Ефим Гольбрайх - Былой войны разрозненные строки

• Название: Былой войны разрозненные строки
• Автор: Ефим Гольбрайх
• Издательство: Издательское содружество А. Богатых и Э. Ракитской
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-98575-166-X

Автор настоящих записей, — свидетельствовал Василь Быков, — безыскусно, но очень правдиво, со скрупулезной точностью участника и очевидца повествует о пережитом, тем самым внося свой благородный вклад во всенародную копилку памяти о тех героических днях, примет которых все меньше остается в нашем сегодня… Ефим Гольбрайх прошел всю Великую Отечественную войну. Был рядовым солдатом пехоты, комсоргом батальона и полка, командиром стрелковой роты, заместителем командира штрафной роты. Участвовал в обороне Москвы, Сталинграда, освобождении Севастополя, Украины, Прибалтики. Был ранен, награжден четырьмя орденами и многими медалями. После войны много лет работал в искусстве. В бывшем СССР и в Израиле вышли его книги «Солдатские судьбы», «Записки театрального администратора»; «Последние участники» и другие.

---

В эти дожди Борис сильно простудился, стало болеть сердце, с тяжелым бронхитом его положили в медсанчасть в Чите.

По окончании войны, в сорок шестом году, Борис получилдесятидневный отпуск и приехал в Астрахань. Родители познакомили его с девушкой, которая заканчивала мединститут, с первого взгляда они понравились друг другу и решили пожениться. Надо было торопиться, короткий отпуск подходил к концу! 25 января Аня сдала последний госэкзамен, 2 февраля зарегистрировались. Тогда не нужно было подавать заявление и ждать три месяца. Аня взяла направление в Читу, по месту службы мужа и уже собралась ехать, как пришла телеграмма: «Воздержись, я демобилизуюсь». Вернулся в Астрахань, стал работать завгаром Астраханского аэропорта. Каждый день после работы выпивали — работа такая… Жена заставила перейти в училище механизации, а потом в школу, где Борис преподавал труд — в те годы был такой небесполезный предмет.

А тому счастливому браку шестьдесят пять лет!

Брусованский Борис Львович, 1915 года рождения, награжден орденами Отечественной войны 2 ст., Красной Звезды, памятными и юбилейными медалями. Репатриировался в Израиль в июле 1999 года.

Отказник

До революции Кременчуг был, по существу, еврейским городом. Погромов Лева не помнил. Дед со стороны матери, Аврум Мойше-Бер, был пьяница — явление в еврейской среде довольно редкое. Он брал литровую бутылку водки, раскручивал ее, открывал пасть и, к ужасу очевидцев, вливал содержимое в глотку… На внуке это, впрочем, не отразилось.

Помнил Лева другое. В годы военного коммунизма каждое утро со двора ЧК выезжали подводы крытые брезентом, из-под которого свисали руки, ноги и капала кровь…

Отцу удалось поступить в Харьковский технологический институт в счет еврейской нормы и получить диплом инженера, но специализировался он в области светотехники и еще до войны, когда велись пуско-наладочные работы на московском телецентре, ставил свет в первой студии телевидения. Среди его друзей был Пудовкин — в те годы оператор Эйзенштейновского «Броненосца Потемкин».

Еще в 1921 году отец написал письмо Ленину о необходимости перехода от продразверстки, когда у крестьянина все отбирали, к продналогу, т. е., по существу, к НЭПу После войны отец написал письмо Сталину, которое называлось «Давайте поговорим откровенно». Отца спас его друг профессор Лев Давидович Белкин. «Если вы хотите умереть в своей постели, — сказал он, — ни в коем случае не посылайте». Отец умер в своей постели.

В 1930 году Наркомтяжпром вызвал отца для работы в МЭИ (Московский электротехнический институт). Через год к нему приехал Лева с сестрой. В это время на Украине начался страшный голод. С трудом достали буханку хлеба и банку повидла и всю дорогу этим питались.

Лева устроился работать в отцовскую лабораторию и стал учиться на рабфаке. С началом войны пошел в ополчение. В боях под Можайском был контужен, некоторое время лежалбез сознания, потерял винтовку, с трудом ее нашел. Это случилось в памятный день 16 октября 1941 года. В 1944 году его призвали в армию и направили на курсы радиоспециалистов. Получил звание лейтенанта и был направлен в танкоремонтные мастерские возле метро «Сокол». По окончании войны вернулся в институт, закончил в 1947 году и остался в нем работать.

