Шон О'Фаолейн - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Шон О'Фаолейн
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-05-002260-6

В том вошел лучший роман крупнейшего ирландского прозаика, романиста и новеллиста с мировым именем «И вновь?», трактующий морально-философские проблемы человеческого бытия, а также наиболее значительные рассказы разных лет — яркие, подчас юмористические картинки быта и нравов ирландского общества.

---

Мы выпили за здоровье друг друга и без тени смущения завели разговор о ней.

— Я знаю, Крис сказала вам, что мы обручились… Да, это вас вполне могло удивить. Еще бы, я же в два раза старше. Но как раз такие события, вчуже всегда довольно странные, очень даже случаются… В самом деле, чрезвычайно импульсивная девица. Это один из секретов ее обаяния. Ирландская кровь… Ах, ну ее легкомыслие, что ни говори, восхитительно… Согласен. Она не была откровенна ни с одним из нас. Я это обдумал и могу понять… Ведь Билл ей встретился, когда у нее уже был Боб. Она немного растерялась. И она обещала поехать с вами в Европу задолго до того, как наши с ней отношения определились… Вы бы предпочли, чтоб она объяснилась начистоту? В такой сложной ситуации? При том, что она и сама была в смятении и замешательстве? Мне этого вовсе не хотелось. Вот вы говорите — вы ирландец. Я замечаю, что в таких делах ирландцы ведут себя скорее по-английски, чем по-американски. Нет! Для меня было крайне нежелательно впутываться в ваши сложности с Крис. Это могло бы связать мне руки. Видите ли, меня не устраивает эта английская установка: «пусть победит достойнейший», джентльменски-благородная установка на «порядочность», элитарная идея, будто «главное — соблюдать правила игры». Был у нас такой знаменитый тренер Винс Ломбарди; он отлично выразил американское отношение ко всякому соперничеству — спортивному, политическому, финансовому, любовному, военному, — сказав: «Выиграть — это не самое важное. Это ЕДИНСТВЕННО ВАЖНОЕ». Крис играет во все жизненные игры по-американски. Я тоже. И эту игру я выиграл.

Я спросил, доверяет ли он ей.

— То есть вы предполагаете, что я, может быть, и не выиграл? Что это только так кажется? Такого рода сомнения мне чужды. Они привозные — из Старого Света. Они уничтожают настоящее, превращая его в неверный миг перехода из прошлого в будущее. Разрушается драма жизни. Живая явь заволакивается туманом, который вы, вероятно, называете Историей или Философией. И все становится зыбко. А я живу Сейчас. До этого Сейчас, прежде, я был два раза женат. И — что верно, то верно — оба раза обманут. Но я отказываюсь верить, что два неудачных опыта оправдывают полнейший скептицизм относительно таких вечных твердынь…

— Твердынь? Вы подменяете доказательство утверждением!

— …как любовь и брак. Еще шаг — и можно впасть в отчаяние. Я верю в безотносительную, фактическую достоверность любви.

Говорил он спокойно, может быть, чуть-чуть печально, может быть, даже смиренно, и в конце-то концов просил от жизни немного. Может статься, бог и благословит напоследок этого Иова.

— Что же это за истина, — возразил я, — если она справедлива до известных пределов, а за ними не заслуживает доверия?

— Я жду от жизни лишь перипетий бытия. Я ей не доверяюсь — и она меня не обманывает.

— Вы сказали, что вас обманули две женщины. Обман предполагает доверие.

— Это случилось несколько лет назад. Сейчас я бы сказал: «Я обманулся». Все зло от неумелых слов. — Билл повернулся к бармену. — Еще два мартини, джин «Гордонз» и «Нойли Прат». Знаете разницу между индукцией и дедукцией? Первая идет от известного к неизвестному, вторая — обратным путем. В индуктивных рассказах о Шерлоке Холмсе у сыщика нет принципиальных решений, пока он не увидит следы на сырой траве, не поглядит на часы, не заметит сигарный окурок с золоченым кончиком, обвисшую сломанную ветку, пока ему не сообщат про собачий лай. Тогда он скажет: «Надо искать мужчину ростом около пяти футов шести дюймов, хромого, смуглого, возможно, цыгана, который прошел здесь после 18.45 с тяжелой ношей, возможно с трупом». Это научная индукция. Годится — курам кормиться. Подходит для решения пустячных задач; и никак не растолковывает великих загадок — таких, как любовь, ненависть, страх, алчность, предательство, зло, смерть, вера, надежда, отчаяние. Я — художник. И мне по сердцу те проповедники, которые сперва предлагают мне принципиальные решения, а затем наблюдают, как я их доказываю или опровергаю. Пусть это не научно, однако стоит для начала предположить, что совсем не пустые слова и совершенная любовь, и доброта, и зло, и доверие, и милосердие, что все это можно искать и найти — ночью, под дождем, в лесной чаще, в темноте. Такая вера — это образ жизни. Улыбаетесь? Живого подобия «Моны Лизы» Леонардо да Винчи никогда не было. Он пожелал ее и сотворил. Мне бы его веру и его ум, я бы воплощал любые свои желания.

