Анастасия Вербицкая - Иго любви

• Название: Иго любви
• Автор: Анастасия Вербицкая
• Издательство: Фирма «Поколение», Ассоциация «Книга. Просвещение. Милосердие»
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-86088-286-6

В начале романа героине 18 лет, она служит в театре костюмершей, не смея мечтать о сцене, но ведущая актриса театра угадывает в ней талант огромной силы. И вот Наденька Шубейкина становится знаменитой провинциальной актрисой Нероновой, играет с Мочаловым и Щепкиным. Она потрясает сердца зрителей в образах Офелии, Дездемоны, Корделии, и кажется, что отсвет высокой трагедии озаряет ее собственную жизнь, жизнь ее пылкого и страдающего сердца. Совсем по-другому складывается судьба Верочки, дочери Нероновой…

«Иго любви» — один из самых популярных романов А. Вербицкой, чьими произведениями зачитывались когда-то.

---

— Доктор, что я должна делать?.. Помогите! — расслышал он ее замирающий голос.

Он подошел и неожиданно мягким жестом положил ей руку на плечо. Его суровый голос зазвучал лаской:

— Успокойтесь! Вы умная и мужественная женщина. Поэтому я не считал возможным смягчить правду… Но не вините себя больше, чем следует. Ваш муж обречен с колыбели. Яд этот у него в крови. Какую бы обстановку ни дала ему жизнь, все равно! От своей судьбы он не уйдет. Чаша была полна, понимаете? Вы сыграли роль последней капли, — правда, роль роковую… Не встреть он вас, он прожил бы лишних десять лет с теми же странностями, с теми же переходами от возбуждения к угнетению. Правда, болезнь не шла бы такими быстрыми скачками, назревала бы незаметнее… Его страсть к вам и… не скрою… ваш темперамент… приблизили развязку…

— Я… я убила его! — прошептала она с отчаянием, и пальцы ее хрустнули. Вдруг она схватила руку доктора и с мольбой устремила на него прекрасные скорбные глаза. — Так неужели же он сойдет с ума?.. Неужели ничем нельзя помочь?.. О, Боже мой! Я готова забыть, что он муж мне, я готова никогда… нет жертвы, которую бы я… Доктор… неужели он этим кончит?

Он странно поглядел на нее и промолвил медленно:

— Он уже душевнобольной.

Надежда Васильевна вскрикнула и лишилась сознания.

Она пришла в себя только через полчаса. Она лежала в спальной Веры, на ее постели. В ногах сидела заплаканная дочь, а у изголовья Рязанцев, державший ее руку.

— Мамочка… милая мамочка! — воскликнула Вера, и по ее голосу и по слезам Надежда Васильевна, разом припомнив все, поняла и то, что Вере известно ее горе. У нее сорвался стон. Грудь судорожно поднялась. Она зарыдала.

— Пусть плачет! Это хорошо, — расслышала она спокойный голос. — Всякая сдержанность вредна такой сильной натуре. Она слишком ярко реагирует на все жизненные явления… Я предпочел бы две истерики такому обмороку.

Когда она успокоилась, первым ощущением ее было, что ей холодно. Ее лиф был расстегнут, юбки развязаны, грудь открыта. С загоревшимся лицом она крикнула Вере: «Дай платок пуховый!..» и закрыла им грудь. Рязанцев дал ей капель и сел подле.

— Теперь вы можете меня выслушать? — спросил он, мягким жестом дотронувшись до ее колена.

Она молча кивнула головой.

— Вашему мужу необходимо лечение, постоянный надзор. И… прежде всего покой. Хорошо бы вас разлучить…

— О, да разве он согласится?

Рязанцев задумался.

— Все-таки преувеличивать опасности не надо. Мы окружены помешанными и сами не замечаем этого. Один весь век сутяжничает, судится, клевещет, пишет доносы, всюду видит врагов… Другой путешествует, без конца меняет места, обстановку, впечатления, нигде не находя покоя и удовлетворения… Третий пускается в рискованные, грандиозные предприятия и разоряется. Четвертый всю жизнь ищет perpetuum mobile… Пятый ревнует любимую женщину к ее собственной тени… Вы вздрогнули?

— Нет… так… холодно…

— Все это навязчивые идеи… различные формы безумия. Но никто не догадывается, что все эти субъекты — душевнобольные люди, место которым в больнице… Видите: можно прожить среди нормальных людей до седых волос, будучи помешанным и не возбуждая ни в ком подозрения, пока… пока не проявишь себя чем-нибудь… убьешь там, что ли, близкого человека, либо дом подожжешь… Вот тогда у всех открываются глаза. Я их вам открыл в данном случае немного раньше… Вот и все!

— Нет!.. Нет!.. Не говорите так. За эти полтора года он так изменился!.. Я догадывалась, что он болен. Нельзя так тосковать, когда молод и счастлив!

— А вы уверены, что он счастлив?

Она на миг даже дышать перестала, так поразил ее этот вопрос.

— У каждого есть свой путник. Вы допытались, отчего его тоска? Что его мучит?

«Ревнует любимую женщину даже к ее тени…» — вспомнилось ей внезапно. О, неужели? Неужели?

Вместо ответа она опять закрыла лицо руками, как бы ища спрятаться от призраков прошлого, медленно поднимавшихся из своих могил и отстранявших ее от любимого человека.

