Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.

• Название: Моммзен Т. История Рима.
• Автор: Теодор Моммзен
• Жанр: История

Теодор Моммзен. История Рима. — СПб.; «НАУКА», «ЮВЕНТА», 1997.

Воспроизведение перевода «Римской истории» (1939—1949 гг.) под научной редакцией С. И. Ковалева и Н. А. Машкина.

Ответственный редактор А. Б. Егоров. Редактор издательства Н. А. Никитина.

---

Одновременно с исторической литературой и как бы в виде дополнения к ней появляется литература речей и писем; она ведет свое начало также от Катона, так как от предшествовавшей эпохи не осталось ничего кроме нескольких надгробных речей, найденных в семейных архивах, большей частью уже в позднюю эпоху; такова, например, надгробная речь, которую противник Ганнибала Квинт Фабий произнес, уже будучи старцем, над могилой своего сына, умершего в цвете лет. Напротив того, Катон записал в старости те из своих бесчисленных речей, произнесенных в течение его продолжительной и деятельной общественной карьеры, которые были важны в историческом отношении; таким образом он составил нечто вроде политических мемуаров, которые частью включил в свое историческое сочинение, частью, по-видимому, опубликовал в виде самостоятельных дополнений к этому сочинению. Им же был составлен и сборник писем. Неримской историей занимались постольку, поскольку знакомство с ней считалось необходимым для образованного римлянина; еще о престарелом Фабии рассказывали, что ему были хорошо знакомы не только римские, но также иностранные войны, а то, что Катон прилежно читал Фукидида и других греческих историков, определенно доказано. Однако кроме сборника анекдотов и изречений, составленного Катоном для себя по прочитанным им сочинениям, нет никаких следов литературной деятельности в этой области.

Само собой разумеется, что вся эта зарождавшаяся историческая литература простодушно обходилась без всякой критики: ни писателей, ни читателей не смущали никакие внутренние или внешние противоречия. Хотя царь Тарквиний Второй был уже совершеннолетним к моменту смерти своего отца и воцарился через тридцать девять лет после того, тем не менее он вступает на престол юношей. Пифагор, прибывший в Италию почти за целое поколение до изгнания царей, тем не менее считался римскими историками за друга мудрого Нумы. Государственные послы, отправленные в Сиракузы в 262 г. [492 г.] от основания Рима, ведут там переговоры с Дионисием Старшим, вступившим на престол через восемьдесят шесть лет после того (348) [406 г.]. Это наивное пренебрежение к исторической критике особенно заметно проявляется в отношении к римской хронологии. По римскому летосчислению, которое в своих основных чертах установилось, по всей вероятности, уже в предшествовавшую эпоху, Рим был основан за 240 лет до освящения Капитолийского храма и за 360 лет до сожжения Рима галлами, а это последнее событие, упоминаемое и в греческих исторических сочинениях, случилось по их утверждению в год афинского архонта Пиргиона, за 388 лет до н. э., и в 1-й год 98-й олимпиады, из чего следует заключить, что Рим был основан в 1-м году 8-й олимпиады. По считавшемуся в то время несомненно достоверному летосчислению Эратосфена, то был 436 год после падения Трои, тем не менее основатель Рима считался по общепринятому рассказу сыном Энеевой дочери. Катон как хороший финансист проверил этот счет времени и обратил внимание на заключавшееся в нем противоречие, однако и он, кажется, не указал никакого способа устранить это затруднение, так как впоследствии вставленный с этой целью список альбанских царей, конечно, был составлен не им. Таким же отсутствием критики отличалось до некоторой степени и описание исторических времен. Все без исключения исторические рассказы, без сомнения, были окрашены таким же сильным пристрастием, за какое Полибий со свойственной ему хладнокровной язвительностью порицает рассказ Фабия о начале второй войны с Карфагеном. Однако недоверие здесь было более уместно, чем порицание. Было бы некоторым образом смешно ожидать от римских современников Ганнибала беспристрастных суждений об их враге, но в намеренном искажении фактов, поскольку оно не зависит от наивного патриотизма, отцов римской истории нельзя заподозрить.

