Ханс Хенни Янн - "Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты

• Название: "Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты
• Автор: Ханс Хенни Янн
• Жанр: Современная проза

---

Потом разразилась мировая война. Через три дня я стал убежденным ее противником. Как, почему? Я, даже тогда, не был так глуп, как можно заключить на основании моей неуклюжести. Я, может даже до начала войны, в ходе своих путаных религиозных кризисов пришел к убеждению, что в ситуации, когда техника развивается по предопределенному ей пути (растранжиривания рабочего потенциала), люди должны руководствоваться иным моральным учением, нежели то, что преподносят им существующие религиозные организации. Мне казалось очень сомнительным, что можно проповедовать заповедь «Не убий», одновременно разрешая производство взрывчатых веществ и такую практику, когда живых овцематок бичуют, чтобы они досрочно родили ягнят, чьи шкурки потом идут на шубы богатым дамам. Я усматривал в этих фактах преступления против жизни как таковой, приближающие конец белой расы. Я понял, что человечество нуждается вовсе не в административных предписаниях, не в навязываемых извне законах, не в соглашениях, не в коррупции, воспроизводящей известную формулу «рука руку моет», а в этическом обязательстве, учитывающем то обстоятельство, что оно, человечество, есть масса, человеческая масса. Помимо этой массы существуют еще животные. Нужно выступить против механизированного опустошения, против ядовитого газа, против непомерного честолюбия отдельных индивидов, которые прибегают к массовым убийствам, чтобы добиться вполне конкретных целей. Против того, что само наше существование пожирается производственными процессами, растранжиривающими и сырье, и рабочий потенциал. Осенью 1915 года я с моим другом Хармсом уехал в Норвегию. Там в первые недели после нашего прибытия я завершил драму «Пастор Эфраим Магнус», которая три года спустя была опубликована в издательстве Соломона Фишера и за которую я получил премию Клейста. Меня, конечно, самовосхваление не украсит, но все же скажу, что и сегодня оцениваю эту работу, имеющую определенные достоинства, выше стоимости потраченной на нее бумаги; теперь, по прошествии десяти с лишнем лет, принесших новый жизненный опыт, за которые я успел насмотреться, как святоши и праведники пачкают себя мелочностью и партийной пристрастностью, успел понять, что история, по большому счету, есть всего лишь накрашенная девка, ничтожество, обряженное в зловонные лохмотья, я с удовольствием вспоминаю, что, будучи еще очень молодым, мысленно подступился к этому аду чуть ближе, чем та свора, которая считала себя вправе надрать мне задницу, - и что ни в чем потом не исказил увиденное.

Большие куски тогдашней моей норвежской жизни нашли отражение в романе «Перрудья». Я потратил четыре года на написание первых двух частей. Я попытался изобразить природу и человека (как механизм). Его анатомию, то, как она проявляется вовне - в виде уродства и в виде сказки. В виде простого проистекания и в виде невероятного. После публикации двух первых частей романа некоторые современники признали мои усилия и высказались с похвалой об этой работе. Ради полноты картины скажу еще, что поначалу было практически невозможно найти для этого романа издателя. Большой объем, необычность проблематики отпугивали даже самых смелых. «Перрудье» предшествовали, помимо «Пастора Эфраима Магнуса», такие публикации: «Ханс Генрих», «Коронация Ричарда III», «Врач, его жена, его сын», «Украденный бог», «Медея», а сверх того - несколько десятков статей, научных работ и отчетов об экспериментах. Теперь у меня в столе лежат новые сценические произведения: «Перекресток», «Новый Любекский танец смерти». Уже давно литературные отражения моего бытия стали доступными для общественности. Там, где прежде были лишь измышления по поводу моей биографйц, теперь выныривают неправдоподобные слухи и критические отзывы. По радио только и слышишь: Ян-этот-ян-ян-ян-плем-плем...

В 1916 году я начал заниматься теорией органного строительства. <...>

Комментарии

Впервые была напечатана в 1932 году.

Перевод выполнен по изданию: Werke und Tagebücher 7, S. 299-302.

...округ Алътона. В 1938 году Альтона стала частью Гамбурга.

«Ханс Генрих», «Коронация Ричарда III», «Врач, его жена, его сын», «Украденный бог», «Медея». Пьесы Янна, которые, за исключением «Ханса Генриха» (писавшегося в 1913-1921 годах), публиковались в 1921,1922,1924, 1926-м.

