Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.

• Название: Моммзен Т. История Рима.
• Автор: Теодор Моммзен
• Жанр: История

Теодор Моммзен. История Рима. — СПб.; «НАУКА», «ЮВЕНТА», 1997.

Воспроизведение перевода «Римской истории» (1939—1949 гг.) под научной редакцией С. И. Ковалева и Н. А. Машкина.

Ответственный редактор А. Б. Егоров. Редактор издательства Н. А. Никитина.

---

Более важное и поэтическое и историческое значение имела попытка излагать отечественную летопись стихами. И в этом деле почин принадлежит Невию, который облек в поэтическую форму все, что было и в легендарной и в современной истории годного для последовательного повествования: полупрозаическим национальным сатурнийским размером он описал (все рассказывая в настоящем времени) первую пуническую войну просто и ясно, так, как было дело, не пренебрегая ничем, что могло бы казаться непоэтичным, и не прибегая — в особенности при описании исторической эпохи — ни к высокопарным выражениям, ни даже к каким-либо поэтическим украшениям278. Об этом произведении можно сказать то же самое, что уже было нами сказано о национальной драме того же писателя. Эпическая поэзия греков, точно так же как и трагическая, относится по своему содержанию всецело к героическим временам, поэтому попытка осветить современные события блеском поэзии отличалась новизною и имела важное значение по тем мотивам, которые ее вызвали. Если хроника Невия и была по своей внешней форме немного лучше тех средневековых рифмованных хроник, с которыми она во многих отношениях имеет большое сходство, все-таки поэт, конечно, имел полное право смотреть на это свое произведение с особым удовлетворением. В эпоху, когда еще не было никакой исторической литературы за исключением официальных заметок, было немаловажной заслугой то, что Невий составил для своих соотечественников последовательное описание событий как своего времени, так и прошлых времен и сверх того наглядно представил им в драматической форме выдающиеся моменты из их истории.

Энний взялся за ту же задачу, что и Невий; но при единстве содержания еще ярче обнаруживалось политическое и поэтическое различие между поэтом национальным и поэтом антинациональным. Невий искал для нового содержания новой формы, а Энний вставлял или втискивал это содержание в формы эллинского эпоса. Гекзаметр заменяет у него сатурнийский стихотворный размер, а манера гомеридов прибегать к разным прикрасам и выставлять предмет рассказа с пластической наглядностью заменяет у него безыскусственное историческое повествование. Повсюду, где это оказывается уместным, он просто переводит Гомера; так, например, погребение тех, кто пал под Гераклеей, описано у него по образцу погребения Патрокла, а под шлемом сражающегося с истрийцами военного трибуна Марка Ливия Столона кроется не кто иной, как гомеровский Аякс; читатель не обходится и без гомеровского воззвания к музам. Эпический механизм в полном ходу; так, например, после битвы при Каннах Юнона на собрании всех богов прощает римлян, а Юпитер обещает им окончательную победу над карфагенянами, предварительно испросив на то согласие своей супруги. В своей «Летописи» Энний не изменяет ни своим стремлениям к новизне, ни своим эллинским тенденциям. Отпечаток этих тенденций заметен уже на чисто декоративном описании мира богов. В замечательном видении, которым начинается поэма, рассказывается совершенно в духе пифагорейцев, что душа, обитающая теперь в теле Квинта Энния, прежде жила в Гомере и еще ранее — в павлине, и вслед затем уже совершенно в духе натурфилософов излагается сущность вещей и говорится об отношении тела к духу. Даже выбор сюжета имеет в виду те же цели — ведь эллинские писатели всех времен находили именно в изложении римской истории самое удобное средство для проведения своих греко-космополитических тенденций. Энний подчеркивает, что «римлян всегда считали за греков и что их обыкновенно зовут грайями». О поэтическом достоинстве многопрославленной летописи нетрудно составить себе общее понятие из того, что было ранее нами замечено о достоинствах и недостатках самого автора. Этот одаренный живой впечатлительностью поэт, естественно, предавался тем же возвышенным порывам, какие вдохнули в италийскую нацию тяжелые времена пунических войн: он не только нередко с успехом попадал в тон гомеровской безыскусственности, но из его строк еще чаще слышатся звучные отголоски римской торжественности и степенности. Это было так же естественно, как были естественны недостатки его эпической композиции; следует полагать, что она была очень бессвязна и небрежна, так как поэт счел возможным написать дополнительную книгу в угоду герою и патрону, о котором прежде вовсе не упоминал. Но, говоря вообще, летопись бесспорно была самым неудачным из всех произведений Энния. Намерение сделать из нее нечто похожее на «Илиаду» служит само для себя критикой. Этим произведением Энний впервые ввел в литературу то уродливое смешение эпоса с историей, которое с тех пор и до настоящего времени бродит в ней как привидение, неспособное ни жить, ни умереть. Тем не менее, это сочинение имело успех. Энний выдавал себя за римского Гомера с еще большим простодушием, чем Клопшток за немецкого, и за такового принимали его и его современники и еще более потомство. Уважение к отцу римской поэзии передавалось по наследству из рода в род; еще Квинтилиан говорил: «Мы должны уважать Энния так же, как уважают старинную священную рощу, в которой могучие тысячелетние дубы более почтенны, чем красивы», а тот, кого это стало бы удивлять, пусть припомнит аналогичные явления — успех «Энеиды», «Генриады» и «Мессиады». Сильное поэтическое развитие нации конечно отбросило бы это почти комическое официальное сопоставление гомеровской Илиады с энниевской летописью, подобно тому как в Германии перестали ставить Каршину наравне с Сафо, а Вилламова наравне с Пиндаром, но такого развития не произошло в Риме. Благодаря тому, что содержание летописи представляло интерес, особенно для аристократических кругов, и благодаря большому умению автора владеть формой, «Летопись» оставалась древнейшим римским оригинальным стихотворным произведением, которое считалось позднейшими образованными поколениями достойным чтения и приятным; таким-то образом дело дошло до того удивительного явления, что в этом вообще антинациональном эпосе полугреческого писателя позднейшие времена чтили истинно римскую образцовую поэму.