К этой же эпохе принадлежат начала научного образования и даже вызываемой таким образованием литературной деятельности. Прежнее преподавание в сущности ограничивалось чтением, письмом и знанием отечественных законов283. Однако вследствие более тесного сближения с греками у римлян мало-помалу развилось понятие о более общем образовании и появилось стремление прямо пересадить греческое образование в Рим, а по его образцу изменить до некоторой степени римское образование. Прежде всего из знания отечественного языка стала вырабатываться латинская грамматика; греческая филология была перенесена на родственное с ней италийское наречие. Разработка грамматики началась почти в одно время с римской литературной деятельностью. Еще около 520 г. [ок. 234 г.] по-видимому учивший письму Спурий Карвилий привел в порядок латинский алфавит и ввел не включенную в него букву g на место сделавшейся ненужной Z, которое она до сих пор занимает в западных алфавитах. Следует думать, что римские школьные преподаватели неустанно трудились над установкой правил правописания, да и латинские музы никогда не отрекались от своей школьной Гиппокрены и во все времена занимались наряду с поэзией также и орфографией. Особенно Энний, также в этом отношении обнаруживающий сходство с Клопштоком, не только прибегал к этимологическим созвучиям совершенно во вкусе александрийцев284, но и ввел взамен бывшего до тех пор в употреблении нераздельного обозначения двойных согласных более отчетливую греческую манеру обозначать каждую из двух согласных особо. Нам ничего неизвестно о том, занимались ли Невий и Плавт чем-либо в том же роде — национальные поэты и в Риме должно быть относились к правописанию и этимологии со свойственным всем поэтам равнодушием. С риторикой и философией римляне того времени еще вовсе не были знакомы. Живое слово еще играло у них такую важную роль в общественной жизни, что не могло быть доступным для иноземного преподавателя; подлинный оратор Катон излил всю чашу своих гневных насмешек на бессмысленное положение Исократа, который вечно учил, как произносить речи, а сам никогда не был в состоянии произнести ни одной. Хотя греческая философия и приобрела некоторую долю влияния на римлян при посредстве дидактической и особенно трагической поэзии, однако они относились к ней с робостью, в которой сказывались мужицкое невежество и инстинктивное сознание угрожавшей опасности. Катон без всяких обиняков называл Сократа болтуном и утверждал, что этот революционер был достоин смертного приговора, так как был преступником против веры и законов своего отечества; а что думали о философии даже расположенные к ней римляне, видно из следующих слов Энния:

«Я буду философствовать, но немного, так как не желаю вполне предаваться философии; вкушать ее понемногу, полагаю, недурно, но погружаться в нее не следует».

Тем не менее мы должны смотреть на находящиеся в числе катоновских сочинений поэтические нравоучения и руководство к ораторскому искусству как на римскую квинтэссенцию или, пожалуй, как на римское caput mortuum греческой философии и риторики. Ближайшими источниками служили для Катона в его поэтических нравоучениях, конечно, наряду с восхвалением простых отцовских нравов, по всей вероятности, пифагорейские нравоучительные сочинения, а в его книге об ораторском искусстве — фукидидовские и в особенности демосфеновские речи, которые Катон усердно изучал. О духе, в котором были написаны эти руководства, можно составить себе приблизительное понятие по следующему золотому для ораторов правилу, которое впоследствии чаще цитировалось, чем исполнялось: «Заботиться о содержании, так как слова найдутся сами собой»285. Подобные пропедевтические руководства Катон писал и для врачебного искусства, и для военной науки, и для сельского хозяйства, и для правоведения, причем все эти науки также более или менее находились под греческим влиянием. В Риме нашли для себя до некоторой степени доступ если не физика и математика, то находящиеся в связи с этими науками общеполезные познания. Главную в этом отношении роль играла медицина. После того как первый греческий врач, пелопоннесский уроженец Архагаф, поселился в 535 г. [219 г.] в Риме и приобрел там своими хирургическими операциями такую известность, что правительство отвело ему особое помещение и даровало права римского гражданства, его товарищи по профессии тоже стали толпами переселяться в Италию. Правда, Катон не только нападал на этих иноземных знатоков врачебного искусства с усердием, достойным лучшего применения, но и попытался своей медицинской справочной книжонкой, составленной по собственным наблюдениям и вместе с тем, конечно, черпавшей свои указания из медицинской литературы греков, восстановить старинный обычай, по которому отец семейства был вместе с тем и домашним доктором. Однако и врачи и публика, конечно, не обращали внимания на это упрямое ворчанье; тем не менее докторское ремесло, бывшее в Риме одним из самых доходных, осталось монополией иностранцев, и в продолжение нескольких столетий в Риме не было других врачей кроме греческих. Варварское равнодушие, с которым до тех пор относились в Риме к измерению времени, стало до некоторой степени исчезать. Со времени выставки первых солнечных часов на римской торговой площади в 491 г. [263 г.] стало входить у римлян в употребление греческое измерение времени по часам (ὥρα, hora); правда, при этом случилось так, что в Риме оказались выставленными солнечные часы, изготовленные для Катаны, которая лежит четырьмя градусами южнее, и римляне руководствовались этими часами в течение целого столетия. В конце описываемой эпохи некоторые из знатных римлян стали интересоваться математическими познаниями. Маний Ацилий Глабрион (консул 563 г. [191 г.]) попытался устранить из календаря путаницу путем издания закона, разрешавшего понтификальной коллегии вставлять и опускать добавочные месяцы по ее усмотрению; если эта мера не достигла своей цели и даже ухудшила зло, то причиной этому была не столько глупость, сколько недобросовестность римских богословов.