Ханс Хенни Янн - "Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты

• Название: "Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты
• Автор: Ханс Хенни Янн
• Жанр: Современная проза

---

Ханс Хенни Янн

УГРИНО И ИНГРАБАНИЯ

и другие ранние тексты

(перевод Татьяны Баскаковой)

История того, кого люди, чтобы доказать свою правоту, прибили к кресту, или затащили на плаху, или, кастрировав и ослепив, бросили в темницу

(Фрагмент романа)

[1915]

I.

Когда на небе облака, мы просто принимаем это, и смотрим на них, и не особенно задумываемся, потому что облака были и вчера, и позавчера, и всегда. Цвета, какие им свойственны, давно известны: красный, синий, желтый - ну, и еще другие. Когда мы стоим на берегу моря и видим волны - как они катятся и вздымаются, как умеют реветь, как уверенны в своих жестах, - мы смотрим на них, иногда, может быть, пугаемся и утешаем себя: так было всегда... А солнце, оно сияет, сияет, оно никогда не стоит на месте - чему же тут удивляться... Вон там лежит, растянувшись на траве, девушка. Она еще очень молоденькая, к тому же красивая... Ах, много есть девушек, молоденьких и красивых, которые лежат на траве и о чем-то мечтают... Ну как читателю или вообще человеку, коль будет на то соизволение Божье, не сделать девушку, лежащую под летним солнцем, не просто центром мира, а миром во всей его целостности?

Она лежала на траве, и смотрела в небо, и видела, как сгущаются облака. Много белизны, с добавлением серого, и всё сплошь - рост, становление. Появлялись то звери, большие и дикие, то горы совсем незнакомой формы. Она смотрела на них, понимая, что ничего подобного прежде не видела и что в таком виде это уже никогда не повторится.

Она немножко опьянела от этого неба, которого становилось все больше, от переизбытка новых форм. Ну и немножко испугалась, когда почувствовала, что в прошлом, насколько она помнит, такого не было. Она поняла внутренне, что все это - только исполнение горячего желания, которое кто-то обратил к Богу. Она догадывалась, что только так и никак иначе все на свете возникает, и сохраняется, и изменяется: благодаря чьему-то желанию, настолько безмерному, что его исполнение никогда не обернется скукой. Потому-то ни одно облако и не похоже на другое. Она не поняла, почему после обретения этого знания ей стало так грустно. Может, она просто впервые подумала, что уже очень давно ни один человек не лелеял столь горячего желания, чтобы Бог счел нужным это желание исполнить. Мысли людей, похоже, измельчали. Люди уже познали море, и все цветы, и все формы. Все им казалось исчерпанным. Она так сосредоточенно и упорно думала, но не нашла ничего, что, по ее мнению, стоило бы подвесить к небу. Тогда она горько заплакала, ведь прежде она надеялась, что, может, сама этого достойна, что она не отверженная. Но она, сколько ни искала, ничего в себе не нашла, блуждала и не нашла ничего, за что можно было бы уцепиться.

Но пока она так лежала - обратив лицо, полное страха и слез, к небу, не сознавая своей жизни, которая вместе с током крови вращалась по кругу, - кто-то ее встряхнул. Кровь ее пробудилась, и юность ее захотела танцевать, и жизнь ее - состояться. В ней присутствовало, раскаленное добела, ее лоно, и оно хотело любви. Ее охватило томление, да так, что она вскрикнула и содрогнулась... Оно, значит, опять было в ней - все еще, - и она едва могла это вынести. Она устыдилась себя, подумав, что вот теперь настоящее желание глубоко внутри разбилось об это сладострастие, которое мощно воздвиглось в ней и переполняло ее.

Она перевернулась на живот, и, скрестив руки, прикрыла ими глаза, и погрузилась в мысли о сладострастной любви. После того как ей пригрезились многие возбуждающие картины и она немного устала, мелькнула мысль: а не может ли быть, что сладострастие, возникшее в ней, не похоже ни на какое другое, что оно отличается от желаний других женщин, как одно облако по цвету и форме отличается от всех других? В это мгновение она начала улыбаться, ибо ей показалось, будто все, что только ни случалось раньше, случилось в ней, в ней одной.

В то самое время, когда она, смеясь, выглядывала изнутри себя, по этому лугу проходил король. Он уже достиг такого возраста, что его можно было назвать мужчиной. Он был горд, и высокомерен, и дерзок, каждый вечер сидел в своем замке, и пил неразбавленное вино, и смотрел, как перед ним танцуют голые женщины. Сладострастие его было грубым, из-за чего все это и происходило. Он любил хвастаться, обзывал подданных рабами и вообще вел себя по-скотски. Сплошные пьяные кутежи - и горожане, жившие ниже замка, об этом слышали и дрожали от страха, что король в один прекрасный день с яростью хищного зверя нападет на их жен и дочерей, ибо лона придворных шлюх вдруг покажутся ему недостаточно роскошными для его утех. Однако такого никогда не случалось, потому что как бы безудержно король ни буйствовал, как бы громко ни звучали его речи, втайне он испытывал страх перед теми, кого оскорблял. То был страх деспотичного, безумного короля, знающего, что подданные его ненавидят.

