Михаил Рашевский - Ускоряющийся

• Название: Ускоряющийся
• Автор: Михаил Рашевский
• Жанр: Научная Фантастика

Жанр — городское фэнтези.

Краткий синопсис: после неудачной попытки суицида парень — рохля, неудачник по жизни и лентяй — приобретает способность менять внутренний ритм жизни относительно всего остального мира. Сумеет ли он воспользоваться данной ему суперспособностью ускоряться? Как он решит реализовать свой вдруг возникший потенциал? Какую стезю выберет? А если учесть, что он такой в мире не один?

---

Не всё так просто, конечно. Основной курс, ещё прыжки, кульбиты в воздухе, один отказавший в полёте парашют, падение в озеро. Но в самый последний с самолёта прыжок они без инструкторов сигали, и вот тут Инга уже в полёте сказала: «Ускоряйся!» Он ускорился… Они летели к земле не 5–6 минут, как обычно, а целых полчаса. Вот где был кайф! Вот где было непередаваемое ощущение и вот для чего нужно было жить! А потом они ускорились ещё в самолёте — и падали без парашютов не минуту, а целых пять, потом и десять. О, если бы Дима был поэтом, он написал бы об этих минутах целую поэму. Куда там наркотикам, то есть той травке, что они уже попробовали! Куда там алкогольной эйфории! Вот же, вот же самый смак жизни!

Закончив обучение, они стали прыгать с небоскрёбов. Ночью, с приборами ночного видения, со специальными парашютами и даже в костюмах белок-летяг. Конечно, не сравнить по времени это парение-падение с прыжками с самолёта, но всё равно, это был такой непередаваемый кайф, что стоил возни с укладкой парашюта, похищения ключей от чердачных помещений у охраны небоскрёба, кросса по подворотням с полицейскими наперегонки. Само биение пульса жизни ощущалось перед, во время и после этих прыжков.

Да, жизнь била ключом.

Но не может всё идти хорошо слишком уж долго.

Глава 17

На первый взгляд можно было сказать, что они — Инга и Дима — жили душа в душу. Нет, ну в самом деле: ни тёщи тебе, ни свахи. Живут отдельно от всех и от пристального внимания к себе от кого бы то ни было. Не отчитываются ни перед кем (кроме самих себя) в своих планах и поступках, никому ничего не должны (они так для себя решили), ни над чем не заморачиваются.

Деньги надо? Пожалуйста! Прошлись до какой-нибудь конторы сомнительного вида деятельности или залезли в движущуюся машину с мажорскими номерами. Вывернули портмоне и дамские сумочки. Вот и деньги на карманные расходы. Карточки, а не наличные? Не вопрос. Вот банкомат, вот маленький приборчик, что сделал папа Инги, обналичили, бросили карточку там же. Наркотики, всякие таблетки или курительные смеси? Выкинуть, разбить, развеять по ветру. Мы делаем доброе дело! Вот и нашли оправдание. Вот такое робингудничанье.

Решили погулять? Тоже не проблема. Иди куда хочешь, занимайся чем хочешь. Решили вместе, куда именно идут — рванули туда наперегонки в ускорении. Решили никуда не ходить, а устроить траходром? Очень даже за! Решили перекусить? Любой ресторан или забегаловка к твоим услугам.

Сказка!

Даже «насаждать добро» они теперь ходили вместе. Нет, они не купились на всякие комиксы и фильмы, по этим комиксам снятые. Не стали шить себе суперкостюмы и изображать из себя борцов с несправедливостью. Пусть Зорро и прочие Спайдермены остаются в книгах и на экранах телевизоров. Хотя вот Суперпупс всегда оставлял после своих «козней» пузатую «С» с глазами.

Они просто шли в ускорение — и «учили поступать правильно» тех, кто — по их мнению — «вёл себя неподобающе в обществе». Машины лихачей теперь внезапно получали прокол всех четырёх колёс. Иногда даже находясь в движении. Неправильно припарковавшиеся автомобилисты могли обнаружить свою машину исцарапанной или изрисованной граффити. Впрочем, всегда с объяснением, почему. Сделанным гвоздём или при помощи баллончика краски. Гопники из ниоткуда получали ну о-о-очень болезненные удары. Владельцы собак бойцовых пород, демонстративно выгуливающих своих питомцев без намордников, оказывались связанными с со своими питомцами пластиковыми жгутами спина к спине, собаке при этом челюсти тоже жёстко фиксировали. И так далее.

Инга очень не любила грабителей (причём их совместные «художества» по нахождению денег на увеселения под эту категорию как-то совсем не попадали), потому буде карманник какой попадал в её поле зрения, то она без тени сомнения ломала тому пару-тройку пальцев. Однажды они вечером, возвращаясь неспешно домой, наткнулись на парней, которые хотели их ограбить. Инга очень разозлилась. Очень… Грабители выжили. Но ноги им она поломала. В коленных суставах. Дима потом долго не мог забыть выражение её лица. То есть его отсутствие: Инга била по ногам найденной неподалёку металлической трубой сосредоточенно, расчётливо, словно делала важную, но опостылевшую уже работу. И — словно делала это далеко не в первый раз. А может, так оно и было. Это выражение лица его… напугало. Впрочем, ненадолго. Инга, видать, сама поняла, что перегнула палку, и на следующий день устроила такой романтический вечер, что все страхи и подозрения вымело с головы напрочь.

