Марек Малятынский - В тени Канченджанги

• Название: В тени Канченджанги
• Автор: Марек Малятынский
• Издательство: Мысль
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1983

В 1974 году польские альпинисты совершили восхождение на одну из высочайших вершин Гималаев и мира ― Кангбахен.

Книга написана одним из участников восхождения о драматических событиях подъема.

---

— Я, пожалуй, спущусь, — без возражений согласился Юзек.

— Вальдек, завтра поглядим, возможно, мне полегчает. — Я руками и ногами отбивался от самой мысли о спуске. О, судьба, предоставь мне шанс! Стоит мне спуститься, и я уже наверняка сюда не вернусь…

— Братец, не морочь мне голову, если разболелся, спускайся вниз и лечись. Расклеишься всерьез, вот тогда мы с тобой намучаемся! — донеслись до меня его трезвые слова.

— У меня все пройдет, я не так уж скверно себя чувствую. Обычная легкая простуда. Вот сейчас проглочу кальципирин, и сразу полегчает. Юзек, а тебе дать?

— Марек, не строй из себя героя. Ты весь горишь! — это был голос Весека.

— Давай! Вреда не будет, а боль, возможно, снимет, — это уже говорил Юзек.

Мы проглотили пилюли. Весек как добрый дух протянул мне кружку с чаем, и я облегченно закрыл глаза. Надо заснуть! Сон и лекарство поставят меня на ноги, не придется возвращаться на базу.

Но уснуть я не мог. Меня мучил жар, болело горло, голову ломило, а озноб не проходил. Я ворочался в спальном мешке, рядом укладывались коллеги, потом воцарилась тишина, нарушаемая ровным ритмом дыхания. Проснулся я среди ночи. Мне казалось, что я лежу в горячей воде, настолько я был мокрый.

«Ох, малютка, я чуть было не отдал богу душу! Мне уже никуда не взойти!» — мелькнула отчаянная мысль.

Хотя в палатке царил холод (в темноте видно было, как от моего дыхания клубится пар), я расстегнул спальный мешок и ждал, когда меня сморит сон.

8 мая

Утром все стало ясно.

Я тоже спускаюсь. — Мне пришлось уступить. Так же как вчера любой ценой мне хотелось остаться, так теперь у меня появилась надежда, что единственный шанс — это быстрый спуск и лечение. Может, Анджей поставит меня на ноги?

— Собирайтесь? Спускайтесь в двойке. А мы трое — Соболь, Весек и я — отправимся в лагерь под сераком, — заключил Вапьдек.

— Весек, пойдем со мной, — тихим голосом, как ребенок, попросил я. — Стоит нам разлучиться теперь, и мы уже никогда не окажемся в одной группе. А вся наша сила в том, что мы вместе. Спустись с нами! — настаивал я в отчаянии. — Послезавтра снова выйдем. Кангбахен подождет!

С минуту он колебался, терзаемый чувством долга по отношению к Вальдеку и группе, которой он теперь был необходим, и всем тем, что связывало его со мной.

— Хорошо, я спускаюсь, — наконец решился Весек.

Я с облегчением вздохнул.

— Знаешь, я тоже чувствую себя неважно. У меня болят лобные пазухи, хочу подлечиться немного, — вслух оправдывался он перед самим собой.

— Как знаешь, — пожал плечами Вальдек.

В девять мы направились вниз, на базу, по нашим вчерашним следам.

Соболь и Вальдек остались одни вместе с шерпами. Поддерживаемый Весеком, я спускался первым на короткой верёвке, но настолько ослаб, что ноги у меня заплетались. После двух мы добрались до базового лагеря. Анджей Петрашек забрал нас в свою палатку, осмотрел, измерил температуру, назначил лекарства: Юзеку какие-то антибиотики, а мне изохин.

После обеда мы влезли в спальные мешки. У меня температура оказалась тридцать восемь, у Юзека тоже около этого.

Большой, Гардас и Рубинек сегодня из базового лагеря спустились в долину Рамтанга. Первые двое недостаточно акклиматизировались, и Доктор рекомендовал им сойти еще ниже. Они намеревались заняться ловлей бабочек. Гардас собирался пополнить свои коллекции растений. А тем временем после полудня поднялся сильный ветер, погода испортилась, приплыл туман, а вечером повалил снег. Как-то при такой погоде удастся их прогулка? Но важнее было, каково положение наверху?

— Что они сообщили по радиотелефону? — полный тревоги, обратился я к Весеку.

— Они вместе с двумя шерпами добрались до лагеря у перевала. Потом шерпы спустились на высоту 5600, а они остались. Не знаю, удалось ли им чего-нибудь добиться. Вряд ли, погода ужасная, снегопад.

9 мая

Снова утро встретило нас белизной. За ночь выпало больше двадцати сантиметров снега. Палатки прогибались под его тяжестью. Видимости никакой, вокруг базового лагеря и над ледопадом повис густой туман.

Мы встретились за завтраком. На лицах ребят отразились трудности предыдущих дней, вид у них был кислый, губы покрыты сыпью, которая мешала есть. Они молча прихлёбывали молочный суп.

