двери.

— Господи Иисусе Христе! И повернется же у вас, барыня, язык на такие слова!

Как-то раз барон играл в карты до рассвета. После обеда он, по обыкновению, лег отдохнуть. Лизавета ушла обедать. Печка топилась. Дети лезли к огню. Васю Вера оттащила от заслонки, и он покорился. Соню пришлось отшлепать. Она вся зашлась от крика.

Барон выскочил, рассерженный не на шутку, что с ним редко случалось. Побледнев, он накинулся на Веру:

— Что это — покоя в доме нет! Почему ты не приглядишь за ними? Какая ты мать после этого?

На другой день, в тот же час, пока Лизавета стирала на кухне, Соня под надзором матери ползала на ковре и, когда печка разгорелась, как всегда, полезла к огню.

Вера не двинулась. Она ждала.

Вот девочка подползла к печке и, удовлетворенно кряхтя и посапывая, схватилась ручонками за горячий край.

Мгновение испуга и, закатив глаза, она упала на ковер.

У Веры все было наготове — примочка, вата, бинты…

Прежде чем перепуганные барон и Лизавета поняли, в чем дело, она уже забинтовала ручки ребенка.

— Как же это ты не доглядела? Где ты была? — накинулся барон на жену.

— Теперь можешь спокойно отдыхать. Больше к огню Соня не полезет.

Лысина барона побагровела. Он развел руками и ушел в кабинет. А Вера улыбалась.

Урок оказался действенным. Маленькие ручки зажили через десять дней, и Соня опять могла ползать. Но теперь она только боязливо косилась на огонь, грозила ему пальчиком и, с отвращением морща носик-пуговку, выразительно шептала: «б-бя!..» Она даже не просила дать ей попробовать зажженную свечу.

— По Спенсеру воспитание, — расхохотался Лучинин, когда Вера рассказала ему про этот случай.

— А муж меня чуть не за чудовище теперь считает.

— Вот вам наша прынцесса когда сказалась! — торжественно изрекла Пелагея, выслушав рассказ Лизаветы.

— Что ж?.. Умно, — возразила Надежда Васильевна. — Молодец Вера! У меня духа не хватило бы на это…

— Чуть не сожгла дочку…

— Врешь, глупая!.. Соня могла десять раз сгореть, отлучись Вера хоть на минуту. Теперь-то и нечего бояться…

— А шлепает-то как девчонку! Ужасти!.. Вы, небось, свою пальцем не тронули ни ввек?

— Нашла с кем сравнить! Разве мою Верочку можно было наказывать, когда она не только слов, взгляда слушалась?

— Как ученая собачонка, стало быть?

— А ведь Соня — это зелье растет… на редкость озорница! И в кого это она только уродилась такая? — умиленно вздохнула бабушка. Ей и эта черта нравилась в внучке.

Надежда Васильевна опять воскресла душой, опять помолодела снова. Период угнетения у Хлудова миновал. Он был весел, — слишком, непривычно, неестественно весел, — но она не понимала и радовалась. Он был влюблен и требователен теперь, и она не решалась отказывать ему в ласках, потому что отказ ее вызывал у него вспышки гнева или отчаяния. Весь вообще он как-то неуловимо и странно изменился. Отношения к жене, к Вере, к людям — все было другое. Какая-то необычная жажда жизни и движения охватила его. При этом обычная молчаливость и деликатность сменились какой-то напряженной нервностью и даже резкостью.

Рязанцев стал у них в доме своим человеком. Он играл в шахматы с Хлудовым, посещал карточные вечера. Его угрюмый взор следил незаметно за больным.

Веру как-то раз поразило выражение глаз Рязанцева. Она подошла к нему и сказала тихонько:

— Как изменился Владимир Петрович! Он совсем поправился… Вчера он мне сказал: «Ах, Вера!.. Я так счастлив!..» И какое у него было лицо!

— Не слишком ли он счастлив? — мрачно заметил Рязанцев. — Вот что, Вера Александровна, я вам скажу… Месяца через три-четыре, а может, и позже, он опять замолчит, начнет плакать и мучиться чем-то нам, здоровым людям, непонятным… Так будет чередоваться до конца… Поняли?.. Если меня здесь почему-либо не будет, не бросайте вашу мать в ее горе!