Но теперь он шагал по лугу, изобилующему цветами, он недавно очнулся от долгого лишенного сновидений сна - и теперь это светлое солнце и обилие цветов привели его в состояние расслабленности. Он отослал сопровождающих, потому что чувствовал, что приказывать ему нечего, никаких жестоких планов у него нет... И думал, что придворные ему сейчас в тягость, что он устал от череды веселых ночей и что лучше пока не тратить усилий на то, чтобы казаться неумолимым и сильным. Так что он брел среди цветов, в некоторой расслабленности, рассеянности, и, собственно, ни о чем не думал, на время освободился даже от главной мысли всех королей: что он - властитель.

Казалось, он чувствовал, что ему непременно нужно что-то изменить в своей жизни, если он не хочет, чтобы в ней навечно угнездилась великая скука.

Мария, которая улыбалась, лежа в траве, и видела, как он подходит, подумала, что это один из тех богатых молодых людей, которые не умели употребить деньги себе на радость - а теперь хотят, чтобы все было по-другому. Она его не знала. Она засмеялась, когда у нее мелькнула такая мысль, поскольку находила то и другое глупым: и не уметь пользоваться деньгами, и так резко менять свое поведение. Конечно, смех ее был легкомысленным и, поскольку ее все это не касалось, не совсем уместным. А в результате как-то само собой получилось, что она начала говорить с королем, будто голова ее полнилась болтовней и праздными мыслями, - взяв на себя роль дурака, подслушавшего его Не быть.

Король очень удивился тому, что обнаружил в траве беспечную девушку - и что та в его присутствии осталась лежать, даже над ним смеется. Он, конечно, понял, что она его прежде не видела. И впервые в жизни повел себя не как суровый властитель: не стал собирать лоб в складки и грозно рычать, а тоже попытался улыбнуться. Разумеется, улыбка получилась утомленной и немножко похожей на оскал; но все-таки можно было догадаться, что имелось в виду; а если учесть, что за этой улыбкой в самом деле не скрывалось никакой задней мысли, придется признать, что она-таки - сама по себе - удалась. Подходящая мысль пришла королю в голову гораздо позже. Эта мысль - потом - поднялась в нем тяжело, широко: всплыла и объявилась внезапно, как что-то цельное, когда смех еще витал вокруг губ. Он, собственно, не понял со всей отчетливостью, что его принимают за дурака, иначе бы, наверное, рассердился или ощутил стыд; он сперва просто почувствовал или увидел, что девушка - очень красивая; ему захотелось сравнить ее с цветком - сам бы он вряд ли придумал такое сравнение, но вспомнил, что так иногда выражаются поэты. Сам он предпочитал сравнения из области выпивки и обращения со шлюхами - но эту девушку сравнил с цветком, и ему показалось, что он сделал что-то хорошее. Потом он принялся рассматривать ее обнаженные руки и ступни, великолепный цвет которых терялся под легким платьем. Тогда-то и пришла ему в голову подходящая мысль: алчное желание овладеть этими бедрами, этим лоном, этим телом. Мысль вступила ему в глаза, в складки на лбу, в ладони и в промежность. Тело его было к таким мыслям привычно и быстро подчинилось знакомому требованию. Теперь смех прекратился. Рот короля начал произносить слова, и в каждом звуке выражалась алчность, а также готовность к насилию. Когда Мария услышала, как он говорит, она сперва не поняла, что за желание им овладело; но потом до нее дошло, ее собственное сладострастие снова в ней пробудилось, она еще подумала, что вот теперь это так, теперь это происходит с нею, ей вспомнилось, что люди такое осуждают; но уже через несколько секунд она подняла платье, чтобы незнакомец увидел ее бедра и тело. Тут король, уже не колеблясь, насладился ею со всей грубостью, присущей его чувствам, а она, сама того не сознавая, пожелала, чтобы Бог ее как-нибудь благословил. Когда все кончилось, король почувствовал себя целиком и полностью удовлетворенным и вместе с тем отрезвевшим. Он, не тратя лишних слов, отправился восвояси - оставив в одиночестве девушку, не понимавшую теперь, что с ней случилось. Она силилась прояснить для себя, что происходит, но, по правде говоря, зацепок ей не хватало. Облака все еще были здесь. Это ее немного успокоило. Они были здесь и до того. Из-за них - каким-то образом - она почувствовала сладострастие, и, пока находилась в этом состоянии, пришел мужчина, который овладел ею. Все это она помнила. Но откуда появился мужчина? И куда ушел? Ей бы очень хотелось, чтобы он оказался посланцем облаков. Она находила это вероятным и логичным. Почему бы какому-нибудь мужчине не снизойти сюда? Наверняка она ничего не знала, а поняла только, что случившееся восхитительно, что мужчины восхитительны, что такие утехи восхитительны и что Бог непревзойденно умен, коли сумел все это придумать. Потому она теперь лежала в траве и плакала: ведь столь многое оставалось для нее непонятным. Тут она опять вспомнила, что говорят люди о таких утехах, о том, чем она здесь занималась, - и пришла к выводу, что с ними ничего подобного произойти не могло, иначе они бы это любили, а не называли столь мерзким словом.