Прозаическая литература возникла в Риме немного позднее римской поэзии, но совершенно иным путем. Она не знала ни тех искусственно созданных потребностей, для удовлетворения которых школа и театральная сцена преждевременно вызвали к жизни римскую поэзию, ни тех искусственных стеснений, которым строгая и недальновидная театральная цензура подвергала всего более римскую комедию. Да и в глазах людей хорошего общества и на этой отрасли литературной деятельности не лежало того нравственного пятна, которым было заклеймено звание «рифмоплёта». Вот почему прозаическая литературная деятельность развивалась более естественным путем, чем современная ей поэтическая, хотя и была менее широко распространенной и менее активной; и если поэзия находилась почти исключительно в руках мелкого люда и среди славившихся в то время поэтов нет ни одного знатного римлянина, то среди прозаиков этой эпохи, напротив того, едва ли можно найти хоть одно несенаторское имя, и литература эта исходила главным образом из круга самой высшей аристократии — от бывших консулов и цензоров, от Фабиев, Гракхов и Сципионов. Само собой понятно, что консервативные и национальные тенденции лучше уживались с этой прозаической литературной деятельностью, чем с поэзией; однако и там, в особенности в важнейшей отрасли этой литературы — в историографии, эллинское направление сильно и даже слишком сильно влияло и на содержание, и на форму.

До ганнибаловской войны в Риме вовсе не было историографии, так как заметки в городской книге принадлежали к числу официальных документов, а не к числу литературных произведений и с самого начала велись так, что между ними не было никакой внутренней связи. Для своеобразия римского характера показательно, что, несмотря на распространившееся далеко за пределы Италии владычество римской общины и постоянное соприкосновение знатного римского общества с обладавшими столь богатой литературой греками, до половины VI века [ок. 200 г.] не чувствовалось потребности описать подвиги и судьбы римского гражданства для сведения современников и потомства. Когда же наконец такая потребность возникла, то для римской истории не нашлось ни готовых литературных форм, ни подготовленной читающей публики; чтобы создать то и другое, нужны были крупные таланты и немало времени. Поэтому на первых порах это затруднение было до некоторой степени устранено тем, что стали писать отечественную историю или на родном языке, но стихами, или же прозой, но по-гречески. О написанных стихами хрониках Невия (писавшего около 550 г.? [204 г.]) и Энния (писавшего около 581 г. [173 г.]) мы уже упоминали; они принадлежат к древнейшей исторической литературе римлян, а хронику Невия даже следует считать за древнейшее римское историческое произведение. Почти в то же время появились греческие летописи Квинта Фабия Пиктора279 (после 553 г.) [201 г.], знатного римлянина, принимавшего деятельное участие в государственных делах во время ганнибаловской войны, и Публия Сципиона (умер около 590 г.) [ок. 164 г.], сына Сципиона Африканского. Исторические сочинения первого рода пользовались уже до некоторой степени развитым стихотворным искусством и имели в виду немногочисленных читателей, в которых уже развился вкус к поэтическим произведениям; исторические сочинения второго рода могли пользоваться уже готовыми греческими формами и имели в виду преимущественно образованных чужеземцев, так как интерес их содержания простирался далеко за пределы Лациума. Первого пути придерживались писатели из плебеев, а второго — писатели более знатного происхождения; точно так же и во времена Фридриха Великого наряду с патриотической литературной деятельностью пасторов и профессоров существовала аристократическая литература на французском языке: Глейм и Рамлер писали немецкие военные песни, а короли и полководцы описывали войны на французском языке. Но ни написанные стихами хроники, ни написанные на греческом языке римские летописи не были настоящей латинской историографией; эта последняя начинается только с Катона; его история Рима с древнейших времен, появившаяся не ранее конца описываемой эпохи, была в одно и то же время и древнейшим, написанным на латинском языке, историческим сочинением, и первым значительным прозаическим произведением римской литературы280. Все эти сочинения, конечно, были написаны не так, как писали греки281, но в противоположность отрывочным заметкам городской книги это были прагматические исторические повествования с последовательностью в рассказе и с более или менее правильным распределением содержания. Все они в своей совокупности обнимали отечественную историю от основания Рима до того времени, в которое жили сами авторы, хотя, судя по заглавиям, сочинение Невия касалось только первой войны с Карфагеном, а сочинение Катона — первоначальной истории Рима; поэтому они сами собой распадаются на три отдела — на историю легендарных времен, историю прошлых времен и историю современную.