Я сочувственно поднял стакан за его веру, хотя и прибавил:

— Это мне все-таки напоминает детскую просьбу: «Мамочка, пожалуйста, пусть это сбудется, и непременно завтра, в мой день рождения».

— Вы надо мной смеетесь. Что ж, пожалуйста. А по-моему, так воля к счастью его зачинает и порождает.

Очень по-американски, подумал я. Очень оптимистично. И все же так ли уж велика разница между нами? Оба мы, как и большинство мужчин, наполовину мечтатели, наполовину реалисты.

Я сказал ему о своем недоверии к обличьям. Что моя любимая сказка — «Красавица и чудище».

— Стоит лишь красивой девушке из жалости, еще не из любви, поцеловать гадкое чудище, и его уродливое, косматое обличье спадет — он предстанет прекрасным принцем.

— Идет! — горячо согласился он.

— Но есть та же сказка наоборот. Хорошенькая девочка в красном платьишке и волк, переодетый доброй старой бабушкой. «Ой, бабушка, какие у тебя большие глаза!» Это как, тоже идет?

— Конечно! И есть за что подраться! Придушить чертова волка!

Самый Новый Свет. Эдем и никакого тебе змея. Ах, если бы Адам был американским евреем! Я поднялся и объяснил, что тороплюсь в оперу: послушать старую сказку под названием «Манон». Улыбаясь, мы пристально поглядели друг на друга, один — с вызовом, другой — обреченно, враждебности не было, — и встрепенулось воспоминание: когда-то я тоже вот так, обиняками разговаривал о любимой женщине с человеком, который ее любил, и гулял с ним, будущим отцом Крис, по взгорьям Уиклоу, и оба мы знали, что Нана невидимо бредет рядом.

— Давайте позавтракаем вместе, у нас в кафе, — предложил я, и он кивнул. — Если не будет вестей из Техаса, неплохо бы и прогуляться по Манхаттану. Я уверен, вы много можете порассказать мне о своем родном городе.

А может, подумал я, и кое о чем поважнее? Что за образ, какой символ, размышлял я в такси по дороге в оперу, видится ему в Крис? Как я, до него, ее символизировал? Ведь всякий, конечно же, вынужден отвлекаться от телесного облика, чтобы ощутить биенье жизни за внешностью. Что там увидел его Леонардо за внешностью этой самой знаменитой натурщицы — этого никто не знает, а может быть, и самому Леонардо не хватило жизни, чтобы это узнать. Разумеется, лишь ценою очень долгого опыта можно выяснить, насколько соответствуют наши представления о мужчинах и женщинах их чувственной реальности. Большей частью, увы, мы кратко грезим. А грезить надо бы спокойнее и прилежнее. Позже, сидя в полутемном зале и почти в слезах слушая дивную арию кавалера де Грие, где он призывает Манон в благодатную тишь, в хижину возле журчащего ручейка — вовсе не похоже на похотливые мечтаньица милой малютки Кристабел! — я подумал: вот и этот грезил не слишком прилежно о своей возлюбленной; я тоже не слишком. Да и Билл Мейстер со своими двумя женами; да и создатель ее, безбожный аббат Прево, пока не написал свой бессмертный роман, превращенный в либретто бессмертной оперы. По крайней мере три раза ускользал Прево из-под ига своего священнического призвания — и каждый раз оказывалось, что пожилые грезы о любви обманчивы; в последний раз он сбежал из монастырского замка на бульваре Сен-Жермен, напротив которого мы ныне потягиваем аперитивы с нашими теперешними Манон, — то есть, иначе говоря, он жил и писал. Как я?

Мне не спалось, и я позвонил в Дублин. Она была сонная. Она сказала: «Ох, это ты? Откуда звонишь?» Я сказал, откуда. Я умоляюще спросил, что нового. Ради бога, когда мне можно будет вернуться? Она сказала, что буквально через два с половиной года Ана-два защитит диплом. Что дитя у нас выросло очень умное и совершенно очаровательное. Волосы — как клумба желтых нарциссов, овеваемая ветерком; стройная, гибкая, бесстрашная, веселая, любимица всего колледжа. Она мне напомнила, что мне даже меньше чем через два с половиной года будет пятнадцать лет, а ей — сорок восемь. Она сказала, что любит меня по-прежнему. Нет! Нет! Нет! Что за вздор! Как это она может полюбить кого-нибудь другого? Да никогда в жизни! Она сказала, что у нее в Росмин-парке дождь, и очень сы-ы-ыро — слово растянулось в зевок. Она спросила, откуда я позвоню в следующий раз, и на мои слова, что я возвращаюсь в Бостон, поближе к ней, хмыкнула так недоверчиво, что я словно увидел, как она теплее укутывает в пододеяльник свои пышные тициановские формы, и благоговейно пожелал ей доброй ночи, а она сонно отозвалась: с добрым утром, милый; послышались душераздирающие гудки, и я очнулся в Манхаттане.