Глаза Веры широко раскрылись. Голос Рязанцева дрогнул и выдал его.

Но в это мгновение Вера не могла остановиться на этой новой мысли. Была другая, наполнившая ее ужасом.

— Неужели вы думаете…

— Да, он недолговечен… Но дайте мне слово, что вы ни одним звуком не выдадите Надежде Васильевне того, что я открыл вам сейчас! Ей надо работать. Ей надо жить… Она создана для радости… А для слез и отчаяния наступит свое время. Вот тогда не оставляйте ее!

Наступила весна, и Вера опять почувствовала себя матерью. Снова явились неудержимая рвота, обмороки, зубная боль, отсутствие сна и аппетита.

— Ах, Верочка, да как же это так? — спрашивал барон, сконфуженный, несчастный, когда она сама сказала ему об этом. — Может, ты еще ошибаешься?

Она безнадежно махнула рукой. В душе поднималась горечь. Вся эта зима для нее, как и предыдущая, представляла ряд скучных, серых, безликих дней. Неужели опять ничего впереди?.. И дальше, быть может, то же, многие годы, пока не уйдет юность? Ей было жутко. И это та жизнь, которую она так ждала?

Надежда Васильевна рассердилась и напала на барона.

— Как вам не стыдно? Она не успела оправиться от первых родов… Я мечтала, что она повеселится, потанцует на балах, и вот вам!.. Бедная Верочка!..

— С’est trop fort, — возмущался и Лучинин. — Со стороны барона это даже неделикатно. Тем более, что он и темперамента не имеет… Нельзя Мадонне безнаказанно навязывать роль гетевской Доротеи!.. Я прекрасно понимаю эту тактику ревнивых мужей: стараться сделать женщину безобразной, нежеланной… Но, насколько я знаю, барон не из ревнивых, а у Веры Александровны такая хрупкая фигура, что при нынешних модах никто не догадается об ее положении…

— Просто халатность, — сердито перебила Надежда Васильевна. — Кажется, просила беречь Веру… Бедная деточка!

Верная сильно развитому в душе ее чувству долга, молодая женщина безропотно подчинялась супружеским обязанностям, никогда не отказывая мужу. Но самый акт вызывал в ней всякий раз глухую враждебность и протест. Было в нем что-то невыносимо обидное для нее. А главное, это было что-то неэстетичное, что-то, вызывавшее в ней непреодолимое отвращение. И часто, когда барон уже крепко спал, она плакала холодными слезами отчаяния.

— Все это было бы смешно, когда бы не было так… гнусно…

Вот что с горечью ответила Вера матери, когда та, заботясь о здоровье дочери, краснея, стыдливо задала ей несколько интимных вопросов.

— И вообще, мамочка, я очень завидую животным. У них есть для этих… радостей… определенные сроки… Они могут отдохнуть. А еще больше завидую пчелам. Я читала на днях об их жизни. Им и без детей дела по горло. А царица, только раз узнав эту… сладость брачных утех, кладет яйца всю жизнь…

Широко раскрылись глаза Надежды Васильевны.

«Сладость брачных утех…» И каким тоном сказано!.. Она, всю жизнь отдававшаяся не только по собственному выбору, но и по страстному влечению, как могла она себе представить этот инстинктивный протест свободно рожденного человека против гнета узаконенного обществом насилия?

Надежда Васильевна испугалась. Ей вдруг вспомнилась собственная никогда не изгладившаяся из сердца обида, нанесенная ей ее мужем, этим беспутным, но страстно любившим ее Сашей Мосоловым… Она застала его, когда пьяный он бил ее девку, с которой жил, обманывая жену… И сейчас, точно это вчера случилось, помнит Надежда Васильевна, как муж схватил ее на руки, унес в спальню, смеясь пьяным смехом, забыв перед нею свой «страх любви», свою боязнь обидеть ее, и как, несмотря на ее гнев, а затем отчаянную борьбу, он все-таки взял ее… О, это позорное воспоминание! И сейчас от него горит лицо… Это была его последняя ласка. Затем наступил разрыв, потом его смерть. До самого последнего часа она не могла простить Саше этого насилия, этой обиды. А ведь Саша был ей мужем. Мужем и любовником.