...«Перекресток», «Новый Любекский танец смерти». После упомянутых пьес «Перекресток» (1931) и «Новый Любекский танец смерти» (1931) Янн опубликовал пьесы: «Бедность, богатство, человек и зверь» (1933), «След темного ангела» (1952) и «Томас Чаттертон» (1955)- Драма «Руины совести» была издана посмертно, в 1961 году.

Краткое содержание [Пролог к роману «Перрудья»]

В этой книге рассказывается немаловажная часть жизненной истории человека, имевшего много сильных свойств из тех, что могут быть свойственны человеку, за исключением одного: быть героем. Поэтому некоторые читатели прежде всего решат, что мужские черты характера выражены у него слабо. И обнаружат болезненное, мучительное несоответствие между ним и окружающим его изобильным миром. В конце концов они сочтут непростительным, что он проливает много слез и чаще совершает поступки, обусловленные отчаяньем или инертностью, чем осуществляет уже принятые решения. Ни сам он, ни хронист этой жизни не смогут найти оправдания против таких упреков. Им придется довольствоваться утверждением, что внутреннее влечение к жизни, какая здесь описывается, если и не столь велико, как влечение к героическому бытию, все же должно быть достаточно сильным, чтобы избранный для такой жизни - или обреченный на нее - человек не мог от нее уклониться иначе как ценой уничтожения собственной экзистенции. Поскольку же воля к безусловной самоотдаче опять-таки предполагает наличие заранее сформулированных принципов (не говоря уже о прочем, а именно, о силе, потребной, чтобы вывести их из сферы чистого познания на определенный путь), то есть речь идет о моральной манифестации, - постольку представляется вероятным, что только герой способен решиться на подобное, вопреки себе самому.

Хронисту не остается ничего иного, кроме как просто признать такой способ существования - а по отношению к читателям проявить элементарную вежливость, предупредив их заранее, что они найдут в этой книге мало поучительного, мало надежды и силы для собственной души. Но хронист надеется, что тот, кто, несмотря на это предупреждение, отважится прочитать книгу, все-таки выиграет: получит представление о новом человеческом типе, пока абсолютно не известном. Который, собственно, не является чем-то, обретшим совершенную форму, а скорее - просто существует. Чьи жизненные функции важны не больше, чем биение комариных крыльев. Ведь эти функции - лишь один из законов плоти. Лишь повторение, осуществившееся благодаря непостижимому семени. Без всякой примеси демонического. Составитель книги, как ему кажется, настолько отчетливо чувствует биение пульса этого человека и усилия шершавого мускула, именуемого сердцем, что, сочувствуя Одному, не боится наскучить читателям, повествуя - отчасти - о мало примечательном процессе воспитания этого Одного, ссылаясь на исторические сведения, с которыми читатели давно знакомы, излагая трогательные рассказы и повседневные сказки. Вот какой-то человек прикрывает глаза ладонью. Между светом и тьмой проходит тонкое облачко дыхания. Может, и читателями овладеет в какой-то мере то братское чувство, которое охватило художника-создателя сей книги (смотри «Песнь о желтом цветке»); правда, оно сделает их еще более одинокими; но обретение такого чувства по большому счету есть необходимый шаг, если мы хотим, чтобы человечество когда-нибудь сломало эшафоты и исключило из мировой истории знаменитые имена, заменив их свободным потоком жизни, уже не отводимым в сторону и не разделяемым по произволу героев. (То есть этот роман - вовсе не только для людей с белой кожей.) Не в невообразимые дали, не в одиночество безбрежного океана, не в глубокие тигли с туманными грезами - грезами, которые разоблачают нас и всегда сопровождали человечество, включая и нас самих, во всех странствиях, - не к вратам смерти, сумасшествия, рабства (оправдывающего даже отвратительное), где растворяется собственное я, ведет путь, по которому предстоит пройти читателям этой книги. Им не навяжут никаких новых обязательств. Только маленькое сомнение будет в них впрыснуто: а не состоит ли наше призвание не столько в умении предаваться туманным грезам, сколько - и гораздо больше - в простом биении пульса. Не является ли героическое бытие ранней и варварской формой поведения человека, из которой проистекают привычка судить да рядить, всякая неуклюжая мораль. Что если мы совершаем большую несправедливость, когда устанавливаем масштаб, предписывающий изображать только совершенную форму, какой мы хотели бы быть, - куклу, идола, пусть и именуемого нами Богом? Что если нам необходимо уверовать не в Его совершенную форму, а в Его экзистенцию?