Мацек, пожалуй, уже пришел в себя, но его юмор скорее напоминал юмор висельника:

— Пано-о-ве! Эта гора — дьявольский кукиш! Просто опупеть можно в этих проклятых снегах! Почувствовать бы солнце, теплое прикосновение скал, запах растительности на граните — вот удовольствие! Вот это альпинизм! А здесь чертова дыра! Думали ли вы когда-нибудь, — язвительно шипел он, — что окажетесь в таких условиях, где, чтобы отправить письмо, надо с десяток дней шпарить вниз?! Чертова дыра! — с яростью повторял он.

Я был занят своими мыслями. Я испытывал страшную слабость и не чувствовал никакого улучшения, у меня болела гайморова полость и даже зубы.

— Анджей, ты не можешь дать мне антибиотики? Пилюли, предписанные Доктором, казались мне малоэффективными.

— Глотай пока что изохин, а там посмотрим, — Анджей держал меня на определенной дистанции.

Я разгорячился, узнав, что он велел Весеку принимать окситерацин. Как это так?! Ведь это же я болен по-настоящему, у меня температура, а он занялся Весеком!

— Старик, я никакого улучшения не чувствую, — жаловался я.

— Марек, перестань надоедать! У Весека в самом деле забиты лобные пазухи, — коротко отрезал Анджей, и я остался один на один со своими тревогами. Я беспомощно вертелся на кухне, злясь, что мне не дали ударной дозы. Такую уйму таблеток мы притащили сюда, а зачем?!

Около полудня мы сидели на кухне, объедаясь до пресыщения всякой всячиной. Я ел уже все без ограничения, но по-прежнему был слаб, как муха, и температура у меня не падала. Все уже говорили о возвращении. Даже Петр считал дни, оставшиеся до конца экспедиции. Посидим еще до конца мая, а потом, что бы не происходило, надо спускаться.

— …Придет муссон. Увидишь, Петр!

— Ну, приятель, зачем быть таким пессимистом? Все не так уж плохо. Экспедиции работали и в период муссонов, — улыбался он мне по-отцовски, но я все равно ему не верил.

Неужели этот человек не понимает, что происходит на самом деле? Излишний оптимизм — в лучшем случае признак отсутствия воображения.

Юзек тоже чувствовал себя разбитым. У него распухла половина физиономии — видимо, воспаление надкостницы.

Когда наступил вечер и спустились сумерки, разговоры сосредоточились вокруг наших ребят у перевала. Шел легкий снег, но туман рассеялся. Кангбахен казался грозным и отталкивающим. А они сидят где-то там, в палатке. Тщетно, однако, высматривали мы у перевала свет «тройки». Увидеть ничего не удалось. Темнота и усилившийся мороз заставили нас острее почувствовать их одиночество в крохотном кубике палатки, повисшем между небом и землей. Мы не завидовали им в эту морозную, беззвездную ночь, отрезанным от базы и от всех нас.

С нетерпением ждали мы часа, когда Мацек должен был выйти на связь. Наконец-то семь часов!

— Алло, лагерь три! Вы меня слышите? Прием! Алло, лагерь три, отвечайте, отвечайте! — взволнованно неслось в микрофон.

Почему они молчат? Неужели?.. Ах, что за глупые мысли лезут в голову! Но ведь нынешней ночью шел снег, а после этого все могло случиться.

— Отвечайте, отвечайте!

Наше волнение все возрастало.

Было уже четверть восьмого.

— Мацек, продолжай вызывать их! — Даже Большой под дался эмоциям.

— Это лагерь три… лагерь три… — услышали мы наконец желанные слова. Говорил Соболь, мы его едва слышали. Немногое удалось понять, но мы сообразили, что они установи ли верёвочные перила на каком-то отрезке пути над «тройкой». Шерпы сегодня собирались вернуться в базовый лагерь.

— Если бы только знать, как на самом деле их дела, — услышал я чей-то голос. Мы продолжали ждать возле умолкнувшего радиотелефона, но связь прервалась. Первым покинул нас молчаливый Петр, который, так ни слова и не сказав, уединился в «Балтике». Можно было отправляться спать. Сегодня снега нападало столько, что нечего было и думать о выходе. Мы с Юзеком влезли в палатку. Через минуту появилась разгоряченная, милая физиономия Весека.

— Держите! — Он бросил нам пачку печенья, потом протянул по кружке горячего чая. Мы уже лежали в спальных мешках. Весек, как обычно, подложил под голову ботинки и гору вещей, а Юзек при свете налобного фонаря снова царапал письмо.

— Ты ведешь дневник, а я все излагаю в письмах, — отреагировал он на мою реплику.

Оба они успели заснуть, а я все еще лежал с транзистором на груди, слушая Четвертый концерт Бетховена, транслировавшийся из Мадраса.

10 мая

Ночью опять шел снег, а утро встретило нас туманом. Он плыл снизу, из долины, и, поднимаясь вверх, лениво переваливал через снежные склоны. Настроение большинства из нас под стать погоде тоже было тоскливым. Юзек все еще с флюсом, Весек лечился антибиотиками, да и я по-прежнему чувствовал себя очень слабым. Я снова помчался к Анджею Петрашеку.