А потом она внезапно стала менять планы. Вдруг наметившаяся на следующий день поездка срывалась по «причинам, от меня не зависящим» ((с) Инга). А когда девушка приходила, уставшая, злая, раздражённая, то зарывалась в него и долго и молча глубоко дышала. Он без слов гладил её плечи, гладил, иногда лишь шептал успокаивающую ничего не значащую белиберду. И мечтал оторвать голову Савве.

Или вот приходила она такая же уставшая, но навеселе, со зло-озорными чёртиками в глазах. Хватала на пороге Диму за… разные части тела — и тащила в душ, где они долго, рьяно и жёстко занимались сексом. К чему были эти взрывы похоти и одновременно — злости? Что на них сподвигло? Она не объясняла. Так же лежала у него на груди — и молчала.

Эти отлучки становились чаще, дольше. Однажды её не было целых три дня! На звонки не отвечала, лишь иногда кидала короткие SMS, мол, жива, здорова. Скоро буду… жди через полчаса.

Однажды после вот такого же краткого SMS он встречал её под домом. Ожидал словить на лету ураган невостребованных и нерастраченных эмоций — а к нему подошла поникшая, усталая, дергающаяся от каждого шороха и запуганная до полусмерти девушка.

Впервые тогда осталась на ночь.

Она пила вино не пьянея, курила одну сигарету за другой, поджигая следующую трясущимися руками от дотлевающего бычка. Под глазами её появились мешки, одна щека иногда дёргалась в нервном тике. Ломающимся, прыгающим голосом рассказывала какую-то совершенно дикую историю о том, как они, вся их банда ускоренных, захватила в заложники какого-то местного мафиози. Да не одного, а со всем его семейством. С женой и двумя детьми. Не считая помощника-финансиста, трёх амбалов-охранников, кухарки, садовника и нянечки. Мафиози должен был выдать им какие-то бумаги, разрешения, что-то ещё. А он не хотел. И вот его заставляли это делать. Сначала уговорами и прессингом, потом угрозами и побоями. Не выходило! Потом на его глазах начали пытать его обслугу и помощника. Не помогло. Тогда всё то же начали вытворять на глазах его родных. Когда и это не возымело действие, несмотря на отчаянные вопли детей и жены, их проклятия и мольбы — перешли к последнему доводу. Начали угрожать пытками детям и жене мафиози. Даже сделать вид, что вот-вот начнут. Только на этом мафиози сломался. И не он один.

— Я пыталась держаться оттуда подальше, — нервно, глотая окончания слов, говорила она, и сигарета в её пальцах дрожала. — Чтобы не слышать этих… диких, мать её, воплей! — совсем сорвалась на крик, сбила пепел, затянулась. — Но они постоянно чего-то от меня хотели. Что-то блин постоянно хотели. То принеси, то подержи, то потяни за верёвку. Потяни, мать её, за верёвку! А верёвка перекинута через крюк на потолке, где раньше висела, мать её, люстра! И затянута на руках женщины или мужика! За спиной! «Потяни» — и им руки выкручивает! И они орут! От боли, которую ты! Ты! Ты, мать её, творишь! Нет! Нельзя отказаться! Ладно там Псих, ладно, Спец. Но Савва! Но Асассин! Эти заставлять умеют. Эти… И тянешь. И орёт она. А они: «Сильнее!» И сильнее, и она сильнее…

Сигарета комкалась в груде окурков, а она вновь охватывала его руками и ногами, дрожала и вновь ревела.

— Боже, а как раньше хорошо было! Как хорошо было раньше, когда я не знала всех этих уродов, выродков всех этих! Я говорила, говорила маме: «Не надо сюда ехать! Пошла она в жопу, эта родина!» Но не-е-э-эт, блин, попёрлись. И нате вам! Ты прости, прости меня, Димочка, — осыпает его лицо поцелуями, влажнит слезами. — Прости, что я так… Да, не встретилась бы с тобой, но боже, боже, ты бы знал, ты бы…

Она вновь дрожала и плакала, а Дима тоже дрожал и едва не плакал. От ярости дрожал, от сострадания едва не плакал. Какой-то Савва, урод и подонок, смеет так издеваться над его девушкой! Он был готов задушить эту тварь голыми руками, войди он вот сейчас в эту вот дверь. И… и кто это такой — Асассин? Что такого в этом мужике, почему она его боится? Об этом и спросил.

— Ой, Димочка, это страшный человек. Страшный. Он повёрнутый на всю голову, у него нет тормозов, у него сдвинуты напрочь человеческие ценности. А ещё у него есть маяк.

— Что за маяк?

— Он может ощущать любого человека, которого повстречал в жизни и который ему вот сейчас нужен. Я не знаю, может ли определять точное расстояние до этого человека, но направление — точно. Это как-то его с собакой роднит. Видела несколько раз, как Савва ему такой: «А скажи-ка, Асассин, жив ли такой-то человек?», они вместе вспоминали, кто это, и тогда Асассин поворачивался на месте, застывал и молча показывал: там, мол, этот человек, жив ещё. Далеко. Но жив. Так что… не сбежать мне, Димочка. Я не бросила бы маму, папу, это само собой, но если представить, что… то и тогда не убежать. Он найдёт. Они найдут.