Не его ли ждала она всю жизнь — всю эту долгую жизнь, полную мук и разочарования? И виновата ли она, что он пришел так поздно, когда гаснет день, когда зажглись огни заката?

Вера долго плакала в эту ночь и на другой день боялась идти к матери — так болезненно подействовали на нее эти страдания. И действительно, Надежда Васильевна горе свое переживала страстно и глубоко, как все в жизни. Хлудов оставался дома в угрюмом одиночестве. Она же сама после репетиции бежала из театра к дочери, чтобы плакать навзрыд, плакать вволю… И так она мучилась почти неделю.

Но с тем неисчерпаемым оптимизмом, которым когда-то так восторгался Опочинин, с той упругой волей к жизни и стремлением к радости, что пленяла в ней всех, близко знавших ее, она сказала себе и на этот раз: «Довольно слез!.. Мы еще поборемся. Мы еще повоюем с судьбой!..»

Приняв это решение, она успокоилась. Жизнь должна была идти, как шла раньше. Надо только еще сильнее, еще беззаветнее любить Володю. Отдаться всецело заботе о нем. Забыть, что это любовник. Убить собственные желания. Любить его как свое больное, свое бесценное дитя…

И разве доктора не ошибаются в своих суждениях? Разве любовь не делает чудес?

Вера ждала ребенка в октябре. Вернее, ждала не она, а Надежда Васильевна, волновавшаяся за дочь.

А вместо Веры родила Лизавета.

Еще на Пасхе она кинулась в ноги молодой барыне и призналась, что денщик Егорка ввел ее в грех.

Вера не упрекнула ее, велела встать и уйти на кухню.

Но барону она заявила, чтобы брал другого денщика.

— Э, Верочка!.. Ты думаешь, будет другой, она и с ним не спутается? А я к Егору привык. Вместе кампанию делали… Он такой ловкий парень…

— Слишком ловкий и даже дерзкий. Я долго молчала… Ну да не стоит объяснять!.. Я не хочу, чтоб он был здесь…

— Верочка!

— Николай Федорович… Я не хочу, чтоб он был здесь!

Барон был поражен. Он так долго считал свою жену безличной и покорной… В первый раз он увидал у своей Верочки жесткий взгляд, услыхал грозную нотку в ее высоком голосе.

Через два дня у них уже был новый денщик-костромич, сиволапый, флегматичный, добродушный, и Лизавета сама покрикивала на него.

Родила Лизавета удивительно легко… «Присела и… готово», — сообщила Пелагея Надежде Васильевне. А та подумала: «Вот, если у Верочки своего молока не будет, отличная кормилица выйдет из Лизаветы».

Мальчик был здоровенький, и Вера с интересом и нежностью наблюдала за ним. Лизавета поднялась уже на третьи сутки и ручьем разливалась на кухне, страшась разлуки с ребенком.

— Плакать нечего, — сказала ей Вера. — Твой ребенок при тебе и останется. Надо только… чтоб второго не было…

— Да разрази меня Господь, коли я опять!.. Сударыня, благодетельница…

Она опять кинулась барыне в ноги.

— Кто это визжит там на кухне? — спросил как-то вскоре барон. — Из деревни, что ли, к ней гости приехали?

— Какие гости? Это ее ребенок плачет.

— Чей ребенок?.. Ах, да… Разве он еще здесь?

— Куда ж его девать? Послезавтра крестины… Дай мне денег! Я сама хочу быть ему крестной матерью.

Надежде Васильевне все это очень понравилось.

А через две недели Вера родила девочку.

Роды Веры были трудные, и если б не находчивость Рязанцева, сменившего старую и растерявшуюся акушерку и двое суток не отходившего от Веры, то она еще, быть может, осталась бы в живых, но младенец, наверное, погиб бы… Барон плакал, как мальчик, сидя в гостиной, и давал себе клятву, если Верочка выживет, никогда до нее не коснуться. С Надеждой Васильевной было два обморока. Аннушка и Поля, двое суток проведшие на квартире барона, совсем сбились с ног.

Вера очнулась, наконец, но была очень слаба.

Когда плакавший от умиления барон поднес к ней девочку, закутанную в розовое одеяльце, Вера ахнула.

— Какая красавица!.. Ах, дайте мне ее поцеловать!

«Ну, уж и красавица! — подумала Надежда Васильевна, еле скрывая усмешку. — Рот до ушей, нос пуговицей. Глазки, как щели, — совсем головастик… И в кого она такой урод?..» Но это было дитя Верочки, а потому мило и дорого бесконечно. Рязанцев взял барона за плечи и выпроводил его из спальни.

— Все эти сантименты до завтра оставьте! А теперь прошу дать ей полный покой… Я приду к пяти.

— Голубчик, — на прощание сказала ему Надежда Васильевна, крепко пожимая ему руки. — Как мне благодарить вас? Вы спасли мою Верочку… если б не вы…

Она поймала его острый взгляд и потупилась.

Многое сказал ей этот взгляд.

К великому горю Веры, она не могла кормить сама. Ребенок кричал от голода, а у нее поднялась температура.

— Я это предвидел, — сказал Рязанцев Надежде Васильевне. — Ребенка отнимите немедленно и дайте ему здоровую и глупую кормилицу! Непременно глупую…