Первые сомнения Лева стал испытывать еще в 1937–38 годах и появились они чисто арифметическим путем — не может быть такого количества шпионов! Сомнения усилились после ленинградского дела и, в особенности, после «дела врачей». Сестру, работавшую в закрытом НИИ, уволили с работы и она два года не могла нигде устроиться. В 1955 году во время Хрущевской «оттепели» Лев и его товарищ Борис Бакушев организовали кружок, в который входили несколько преподавателей, студентов и учениц старших классов. Читали стихи, запрещенную литературу, вели критические разговоры. Кто стукнул, Лев так и не узнал. В марте пятьдесят шестого его и Бориса взяли прямо из института. Повезли в Лефортовскую тюрьму. Уже не били. Инкриминировали антисоветчину — не получилось, развращение школьниц — тоже не вышло. Тогда пошли другим путем. За Львом числилось все оборудование лаборатории, которое разворовал его предшественник — проходимец и пьяница. Начальство обещало все это списать лишь бы от него избавиться, но дело затянулось. «Недостача» оказалась сто с лишним тысяч рублей (на старые деньги). На процессе судья делал знаки секретарю: когда свидетели говорили в его пользу — не записывать, а когда против — записывать. За «хищение в особо крупных размерах» дали 20 лет, Борису — за соучастие — 10… В камере рассчитанной на 24 человека, содержалось 85! В лагере царил беспредел. Начальство использовало воров для «вышибания» — буквально — плана. Крестьянам, на которых держался план, они оставляли один конверт и одну пачку махорки. Висевший через каждые несколько метров лозунг «Насвободу с чистой совестью» по своему цинизму можно сравнить с гитлеровским «Арбайт махт фрай»…

Лев работал на электростанции. Однажды загорелся рубильник на главном щите. Выключать нельзя — остановятся пилорамы, отправят на дальний участок откуда никто не возвращался… В помещении воздух наэлектризован, малейшая искра вызовет молнию, почище грозовой. Браться двумя руками нельзя — убьет сразу. Надел резиновую перчатку, проволочным крючком вырвал рубильник, загасил и спас положение.

В сущности это был героический подвиг, которого, естественно, никто не заметил. На работу еще кое-как шел, с работы — полз. Долго бы не протянул. Помог случай. Зашел к фотографу, там оказался культорг, тоже из зэков, посмотрел на свои фотографии и заплакал: «я их послать жене не могу». Лева сказал: «Оставьте их мне и приходите через 15 минут». У Льва была кисточка, лезвие, ретушью он владел хорошо: поднял уголки рта и глаз, убрал морщины, уменьшил седину. Когда культорг вернулся — он потерял дар речи! А Льва перевели учителем в школу. Фотоаппарат подарил хороший человек Борис Фисенко. На заработанные за фотографии деньги Лев купил ящик тушенки. В первый день принес в столовую банку, и всю ее вывалил в кашу, в дальнейшем приносил по ложке… Мать прислала фотоаппарат со вспышкой. Жизнь пошла совсем другая. В лагере проводились разные мероприятия и начальство любило фотографироваться. В 1965 году мать добилась снижения срока с двадцати до двенадцати лет и Льву «за хорошее поведение» было разрешено выйти на поселение.

На поселении Лев тоже работал в школе. В 1968 году освободился окончательно и приехал в город Александровск, на сто первый километр от Москвы. В Александровске было много заводов, в том числе оборонных, работать было некому и брали всех. Лев работал в Центральной заводской лаборатории и проработал там до выхода на пенсию в 1974 году, после чего перешел в фотолабораторию несекретного завода легкой промышленности, получил комнату в общежитии, женился. Но жена вскоре заболела и умерла.

Снова занялся активной диссидентской деятельностью. Нащупал товарищей, собирались, читали «Континент», Солженицына, «Доктора Живаго», копировали, распространяли.

В ноябре 1980 года Лев был арестован снова Александровским КГБ. Здесь Лев имел возможность сравнить местное КГБ с московским — в столице были все-таки интеллигентные люди. Дали ему полтора года «за распространение заведомо ложных сведений и порочащих советский государственный и общественный строй слухов». Сидел в Коврове Владимирской области. После освобождения женился на враче, на этот раз еврейке, и прописался в Москве. (Если судили бы за антисоветскую агитацию — не прописали бы).

На счастье он попал в семью, где все занимались сионистской деятельностью. Лев поступил работать в фотолабораторию филиала одного НИИ и там открыл подпольную фабрику по размножению сионистской и религиозной литературы. Печатал Жаботинского, Герцля, учебники иврита, Танах, снабжал ими весь Советский Союз: Ташкент, Тбилиси, Ереван и многие другие города. Не всегда знал куда посылают его продукцию. Работал день и ночь: надо было не только сделать фотокопию, но и сшить, переплести. В неделю выпускал от пяти до десяти книг, в зависимости от количества страниц.

Отношения были такие: его начальница дальше двери лаборатории не входила, а, стоя на пороге, спрашивала: «Лев Яковлевич! Вы не очень заняты? Вы не могли бы сделать то-то и то-то?». — «Очень занят! Но для Вас сделаю!».

Семья была в отказе шесть лет, он — семь.

Печатал до последнего дня. Уже вещи были уложены — все печатал.

Гейман Лев Яковлевич, 1914 года рождения.

Репатриировался в Израиль в ноябре 1989 года.

Почетный железнодорожник

Сейчас уже мало кто помнит, что в первые послереволюционные годы, а по существу и до самой войны, железная дорога, в отсутствии автомобильного и воздушного транспорта, была единственным общедоступным средством сообщения. Да и телефонная связь между городами осуществлялась по телеграфным линиям, идущим вдоль железнодорожного полотна.